Алексей Беляков - Пепел и песок
— Скучный у нас разговор, — Катуар пытается стряхнуть пальцем конфеттинку с губ и та остается ночевать на ее мизинце. — Скажи, почему тебя не снимают фотографы?
— Потому что никто не знает меня в лицо. Зато тебя снимают. Видишь, вон тот рыжий целится своим объективом. Уже вспотел.
— Тебе неуютно здесь?
— Сыра не вижу. А тебе здесь нравится?
— Да, прикольно. К тому же меня снимают. Я — птица самодовольная.
— Значит, все хорошо. Хочешь шампанского?
— Принеси. А ты не будешь?
— Нет. Не хочу.
— Тогда и я не хочу. Будем ждать сыра. Не пойдем в зал, пока не принесут. Пусть триумфатор Требьенов метнется мухой в магаз! — Катуар топает ножками. — Марк, тебя очень смущает, что я настолько выше тебя? Я сдуру еще каблуки надела…
— Чем ты выше, тем я счастливей.
— А я сегодня утром, когда ты спал, смотрела на тебя…
— Нет, сегодня утром я смотрел на тебя.
— Я раньше проснулась.
— Нет, я раньше.
— Я проснулась, посмотрела на тебя и снова заснула. Все это гур-гур. Дай договорить!
— Говори!
— Я подумала — может, тебе отрастить бороду?
— Зачем?
— Мне кажется, тебе пойдет. Хочу быть твоим стилистом.
— Однажды я уже пытался.
Герой вспоминает.
Шашлычная в устье Большой Никитской, близ Кинотеатра Покойного Фильма. Йорген, пожевывая стебель маринованной черемши, наливает из заспанного графина водку — мне половину стопки, себе полную, чтоб нырнуть сразу, бескомпромиссно, как честный дайвер. За час до графина мы подписали с МРТВ договор на сериал — мой первый в жизни сериал. Пока я писал синопсис, не брился и почти не ел. Не похудел, но отрастил бороду — сродни тем, что обрамляют бледные лики доцентов.
Йорген поднимает стопку, он уже с полными баллонами кислорода за спиной. И вдруг ставит ее обратно, на стол с узорами от влажной тряпки.
— Слушай, Марк. Пока не напились, скажу кое-что. — Прикуривает трубку, чавкая. — За твой сериал еще выпьем не раз. Я сейчас о другом. У нас с друзьями есть традиция. Перед каждым Новым годом мы…
— Ходите в баню?
— В баню? Нет! Это пошло. Мы устраиваем мальчишник. У нас культурная программа, мы ставим спектакли, ну! Друг другу показываем. Затея в том, чтобы брать сюжеты сказок — все-таки Новый год — и делать из них такие мужские истории. Сюжет выбирается общим голосованием. В прошлом году ставили «Снежную королеву». В этот раз решили ставить «Белоснежку и семь гномов». Но беда в том, что ставить должен я. И пьесу тоже должен я написать. Поставлю я уж как-нибудь сам. Но вот пьеса… Ты же мне рассказывал, как ты придумал про этого царя и его любовницу, — Йорген смеется ноздрями, ускоряя поток дыма из трубки. — Но я придумывать не умею, сам знаешь…
— Кто же будет играть Белоснежку?
— Это не проблема. Возьмем дуру какую-нибудь, из тех, что в сериалах блондинок второго плана играют. Ради такой компании, как у нас, она что хочешь сделает.
— Хорошо, я придумаю. Только давай сразу все поменяем местами. Будет семь Белоснежек и один гном.
— Отлично! Давай. Я найду и семь блондинок. Хоть четырнадцать. Когда напишешь? Надо побыстрей. Там все-таки текст какой-никакой, выучить надо.
— Завтра к утру.
— Только посмешней чтобы было, ну?
— Будет очень весело. Но у меня к тебе просьба…
— Денег дать за это? Марк, я — честно — думал, что ты напишешь так, учитывая, что у нас с тобой отношения теперь особые…
— Нет, я не о деньгах. Никому не рассказывай про Александра и Нарышкину. И вообще о том, что я писал сценарии для этих фильмов. Я спьяну тебе…
— Марк, я же не идиот, ну?
Йорген оборачивается, манит рукой женщину с уютным подносом:
— Давайте сразу еще грамм двести!
— Сейчас! — отвечает она сквозь туман.
Йорген высасывает из трубки последние силы, разглядывает мою бороду:
— Слушай, а я даже знаю, кто нам этого гнома сыграет.
— Кто?
— Ты! Ну?
Катуар смеется:
— Ты обиделся на него?
— Не очень было приятно. Не очень.
— Тогда не надо никакой бороды. И я больше не буду твоим стилистом. Извини меня, хорошо? Буду просто тихим декоратором, сделаю наконец абажур, птичью клетку.
— Делай скорее, потому что…
— Марк! Ты здесь? Ай-яй-яй! — Вазген обнимает меня и, царапая щеки, целует два раза. — Не ожидал! Ты же этот… мизантроп у нас. Мизантроп-пассионарий! А что за красавица с тобой?
