Аскольд Якубовский - Возвращение Цезаря (Повести и рассказы)
Так живя, пес достиг зрелости и встретился с Сашкой, вернувшимся с флота. Кто знает, что их свело, что дало ему имя Верный. Он стал Сашкиным псом. Наскучавшись по человеку, ми на шаг не отходил от него. Теперь все жалели Сашку — тот сильно горевал. «Черт меня тянул за язык», — огорчался Владимир Петрович.
…Верный издох на другой день. Сашка напился с горя и побежал бить Малинкина. Владимир Петрович видел этот спектакль собственными глазами: он шел из магазина с банкой фаршированного перца.
Шел озираясь, ожидая нападения петуха. Но, дробя пятками, пронеслись мальчишки. Они кричали, что Сашка бьет Малинкина. Ух как бьет! Владимир Петрович пошел смотреть.
4У новых ворот дома Малинкина стояли и курили мужики. Двое парней в выгоревших рубахах держали Ваську. Были и женщины. Они говорили мужикам:
— Да разнимите их, вы, идолы.
— Пусть пену собьют, — отвечали мужики (они любовались дракой).
Окна дома были прикрыты ставнями, дверь замкнута на висячий замок: должно быть, жена Малинкина ушла куда-то.
А по двору Сашка гонял Малинкина — тот бегал в какой-то странной распашонке. Только приглядевшись, узнал в ней Владимир Петрович остатки рубашки.
Сашка был сильно выпивши. Ноги его шатки, руки — неловки. Впереди так же неуклюже бегал Малинкин. Он то и дело спотыкался и падал, и тогда Сашка догонял и гвоздил его кулаком. Он, промахиваясь, плакал и кричал что-то вроде:
— Ах-ва… ах-ваа…
И лишь постепенно Владимир Петрович разобрал слова. Оказывается, глупый Сашка требовал: «Убивай меня… Убивай меня…»
— Ничего, — говорили мужики — Ничего! Помахает крыльями, ан сердце и отойдет.
В конце концов Малинкин проскочил к приставленной лесенке и полез на чердак, хотя мог бы спокойно бежать по улице. Сашка же споткнулся и упал. Когда он поднялся, заплаканный, пыльный и страшный, Малинкин наполовину был в узеньком чердачном лазу. Сашка рванул лестницу, а Малинкин, извиваясь, втянул на чердак ноги. Исчез.
— Безответного!.. — рыдал Сашка. — Сироту! Бей в меня, бей в меня!
Сашка некоторое время кидал в отверстие чердака сухие конские яблоки, а затем побежал по улице.
Бежал он босиком, понурив голову, словно собираясь боднуть кого-то. Вокруг его ног завивалась желтая пыль.
Следом за ним, на велосипеде, ехал мальчишка и хохотал, Владимир Петрович ушел. Но осталась в нем подражательная глупая воинственность. И если бы кто пристал к нему, то получил бы добрую встряску. Но столкнулся Владимир Петрович с петухом и его курами. Настырная птица бродила на опушке, в папоротниках. Владимир Петрович пнул его. Сильно. Но петух был опытен. Он взлетел и этим ослабил силу пинка. Взлетев, он использовал выгодное положение и обрушился на Владимира Петровича сверху. Пришлось загородиться банкой с перцем. Та выскользнула из рук и разбилась. Владимир Петрович с грустью смотрел на осколки. По ним ходили петух и куры и клевали перец.
— Надеюсь, вы сдохнете, — сказал Владимир Петрович.
— Вот это я понимаю, это вояка, — сказал, подходя, лесной объездчик. И подал руку. Шел он из поселка, с корзиной в руке. Должно быть, по грибы.
— Ну, ровно наш Сашка.
— А что?
— Кинулся на милицию, почему не арестуют убийцу. Напал! Михеич его, сам понимаешь, сгреб и в чулан.
— Да ну!
— Я и говорю — петух! Михеич, почитай, нес его одной рукой.
А Владимир Петрович уже был спокоен, даже не сердился на петуха: совершилась еще одна деревенская глупость. Объездчик же после Сашкиной драки зачастил. Он приносил новости (а также грибы маслята).
— Сашка аппетита не потерял, — сообщал он. — Ему мать во какие корзины с жратвой носит. Малинкин его дразнит.
— Как же?
— Подойдет и спросит, что, мол, приятно с милицией драться?
— А Сергеев?
— Того начальство вызвало. Вздрючку ему дадут, хвост станут крутить. Можа, и с работы снимут, за Малинкина. Тот, понятно, скис.
— Боится, что назначат другого? — догадался Владимир Петрович.
— Вот-вот… Эту задачку ты верно решил.
5Приходил и Малинкин с Васькой. Грустили, философствовали. Чем поражали Владимира Петровича. Слушая, он ломал голову над вопросом, где он видел Малинкина?
