Мария Елифёрова - Двойной бренди, я сегодня гуляю
Лаи говорил сухо и отрывисто, почти без интонации — верный признак того, что он начинал выходить из себя. Взгляд врача оторвался от монитора, прикреплённого к Дорану.
— Вы так в этом уверены? Может быть, ему раньше их не диагностировали?
Лаи не ответил. Конечно, гарантий быть не могло; тем более что барнардцы не имели привычки к плановым медицинским осмотрам. Врач положил ладонь ему на плечо.
— Успокойтесь. Вам надо подумать, сколько людей ходит каждый день у памятника. И никто ничего не почувствовал. Это совпадение.
— Как знаете, — сказал Лаи. Было видно, что слова врача его не особенно убедили. — Сколько он ещё здесь пробудет?
— Два дня как минимум. Ему необходима реабилитация.
Лаи хмурился. Рука врача замерла на его плече.
— Вам лучше пойти чего-нибудь выпить. Я понимаю, это было тяжело для вас...
— Хорошо, — Лаи рассеянно подтянул одеяло в ногах Дорана. — Спасибо вам. Что бы я без вас делал...
В углу у барной стойки они чувствовали себя уютнее; беспокойство если и не рассосалось, то притупилось — чего не мог сделать трезвый реализм (все эти "здесь нет нашей вины" плюс "слава богу, жив" плюс "больше ничем не помочь"), сделал алкоголь. Напитки местного производства выдавались в баре бесплатно, зато земной импорт стоил бессовестно дорого, поэтому Лика и Коннолли пили здешнее пиво, оказавшееся вполне сносным. Только Лаи заказал себе настоящего бренди и поглощал его порцию за порцией, сидя на высоком табурете и болтая ногами. Он пил, как пьют барнардцы — не смакуя, не задерживая дыхания, коротенькими мелкими глотками — и опьянел только после четвёртой, что было удивительно при его габаритах. По лицу его разливался лихорадочный румянец, взгляд слегка расфокусировался, но речь оставалась связной. Чересчур, пожалуй, связной, чтобы избежать привкуса, идентичного натуральному безумию. Со стороны было трудно понять, какие мыслительные процессы протекали под его цветастой пилоткой, но результат их сводился к одному и тому же — всё сказанное им крутилось вокруг злосчастного Науита.
— Да оставь ты в покое этот дурацкий памятник! — не выдержал Коннолли. — Или объясни, по крайней мере, какое отношение он имеет к сердечным приступам.
— Если бы я знал, какое, — серьёзно ответил Лаи, прихлёбывая бренди, — я бы уже потребовал от администрации его снести.
Он прищурился и поглядел на ирландца сквозь стекло бокала.
— Ничего, кроме интуиции. Не нравится мне эта статуя, вот что. Может быть, материал, из которого её отлили, токсичный. Вызывает сердечные приступы.
— Виктор, так не бывает, — вмешалась Лика. — Это же не летучее вещество, чтобы отравиться на расстоянии. И потом, там ходят толпы народу. Как, по-вашему, получается, что никто больше не пострадал? Совпадение, только и всего.
— Совпадение? — с хмельной усмешкой Лаи поставил пустой бокал на стойку. — Совпадений не бывает. Хотите наглядный пример?
Говоря, он вытянул руку через стойку, предоставив бармену тыкать в его перстень кассовым сканером. На монитор кассы он даже не взглянул.
— Думаете, я не заметил вчера, в музее?
Этого ещё не хватало, испуганно подумала Лика. Неужто он засёк, как она глазела на него из-за стенда? И сообщит об этом при Патрике? Уж лучше сразу провалиться сквозь пол до первого этажа...
— Вы задержались перед тем портретом. Ну, помните, он сидит вот так, — Лаи оперся на барную стойку и довольно точно скопировал позу человека с портрета. — Вы потому его рассматривали, что он похож на меня?
— Так от вас тоже это не укрылось, — улыбнулась Лика. Ей как-то сразу полегчало. — Заметили, да?
— Ещё бы не заметить, — в его глазах вспыхнуло знакомое обоим лукавство. — Его имя Фаома Лаи. Сто девятый ректор Объединённого Золотого Университета Таиххэ и основатель первой межконтинентальной образовательной программы. При нём впервые состоялся обмен студентами между Таиххэ и Фааром. Это было двести с лишним лет назад. Сейчас это всё рутина, а тогда...
С трудом удерживая равновесие на табурете, он прислонился спиной к стойке.
— Так что совпадений не бывает, — подытожил он, возвращаясь к своему коньку. — И если мне не нравится эта статуя... Что бы там ни говорил доктор...
— Я всё хотела спросить, — перебила Лика, найдя повод отвлечь Лаи от этой темы, — что это за красная тесёмочка у него в волосах? Это что-нибудь означает?
