Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2006)
Юнкер опять загнулся и присел на корточки, держась за живот.
— Ну, с тебя, с кого же! — сказал Рощин голосом учителя, сотый раз объясняющего детям неправильные дроби. — С твоего “Крестового похода стариков”. Все газеты напечатали. Потом ты еще очень кстати голодовку начал, и шум поднялся на новый уровень. Пока ты там по трещинам на потолке путешествовал и с Николаем Степановичем Гумилевым общался, все папарацци мира мне телефон разрывали, выспрашивая подробности твоей биографии. В одночасье стал национальным героем!
— Да ладно! — не поверил Никита, но на всякий случай поднял воротник куртки и надвинул кепку на глаза.
Юнкер опять захохотал:
— Картина маслом: Владимир Ульянов инкогнито на штурме Зимнего! Зря шифруешься, батенька, все равно узнают! Затащат на броневик, заставят речь произносить! “Товагищи! В этот нелегкий для нашей годины час…” Хочешь, помогу написать?
На клумбы тем временем залез молодой человек с прямым пробором и выпученными глазами. Народу вокруг Думы собиралось все больше. Некоторые приносили с собой палатки и пытались установить их на мостовой. Разрозненные группы революционного молодняка жались к своим знаменам, выкрикивая лозунги и неприязненно глядя на особей из соседних табунов.
— Над Россией нависает красная фаллическая конструкция! — инфернально хрипел юноша с пробором. — Это вертикаль власти! Она покраснела от крови русских дев и стариков!
— И почему в революцию всегда идут одни убогие и ущербные? — спросил Юнкер своим обычным презрительным тоном.
— Они жизнью обижены и не знают, кого в этом винить, — примирительно сказал Рощин. — А тут все понятно: они — угнетенные массы, во всех бедах виноваты транснациональные корпорации и проклятый капитализм. Но сейчас другое дело. Сейчас вся страна на улицы вышла. Мы с вами, например.
В этот момент хриплый оратор поперхнулся и с ужасом воззрился на что-то, находящееся за спинами толпы. Старец тоже увидел нечто и перестал махать флагом. Орел бессильно повис на древке. По сомкнутым рядам людей волной пробежало слово “ОМОН”. Толпа инстинктивно отшатнулась в другую сторону. Молодой человек с пробором и белобородый знаменосец поспешно покинули клумбы и спрятались в недрах напуганной народной массы. Никита обернулся и не обнаружил рядом ни Рощина, ни Юнкера. Толпа пронесла его еще несколько метров и встала как вкопанная.
Впереди тоже были черные люди с пластиковыми щитами и в касках. Толпа сжалась и замерла. В щели между щитами на нее смотрели дула автоматов.
— Господи, господи, я здесь ни при чем! Выпустите меня отсюда! — кричала, высовываясь из ларька, молоденькая продавщица цветов, внезапно попавшая в самую гущу событий. — Я домой хочу! Я не бунтую! У меня просто палатка здесь!
Никита проскользнул у кого-то под локтями и вошел в крошечный цветочный павильон, со всех сторон зажатый все менее вменяемой толпой.
— Куда ты на улицу вылезаешь? — сказал он девушке. — Закройся и сиди здесь тихонько, а то затопчут, не дай бог. Если стрелять начнут, ложись на пол. Все будет хорошо.
— Я бою-у-усь, — заскулила продавщица, невероятно трогательно растягивая звук “у” и готовясь заплакать. — Бою-у-усь!
Никита погладил ее по голове и задержал руку на теплом затылке. Девушка всхлипнула и замолчала, закрыв лицо ладонями. Никита посмотрел на улицу сквозь кущи алых роз. Народ и ОМОН неподвижно стояли друг напротив друга. Казалось, все несколько тысяч человек, находившихся под сенью мрачного здания Государственной думы, одновременно задержали дыхание. Между сбившимися в кучу людьми и частоколом автоматов образовалось свободное пространство.
Никита вынул из пузатой вазы охапку белых гвоздик, поцеловал девушку в черные волосы, пахнущие всеми цветами Земли, вышел и стал пробираться в сторону ОМОНа. Люди молча расступались перед ним и тут же срастались обратно у него за спиной.
Очень быстро Никита оказался на границе нейтральной полосы и шагнул за нее, как парашютист в открытый люк самолета.
Он двигался медленно, как во сне, то и дело опуская лицо в мокрые белые лепестки, чтобы было не так одиноко. Молчание вокруг было глубиной с Марианскую впадину. Мир стоял не шелохнувшись, как заговоренный.
