Джин Рис - Путешествие во тьме
Потом я подумала: «А что, если пойти в тот отель на Бёрнерз-стрит? У меня как раз хватит денег. Они, конечно, наврут, что у них нет комнаты, если прийти без багажа. Хотя гостиница полупустая, они все равно говорят, что нет номеров. Я так отчетливо представила себе, как девушка за стойкой в холле говорит: «Мест нет, мисс», — что начала смеяться. Как холодно они смотрят на тебя и какими противными голосами говорят, — как будто вокруг вырастают гладкие, без единого выступа стены, через которые никак не перелезешь. И с этим ничего не поделаешь. Все это пакость, как говорит Лори. И как гнусно они смотрят на тебя, и эти их гнусные голоса и сплошной обман, как говорит Лори.
У меня на руке был нефритовый браслет, который подарил Уолтер. Я сняла его и сжала в ладони. Он был теплым и таким приятным на ощупь. Я смотрела на него и никак не могла вспомнить это слово…
Все говорят, что если начнешь бояться людей, они сразу это поймут, и тогда тебе крышка. Или все это только в моем воображении? Я спорила сама с собой совершенно серьезно, действительно ли это мне только кажется, или люди и вправду злы и жестоки. Потому и браслет казался мне таким приятным — я знала, что им можно как следует ударить, если нужно. Я наконец вспомнила это слово — кастет.
Мужчина заговорил со мной, скривив губы, как они это любят делать, но потом очень быстро отскочил, так что я не успела его ударить. Я направилась за ним, собираясь его стукнуть, но он шагал слишком быстро, и к тому же полисмен на углу улицы уставился на меня, как какой-то бабуин, — белые кретины еще хуже, чем чернокожие. (Что со мной произошло? Со мною что-то произошло?)
Я подумала: «Ты не станешь реветь посреди улицы, ведь правда?» Я села в автобус и поехала обратно на Бёрд-стрит.
Открыв дверь, я услышала крик Этель:
— Ох, детка, наконец-то ты пришла! Я страшно беспокоюсь за тебя. Я приготовила тебе ужин.
Она аккуратно причесалась и надела черное платье с белым воротничком. Она выглядела совсем неплохо — во всяком случае, лучше, чем обычно. Потом я поняла, что после истерики она всегда выгладит гораздо более молодой и свежей.
— Я не хочу есть, — сказала я.
— Мне стыдно, что я так себя вела, — проговорила она. — Что я могу еще сказать?
— Все нормально, — не глядя на нее, пробормотала я.
Мне хотелось только одного — подняться в свою комнату, натянуть на голову одеяло и заснуть.
— Иногда извиниться — самое трудное, — сказала она.
Белая мебель, а над кроватью — рисунок собака, выпрашивающая подачку, и надпись «Верное сердце». Я лежала и смотрела на нее, а перед глазами у меня стояла вывеска: «Печенье домашнее, такое же свежее в тропиках, как на родине». Вывеска была прибита на щите в конце Рыночной улицы.
Там была нарисована девочка в розовом платье, которая лакомится большим желтым печеньем, усыпанным изюмом, которое называют «печенье с коринкой», и маленький мальчик в матроске, — он катил обруч и косился через плечо на девочку. Там было еще аккуратное зеленое дерево и выцветшее голубое небо, такое низкое, что если бы девочка протянула руку, она могла бы до него достать. (Очень удобно — Боженька всегда рядом.) И высокая темная стена позади. Под плакатом было написано:
Прошлое прекрасно,
Будущее ясно,
Но самое блестящее —
Это настоящее.
Однако важней всего была стена.
«Вот на что похожа Англия, — подумала я, — на эту вывеску на серой стене».
2
Когда утром прозвенел будильник, вставать я не стала. Этель вошла в комнату.
Я сказала:
— Я еще немного полежу. У меня болит голова.
— Бедная девочка, — она несколько раз моргнула, — ты плохо выглядишь. Я принесу тебе поесть.
У нее было два разных голоса — один тихий и спокойный, а другой — резкий и противный.
— Спасибо, — сказала я, — только немного чаю, а еды не нужно.
Чтобы выпить чай, мне пришлось вылезти из постели и зажечь свет.
— На улице холод и страшный туман, — сказала Этель.
Когда я выключила свет, комната опять погрузилась в полумрак Пока я лежала, свернувшись под одеялом, мне было тепло. Головная боль прошла. На самом деле я чувствовала себя хорошо, только жутко устала, больше, чем обычно.