— Катуар.
Вазген ладонью проводит по бриолиновому паркету на своей голове, из-под твидового манжета на свет выглядывают часы-многоглазки с четырьмя циферблатами: время в Москве, Лос-Анджелесе, Нью-Йорке, аэропорту Еревана.
— Катуар? Хорошо. Чем занимаешься?
Я не даю ей ответить, обхватив черную шелковую талию дрожащей лапкой.
— Катуар не понимает по-русски. Она француженка. Скоро вашей Америке кирдык!
Катуар кивает и раскинув эстрадные руки, запевает на весь кинотеатр, круша голосом фотооптику и лампы софитов, поднимая подолы платьев из мэрилинского шелка:
— Nooooon! Rien de rien. Nooooon! Je ne regrette rien…
70
Хохоча и держась за руки, мы выбегаем из кинотеатра «Особый». Расталкивая водителей, охранников, сминая лица с обложек, выбивая из рук измученных нимф лакированные клатчи, разрывая свои приглашения и пуская их по ветру, вслед черному кортежу, что несется со стонами и хрипами по Новому Арбату — на закат, где дрожат паруса.
— Кто же научил тебя так с ходу врать? — Катуар, держась за мой локоть, снимает туфли и бросает их в чадную урну. — Сломался каблук. Пойду босиком. Кто, Марк? Карамзин?
— Нет, Птица, — я вдыхаю московский липовый отвар, настоянный на горячем битуме. — Карамзин тут ни при чем. Врать с ходу, легко, может научить только женщина.
71
Ами. Судьбоносная моя Ами. Как столкнуться с ней снова, соединиться, когда сценарий еще не написан? Что она должна совершить? Или я — ведь она все же дама. А я хоть и крошка, но почти джентльмен.
Могу механически составить детали. Гололед, она поскальзывается у входа в Университет, я поднимаю старушку. «Спасибо, юноша! Ах, это вы? Проводите меня, а то не дойду. Вы знаете, однажды я…» Но смазка дурная, цепь скрежещет и может сорваться.
Детали должны быть умаслены густо и жирновато.
Йорген делит эпизоды на правильные и неправильные.
В правильном эпизоде герой совершает естественный поступок, который выводит его на новый сюжетный виток. В правильном эпизоде всегда есть двойной смысл, оба сливаются, кино продолжается. Правильный эпизод — уже сам по себе новелла, с маленькой, но хорошо начищенной фабулой.
Неправильный замкнут в себе, не сулит ничего доброго ни дальнейшему сюжету, ни героям, ни скучающим зрителям. Он попросту лишний. Выбрось на ветер и никто не заметит.
Поэтому с правильным морозным скрипом я открываю дверь шального магазинчика рядом со станцией «Университет». Я беспечно сдал профессору Бурново зачет по декабристам, к которому не был готов, и свободен. Совершенно свободен. Хташа с всемогущим папой освободят меня от тревог и забот всей русской истории, вплоть до диплома. Теперь мне нужен кусочек скромного сыра, буду покусывать его в томлении во время сеанса в кино. Все равно никто рядом не сядет.
В магазинчике три мужественных заговорщика в мохеровых шарфах готовят восстание. Не декабристы — уже январисты, раз январь на дворе. Для восстания им нужно две бутылки водки и четыре бутылки пива. Еще колбасы, вон той, подешевле, черного хлеба и почему-то маслин. Или оливок.
— Нет, бля, маслин, я сказал!
— Пшел ты с маслинами, надо оливок!
— Оливки зеленые.
— И что?
— И с костями.
— Мудила, маслины тоже с костями.
Третий решается:
— В общем, крабовых палок.
Продавщица зевает. Не догадывается, что с утра замышляют люди в шарфах. Как они выйдут на площадь.
Пока она собирает январистам ингредиенты для восстания, кто-то приятно дергает меня за рукав серой куртки с капюшоном, в котором уместился бы я весь (сбросил на плечи мне однокурсник богатый).
— Юноша! — шепчут мне в ухо. — Позвольте вас попросить.
Оборачиваюсь, вижу старушку из библиотеки. В черном пальто до грязного пола, в белом пуховом платке. Яобещал тебе, Бенки, что старушка вернется. Иногда они возвращаются.
— Ой, это вы? — она пугается. — Хотя что уже терять, вы все видели. Купите мне, пожалуйста, бутылку водки.
— А вам разве не продадут?
— Нет. Я уже через-совершеннолетняя.
— Хорошо.
— Как славно! Вот деньги, — проталкивает без шуршания мне в карман бумажки.
— А какую? Я ничего не понимаю в водке.
— Скажите, что вы студент профессора Бурново. Она поймет. Я буду на улице, как ни в чем не бывало.
Услышав от меня фамилию Бурново, продавщица кивает и уходит в глубь товарных рядов, слышится звон. Январисты в углу уже начинают восстание, прямо из горла. Но это описывать скучно. Как утро туманное, утро седое.
