Йоханнес Зиммель - История Нины Б.
— Да.
— Ну и правильно. Вам нужно немного отвлечься. Это был грустный фильм или комедия?
— Комедия, — сказал я.
— Я думаю, что в такое время лучше всего смотреть комедии, например с Гейнцем Рюманом. Вы знаете этого актера?
— Да.
— Это мой самый любимый актер. А еще этот, с длинным носом. Кажется, Фернандель. У вас все еще болит голова?
— Уже не болит. Вы сможете завтра утром съездить со мной к вашему племяннику?
— Конечно. Вам нужно забрать ключ?
— Да. В семь? Или это слишком рано? Мне предстоит дальняя дорога.
— Нормально, — ответила она. — Поедем в семь. Сегодня мы все будем спать спокойно. Мы ведь поставили решетки на все окна.
И действительно, я спал глубоко и без всяких снов. Утром я выехал из гаража на белом «Мерседесе», и мы с Милой отправились в путь. Небо было темно-синим, ветра не было вообще. На улице еще ощущалась ночная прохлада. Воды Рейна блестели под солнечными лучами. Между нами улеглась старая собака.
— Это мой единственный родственник, оставшийся в живых, — рассказывала Мила. — Он сын моей сестры. Мальчик — о боже, я все еще называю его мальчиком, хотя ему уже двадцать восемь лет, — так вот, мальчик вам очень понравится, господин Хольден. Он работает репортером.
— Вот как!
— Да, в редакции местной газетки. Он пишет статьи «По сообщению полиции», а также о всяких самоубийствах и вообще обо всех происшествиях. В его квартире установлен специальный радиоприемник, правда, я ничего в этом не понимаю, ведь я глупая баба, но он тут же узнает, обо всем что происходит в Дюссельдорфе, и на своем «Фольксвагене» сразу же едет на место происшествия, все фотографирует и пишет об этом в свою газету. Вот наш дом, номер четырнадцать.
Я остановился перед домом-новостройкой. На улице не было ни души. Сквозь листву деревьев падали косые солнечные лучи. Мила вышла из машины:
— Пождите здесь минуточку. Он сейчас спустится вниз — так он мне сказал.
Я наблюдал за ней, пока она, тяжело ступая, добралась до подъезда и позвонила в дверь. На шестом этаже отворилось окно. Она крикнула своим дрожащим старческим голосом:
— Бутцель!
— Уже иду, — ответил какой-то мужчина.
Мила в сопровождении старой собаки пошла обратно. Около машины она остановилась:
— Он сейчас придет, господин Хольден.
— Как его зовут?
Она откашлялась и сказала:
— Петер Ромберг. Но мы его всегда называли Бутцелем. — Она произнесла долгое «у-у». — Сколько я себя помню, его звали только Бутцелем.
Вскоре из подъезда вышел репортер местной газеты Петер Ромберг — и тотчас же ворвался в мою жизнь. С этого момента и поныне все в ней стало для меня неотвратимо — все, что происходило и что еще произойдет. Ранним утром 28 августа Юлиус Мария Бруммер уже проиграл свою жизнь. Но тогда об этом еще никто и не догадывался.
11
Петер Ромберг был худ и застенчив. Он носил роговые очки. У него были рыжеватые волосы, похожие на щетину, и усеянное веснушками лицо с большим носом. Он улыбался. Когда бы я ни встретил Петера Ромберга, он всегда улыбался. Это потом он перестал улыбаться.
В серых фланелевых брюках и открытой серой рубашке, он подошел к машине и поцеловал Милу в щеку:
— Извини, я тебя не сразу узнал!
— Ничего, Бутцель. Это господин Хольден.
— Привет, — сказал я.
— Привет, — ответил он и протянул мне руку. — У меня близорукость. Пять диоптрий слева и шесть справа. Слеп как сова. — У него были неровные зубы, но улыбка ему шла. — Слава богу, что, когда мне исполнилось двадцать, зрение стабилизировалось.
Мила хихикнула:
— Бутцель, рассказать ему об этом?
— Рассказать о чем? — спросил я.
— Ему всего двадцать восемь, а он уже женат. У него есть маленький ребенок.
— Не может быть! — Я очень удивился и спросил: — А сколько ребенку лет?
— Шесть, и ее зовут Микки.
— Рано вы начали, господин Ромберг!
— Он хороший парень, господин Хольден. И у него очень приятная жена! Если он будет заигрывать с другими, то получит от меня! Я его отколочу скалкой!
— Мила! — сказал он смущенно.
— Ах, господин Хольден, вам непременно надо познакомиться с его женой Карлой и его ребенком. От Микки я просто без ума…
— Мне очень приятно с вами познакомиться, господин Ромберг!