Я продолжала твердить себе: «Тебе надо что-то придумать. Ты не можешь здесь оставаться. Тебе надо разработать план». Но вместо этого я начала пересчитывать все города, в которых побывала, когда в первую зиму ездила в турне, — Уиган, Блэкберн, Бери, Олдем, Лидс, Галифакс, Хаддерсфилд, Саутпорт… Я насчитала пятнадцать, а потом стала думать о спальнях, в которых я там спала, и о том, что все они были ужасно похожи, те спальни в гостиницах. Всегда высокий, тяжелый гардероб, на кровати покрывало тусклого красного цвета, а из окна всегда видна узкая улочка. И поднос с завтраком, с грохотом поставленный на кровать, на котором две тарелки с кусочками потемневшей грудинки. И если хозяйка улыбалась и говорила «доброе утро», — Моди бормотала:
«Что это с ней? Какая вежливость! Уверена, что она вставит это в счет. Полкроны за “доброе утро”».
А потом я попыталась вспомнить дорогу, которая ведет в поместье Констанс. Странно, как хорошо вспоминается, когда лежишь в темноте, прижав ладонь ко лбу. Как будто глаза начинают смотреть внутри. Недалеко от двери дерево, под ним песочница; привязанная к дереву лошадь, капли пота, стекающие по лицу Джозефа, когда он помогает мне взобраться в седло, и прореха на юбке моего костюма для верховой езды. А потом топот копыт по деревянным мосткам, и наконец — саванна. А за ней — Новый город, где на окраине — большое манговое дерево. Это случилось именно там — я упала с мула, когда была совсем маленькой. Мне показалось, что я летела целую вечность, прежде чем ударилась о землю. Дорога идет вдоль моря. Кокосовые пальмы, накренившись, склоняются к воде. (Франсина говорит, что если каждое утро умываться свежим кокосовым молоком, то никогда не будет морщин, и кожа останется свежей и молодой, сколько бы ты ни жила.) Ты скачешь как будто во сне, поскрипывает седло, и ты вдыхаешь запах моря и знакомый лошадиный запах. А потом… минуточку, потом надо повернуть направо или налево? Налево, конечно. Ты поворачиваешь налево, море оказывается у тебя за спиной, а дорога зигзагами начинает подниматься вверх. Возникает ощущение гор — жары и прохлады одновременно. Вокруг зелень, все бурно растет. Нет ни секунды тишины — постоянно какие-то звуки. А потом темные утесы и ущелья, и запах прелых листьев и сырости. Вот из чего состоит дорога до поместья — зелень и запах зелени, потом запах воды, и темной земли, и гниющих листьев, и сырости. Есть птичка под названием горный флейтист, которая все время свистит на одной ноте, очень пронзительно и одновременно мелодично. Ты переходишь вброд маленькие речки. Шумный плеск воды под лошадиными копытами. Когда ты вновь видишь море, оно далеко внизу, под тобой. Дорога до поместья Констанс занимает три часа. Но иногда кажется, что едешь целую вечность. Мне было около двенадцати, когда я стала ездить туда самостоятельно. В дороге были выбоины, которых я опасалась. И поворот — он появлялся слишком внезапно на залитой солнцем дороге; и тени — всегда одной формы. В одном и том же месте обычно стояла женщина, больная проказой, и бормотала что-то. Половину слов я не могла понять, потому что носа и рта у нее уже почти не было. И казалось, будто она смеется надо мной. Мне становилось страшно. Я постоянно оглядывалась назад, чтобы посмотреть, не преследует ли она меня, но когда лошадь подходила к следующему броду и передо мной открывалась водяная гладь, то мне казалось, что я забыла эту женщину. А теперь вот снова вспомнила.
Когда Этель в полдень принесла мне какую-то еду, я притворилась, что сплю. Потом действительно заснула.
В следующий раз она вошла ко мне в комнату и сказала:
— Послушай. Внизу двое друзей Лори, некие мистер Редман и мистер Адлер. Они спрашивают тебя. Спустись к ним. Это тебя подбодрит.
Она включила свет. Было без четверти шесть. В голове вертелся какой-то нелепый мотив. Я оделась и спустилась вниз. Карл и Джо сидели в гостиной. Этель сияла улыбками. Я никогда еще не видела ее в таком приподнятом настроении.
— Привет, Анна, — сказал Джо, — как дела?
— Я мечтал о встрече с вами, мисс Морган, — проговорил Карл торжественным тоном.
Этель ухмыльнулась и сказала, глядя на Карла:
— Ну вот и она. Вы хотели сделать маникюр. У нее это получается прекрасно.
Я провела Карла в столовую, усадила в кресло и, взяв пилочку, начала делать ему маникюр, но руки у меня дрожали и пилочка постоянно выскальзывала.
Когда это случилось в третий раз, он рассмеялся.
Я сказала:
— К сожалению, у меня не такой уж большой опыт.
— Я это заметал, — улыбнулся он.