— Это означает, что он совершил убийство за оскорбление.
Никогда мне не овладеть искусством менять тему разговора, удручённо подумала Лика. Коннолли, наоборот, оживился.
— У вас что, и дуэли бывают?
— Дуэли — нет. Их упразднили ещё до Контакта. Но оскорблять-то люди друг друга не прекратили. Вот и случаются... эксцессы.
Обыденность его пьяной болтовни покоробила Лику. Как будто речь идёт об утере файла в базе данных, подумала она.
— Им позволяют продолжать работу?
— А почему нет? Это же "уахха-май", убийство за оскорбление, а не "тиа-фах". Конечно, повышение им запрещено. Никто не может перевестись на более высокооплачиваемую работу, пока он носит красный шнурок.
— И долго его носят? — в Коннолли взыграло любопытство антрополога.
— Чаще всего семь лет, но если ты докажешь, что заступался не за себя, а за другого человека, то только пять.
Лика припомнила слышанные ею разговоры о том, что у барнардцев нет тюрем. Странно, но она никогда не представляла себе, что это следует понимать буквально. Психологически ей было бы проще услышать, что правонарушителей на Барнарде продают в рабство или скармливают тиграм.
— Значит, у вас допускают, чтобы убийца работал медиком?
Она постаралась спросить это как можно более академическим тоном, но голос всё равно вышел дребезжащим — нервным до невежливости. Лаи облокотился на стойку.
— А это-то здесь при чём? Это не имеет отношения к его профпригодности. Вот если бы он уморил пациента по недосмотру, тогда другое дело. Тогда ему пришлось бы сбрить локон чести и оставить профессию.
От выпивки ему было жарко, и он пытался вытянуть одноразовый бумажный веер из коробки на стойке. Коробка опрокинулась, веера разлетелись в разные стороны.
— А, — сказал Коннолли, глядя, как бармен подбирает рассыпанные веера. — Харакири!
— Что?
— Ритуал самоубийства у японцев. Практиковался до середины XX века. Если японец запятнал свою репутацию, он был обязан покончить с собой.
— Ну, у нас это сделать никому не запрещается, — Лаи выразительно чиркнул веером по горлу. — Но обязать человека никто не вправе. Человек — понятие свободное...
Он начал заговариваться; взяв себя в руки, он промокнул лицо салфеткой и поправился:
— Я имею в виду, что не общество даёт человеку свободу — а значит, оно не полномочно её отнимать.
Это было выше понимания Лики.
— Но неужели вас совсем ни капли не беспокоит, что вы идёте лечиться к тому, кто убил человека?
Не стоило этого говорить, в следующую секунду почувствовала она. Лаи отшвырнул веер.
— Этот врач спас Дорана, — его брови сдвинулись жёстким уголком. — Было бы лучше, если бы Доран умер?
Не так уж он и пьян, вдруг поняла Лика. Он смотрел на неё вполне ясными чёрными глазами ощерившегося спаниеля. Верхняя губа приподнялась — того и гляди, гавкнет.
— Вик, — Коннолли встревоженно дёрнул его за рубашку. Лаи не обратил внимания. Он в самом деле готовился сделать "гав". И сделал.
— Значит, по-вашему, — высокомерно проговорил он, — врач должен сидеть взаперти за то, что раз убил одного хама, а десятки пациентов пусть умирают без медицинской помощи?
— Но ведь не он же один... — неуверенно возразила Лика. Лаи быстро вскинул ресницы.
— А если — один? Врачи не бывают лишними.
Она не знала, что на это ответить. Он прибавил:
— Меня не интересует, кого он зарезал три или четыре года назад... раз Доран жив. И, думаю, не только Доран.
— Вик, — Коннолли обхватил его под мышками и стал стаскивать с табурета. — По-моему, тебе уже хватит. Пора отдыхать.
— Наверное, — равнодушно откликнулся Лаи. Он не сопротивлялся. Коннолли поставил его на ноги.
— Пойдём, — недовольно сказал он в сторону Лики. — Потянуло же тебя на метафизику! Толстоевский, блин...
Лика промолчала. Ну его, устало подумала она.
— Брось цепляться, — ответил за неё Лаи. — Пошли.
Было забавно наблюдать за его походкой: четыреста граммов бренди не могли пройти через его организм без последствий. Ступал он довольно твёрдо, однако именно чрезмерная сосредоточенность, с которой он выбирал курс, выдавала его опьянение. Коннолли держался чуть сзади, готовясь, если что, его подстраховать, но необходимости в этом не было. Они благополучно пересекли фойе между баром и лифтом. Лика молчала, чувствуя себя не в своей тарелке. Не говоря ни слова, она переключила сенсорное табло на маорийский и нашла команду вызова.