— Мне тоже, — он улыбнулся. — Вот ключ.
Я положил ключ в карман.
— Знаете, — просто сказал он, — сначала я думал, что господин Бруммер просто спекулянт. Но на всем белом свете есть только один человек, которому я доверяю, — это Мила. А Мила вот уже в течение многих лет говорит, что господин Бруммер самый лучший и самый порядочный человек на свете!
— И она права, — ответил я.
— Вы должны обязательно как-нибудь навестить нас, господин Хольден.
— С удовольствием, господин Ромберг!
— У нас пока нет приличных ковров, и мебель для кухни мы одолжили у знакомых. Возможно, моя жена будет стесняться, вы ведь знаете, каковы женщины, но я полагаю, что квартира сейчас выглядит хорошо, правда, Мила?
— Просто великолепно, мой дорогой!
— Я покажу вам фотографии.
— Хотя он и мой племянник, но я могу с чистой совестью утверждать, что у него просто великолепные фотографии!
— Знаете ли, господин Хольден, всеми этими кровавыми преступлениями и полицейской тематикой я занимаюсь только потому, что нам надо на что-то жить. Когда я стану независимым, я буду заниматься чем-нибудь более интересным.
— А что вас интересует, господин Ромберг?
— Животные!
— Вы хотите фотографировать животных?
— И писать о них! — Он опять улыбнулся. — Я считаю, что животные гораздо интереснее людей!
— Вам надо посмотреть его фотографии, господин Хольден, — сказала Мила. — Самые прекрасные из всех, что я видела в жизни, — это снимки пеликанов! Когда-нибудь, благодаря своим снимкам, мой Бутцель станет очень известным! О боже, у меня опять началась икота!
12
Юлиус Мария Бруммер доверил защищать себя адвокату по имени Цорн. Тем утром этот низкорослый человечек с огромной головой ученого поехал со мной в Брауншвейг. Когда доктор Хильмар Цорн уставал или волновался, с его глазами что-то происходило. Зрачки вылезали из своих границ, и казалось, что он косит. К тому же доктор вдруг становился косноязычным и испытывал неодолимое желание оттягивать пальцем воротник своей рубашки. Всегда, даже в теплую погоду, он носил жилетки яркой расцветки, однотонные или в клетку.
Тем утром он заставил меня вначале полчаса покружить на малой скорости по тихим улочкам городского района Рунгсфельд. И лишь когда убедился, что у нас на хвосте никого нет, приказал ехать к автобану.
— Что бы мы ни предпринимали, — сказал он, — мы должны быть абсолютно уверены в нашей безопасности. Лишь при этих условиях мы можем надеяться на успех.
Он произнес это очень серьезно, и, если его не знать, можно было бы предположить, что он собирается по образу и подобию крестоносцев защищать западную культуру от варваров из далеких степей. Позже я понял, что в этой серьезности и заключалась его главная сила. Она действовала на людей безошибочно. Человек, которого защищал Цорн, представал безвинной жертвой, подверженной несправедливым гонениям.
Все полосы автобана в обоих направлениях были буквально забиты машинами. Соблюдая минимальную дистанцию, они мчались на юг и на север. Все ехали с одинаковой скоростью — сто километров в час, об обгоне не могло быть и речи.
В тот день стояла страшная жара. Но при закрытых окнах в салоне было прохладно. Поток машин на автобане нигде не прерывался. На раскаленном бетоне слышно было лишь шуршание шин. С 8.00 до 11.30 доктор Цорн неподвижно сидел рядом со мной. На нем был серый однобортный костюм, белая рубашка с серебристым галстуком и красная жилетка с семью серебряными пуговицами, из которых он не расстегнул ни одной. На своей рубашке я закатал рукава и расстегнул воротник. Когда часы в машине показали ровно 11.30, Цорн заговорил.
— Вы потеете? — спросил он.
Я кивнул.
— Посмотрите на меня, — сказал он. — Разве я вспотел? Ничуточки. А почему? Да потому, что я не хочу потеть. Все дело в желании. А будь я без жилетки, обязательно бы потел. А почему? Жилетка помогает держать осанку. А осанка — это все. Господин Хольден, для нас наступают тяжелые времена, — заявил он без всякого перехода.
— Не понял?
— Bona causa triumhat — это вы понимаете?
— На это у меня знаний хватает.
— Ну хорошо. И все же. Нам предстоит пережить много напряженных дней. Господин Бруммер — историческая личность, и иначе его воспринимать нельзя. Речь идет об очень больших деньгах, и в связи с этим людям приходят в голову самые странные идеи.
— Что вы хотите этим сказать, господин доктор?