Владимир Петрович за свою карьеру геодезического инженера (пока не пошел на фотоработы) побывал всюду. «Где я его видел?… В Омске?… В Южно-Сахалинске?… В Нарыме?» — ломал он голову.
Браконьеры то осуждали, то жалели Сергеева.
— Чую, пришлют нового черта на мою голову, — тосковал Малинкин.
— Сергеев бы на нас щурился, выгоду имел бы, — говорил Васька. — Чего вязался?
— А что же, на ВДНХ вас посылать?
— Вы, Владимир Петрович, учили диалектику? — спрашивал Васька.
— Положим.
— Помните слова «единство противоположностей».
— Еще бы.
— Мы с Сергеевым противоположности? Да? Значит, одно переходит в другое и сливается с ним. Верно?
— Как рыба переходит в уху, — поддразнил Владимир Петрович.
— А мы с дядькой переходим в послушных. И если бы не мы, как бы различали, кто послушен, а кто нет? И другое…
Владимир Петрович стал ожидать, что по глупости Васька ткнет в него пальцем и скажет: «Ты с нами».
Но Васька оказался забавнее. Он не стал тыкать пальцем, а заявил:
— А переходим мы из одного в другого через желудок. Это материализм.
— То есть как? — изумился Владимир Петрович.
— Положим, человек с деньгами хочет есть стерлядку, а мы тут как тут. Стерлядку? Пожалуйста. Дядя Степа ловит кастрюка и выдает его за стерлядь. Человек платит рублики, ест и радуется, запретная рыба завсегда вкуснее. А дядя Степа что делает? Он покупает бутылку «Московской» и ублажает свою язву. Материализм?
И Васька загоготал.
Владимир Петрович задумался. Нет, очень не прост был Васька. Все они тут с подковыркой.
Решение
Владимира Петровича начали смущать различные вопросы. Например, такой: а стоит ли дело затевать? Не проще ли оставаться в фотолаборатории. Заведывать ею неплохо — оклад, премиальные.
И такой вопрос: чего хлопочет Ванька-Контакт? Что ему нужно, в конце концов?
Чем манит фотолаборатория этого ленивого человека, уже нашедшего свой путь (и хлеб) в многочисленных знакомствах?
Или Иван, в сущности, пустой человек, старается обрести корни, чтобы не сдул его порыв административного ветра?
Владимир Петрович посвятил Ваньке несколько часов, анализируя, заложена идея «контакта» в структуре мозга Ивана или выдумана им. Решил — да, это врожденный талант.
Но… легок Ванька. Надо готовиться к двум результатам его хлопот, к удачному и минусовому. И снова подсчитал Владимир Петрович свои положительные свойства, и опять не хватило ему пальцев. Он злился на тех, кто перешагнули через него, не имея его свойств. Правда, в них есть так называемый талант. Но в чем он? В том, что, найдя хорошую мысль, они не используют ее? Парят в поднебесье? А жизнь, заметьте, на четырех лапах идет по земле!
В конце концов говорил же кто-то, что талант — это длительное размышление. То есть напряженная работа головой. А работать головой он умеет.
— Тогда и я талантливый.
Скажем, фотолаборатория… Два года назад его назначение завом выглядело ссылкой тупицы: никто не шел в лабораторию. Начальство дало квартиру в тридцать два квадрата, иначе бы и он не пошел. Так и сказал — квартиру! Став завом, он перебрал литературу и определил координаты фотографии в практической работе института. Затем выбил новейшие машины, ввел электрофотографию, и лаборатория стала гвоздем их лесного института. А выгоды… Копировщиц побоку, чертежники сокращены, тонны бумаг заменены микрофильмами. И сразу объявились бедные родственники из смежных отраслей. Им нужно сделать то и это, они щедро платили.
Владимир Петрович стал так полезен, что сверху сквозь пальцы смотрели на увлечение фотолаборантов: те бурно «левачили», снимая дома отдыха и делая показуху для институтов города. Делились с ним. Не деньгами, нет, он бы не взял: ему дарили редкие фотоаппараты, помогали — вечерами — в ремонте квартиры. А это, как ни верти, сотни рублей экономии.
В чем секрет его успеха? В беспокойстве. Быть может, оно и есть гениальность нового времени? Коллегиального? С избыточной информацией? Вдруг он гений?
Перехватило дыхание, и пузырики побежали к голове. Добежав, они приподняли все оставшиеся волосы Владимира Петровича и ударили в нос. Словно газировка. Кожа натуго стянула его лицо.
— Льву — львиное, — сказал он, стискивая кулак и ударяя им по другому сжатому кулаку.
А Контактычу самое разлюбезное дело — сидеть в отлаженной лаборатории и бездельничать.
С этого дня и этого часа он выбросил деревенские аллогизмы из головы. Стал благорасположенным. Увидя людей, Владимир Петрович готов был обратиться к ним: «Дети мои…»