Спустя вечность и еще один день Никита дошел до оцепления, вынул из букета одну гвоздику и засунул ее в направленное прямо на него дуло автомата. Дуло вздрогнуло, но промолчало. Никита выдохнул. И взял следующий цветок.
Двигаясь вдоль цепочки омоновцев, он негромко говорил что-то бессвязное и почти бессмысленное, как слова, которые произносят, чтобы успокоить ребенка. И пытался рассмотреть глаза сквозь опущенные тонированные забрала.
— Не стреляйте, пожалуйста. Там не враги. Там такие же люди, как вы. Они не хотят ничего плохого. Даже если вам приказали, у военных есть право не выполнять заведомо преступный приказ, не стреляйте. Там старики, там дети. Они ни в чем не виноваты. Там девушка, продавщица цветов, она вообще случайно здесь оказалась и очень хочет домой, не стреляйте. Ведь вы не только людей погубите, вы душу свою убьете, и этого уже будет ничем не исправить, не стреляйте.
С каждым “не стреляйте” Никита вставлял гвоздику в очередное дуло. Он чувствовал, что главное — не замолчать. И говорил, говорил, слабо отдавая себе отчет в своих словах, поминутно теряя связь с действительностью и видя перед собой белое больничное небо в паутине трещин. И тут цветы закончились. Никита остановился.
— Не стреляйте! Пожалуйста! — Никита растерянно развел пустыми руками, развернулся и медленно пошел обратно. Стояла кромешная тишина. И вдруг толпа, во все глаза глядевшая на Никиту, изменилась в лице. В ту же секунду Никита услышал сзади себя топот тяжелых ботинок, и спина как будто бы покрылась льдом.
Повернув голову, Никита увидел омоновца с открытым забралом. Омоновец улыбался. Не успел Никита осознать, что происходит, как широкоплечий парень сжал его в своих медвежьих объятьях и оторвал от земли. Никита взмыл над нейтральной полосой и увидел, что ровные ряды ОМОНа пришли в беспорядок. То тут, то там из шеренги выпадали щиты, и люди бросали автоматы с гвоздиками и бежали к Думе.
— Милиция переходит на сторону народа! — заголосили телекорреспонденты, мужественно стоявшие в авангарде революционных масс. Омоновец посадил Никиту на плечи и врезался в оттаявшую толпу, где все братались, обнимали друг друга и взахлеб говорили.
В руках у Никиты вдруг оказался мегафон. И он понял, что все люди, только что увлеченные своей радостью, смотрят на него.
— Давай скажи им что-нибудь, они ждут! — подгонял Никиту его омоновец.
Никита окончательно растерялся, но послушно поднес мегафон к губам и произнес первое, что пришло в голову. Стихотворение, которое читала Эля памятнику Ленину в ночь, когда они познакомились:
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
— УРА! — радостно откликнулась многотысячная толпа.
И тут с Никитой случилось вдохновение.
— Вперед! — закричал он и неопределенно махнул рукой. — За Пушкина! За Россию! За свободу!
— УРА! — громыхнуло ему в ответ так, что заложило уши.
Народ, не закрывая рта, огляделся в поисках места приложения своего восторга.
— УРА!
И увидел забытое было здание Государственной думы.
— УРА!
Никиту на плечах внесли внутрь. Сметая металлоискатели, толпа растеклась по мраморным лестницам. Кто-то швырял в пролет портреты главы государства, продававшиеся в сувенирной лавке для депутатов. Президент в сером пиджаке летел вверх тормашками вслед за президентом в халате для занятий дзюдо. За ними поспевали, кувыркаясь через голову, президент в обнимку со своей собакой Кони…
Телевизоры на втором этаже, по которым пресса, изгнанная из зала заседаний после яичной атаки на премьер-министра, следила за единодушным голосованием депутатов, теперь показывали хаотические народные массы. Два крепких мужичка тащили в президиум тома 122-го закона. Через минуту журналисты возбужденно заголосили в прямых включениях о “торжестве”, “победе” и “аутодафе”, расталкивая коллег локтями, чтобы горящий ворох государственных документов попадал в кадр. Молодежь, взявшись за руки, скакала через костер, в котором погибала монетизация. Люди обнимались, кричали “ура!” и подбрасывали вверх головные уборы. У Никиты опять потемнело в глазах.
