Фланнери ОКоннор - Царство небесное силою берется
— А теперь давай вали дальше и больше не лезь ко мне со своими дурацкими шнурками!
Малыш тут же рванул дальше, снова на четвереньках, грохоча башмаками о дерево.
Ошарашенная этим внезапным приступом доброты, женщина окликнула Таруотера:
— Эй, молодой человек!
Она хотела спросить: «Так чей ты все-таки будешь?» — и уже открыла рот, но вопрос повис в воздухе. Он повернулся и посмотрел на нее, и его глаза были цвета озера, когда вот-вот наступит темнота, когда последние лучи дневного света уже угасли, а луна еще не взошла, и на мгновение ей показалось, что поперек этой поверхности пробежала какая-то рябь, заблудившийся отблеск света, который появился ниоткуда и исчез в никуда. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. В конце концов, убедив себя в том, что ничего такого она не видела, женщина тихо сказала:
— Какую бы чертовщину ты ни задумал, не делай этого здесь.
Он стоял на лестнице и смотрел на нее сверху вниз.
— Недостаточно просто сказать «нет»,— сказал он.— Это «нет» нужно сделать. Его нужно показать. Нужно показать, что ты имел в виду, когда собирался это сделать. Показать, что делал ты именно это, а не что-то другое. И довести дело до конца. Так или иначе.
— Вот только тут ничего такого делать не надо, — сказала она, прикидывая про себя, о чем таком он может говорить.
— Я его сюда ехать не просил, — сказал он. — Я не просил совать мне под нос это озеро. — Он повернулся и пошел наверх.
Некоторое время женщина смотрела прямо перед собой, как будто пытаясь прочесть собственные мысли, которые предстали пред ней в виде неразборчивой надписи на стене. Затем она перевела взгляд на лежащую на столе карточку и перевернула ее. «Фрэнсис Марион Таруотер, — написал он. — Паудерхед, Теннесси. НЕ ЕГО СЫН».
ГЛАВА 8
Они пообедали, и учитель предложил взять лодку и немного порыбачить. Таруотер видел, что он опять следит за ним, и стекла очков одновременно защищали его глаза и делали взгляд острее. Он следил за ним постоянно, с самого первого дня, но теперь глаза его блестели по-другому: он явно что-то удумал и ждал подходящего момента, чтобы привести свой план в исполнение. Вся эта поездка была замышлена как ловушка, но Таруотеру некогда было распыляться на подобные мелочи. Все его мысли были заняты только тем, как спастись из ловушки куда более опасной, которая грозила ему со всех сторон. Едва попав в город, он сразу понял, что учитель ничего из себя не представляет — он всего лишь мелкая рыбешка, наживка, устроенная для того, чтобы раздразнить его разум, который находился в постоянной борьбе с какой-то противостоящей ему молчаливой силой, которая требовала, чтобы он окрестил мальчишку и занялся тем, к чему готовил его старик.
Стояла странная выжидающая тишина. Казалось, она окружала его, как невидимая страна, и он постоянно был на ее границе и постоянно рисковал эту границу пересечь. Иногда, гуляя по городу, он оборачивался и в витрине магазина видел, что его собственная тень, прозрачная, как змеиная кожа, идет в ту же сторону, что и он. Она шла рядом, как призрак, решительный и жестокий, который уже пересек границу и теперь обращается к нему с той стороны и в чем-то его упрекает. Повернув голову в другую сторону, он видел слабоумного мальчонку, который цеплялся за учительское пальто и тоже следил за ним. Рот у него был перекошен в дурацкой кривой ухмылке, но линия лба смотрела оценивающе и упрямо. Мальчик никогда не опускал взгляда ниже его макушки, разве что по неосторожности, ибо вход в молчаливую страну был в серединке его глаз. Там она и расстилалась, безграничная и ясная.
Таруотер мог бы уже сто раз окрестить его, даже не дотронувшись до него пальцем. И всякий раз, как в нем возникало искушение сделать это, он чувствовал, что тишина окружила его со всех сторон и готова поглотить, что еще чуть-чуть — и он затеряется в ней навеки. Он бы давно уже упал в эту бездну, если бы его не поддерживал голос —
голос того самого чужака, который составлял ему компанию, пока он копал деду могилу.
Ощущения, сказал голос друга — уже не чужой. Чувства. Чего тебе недостает, так это знака, настоящего знака из тех, что бывают явлены пророкам. Коль уж ты у нас пророк, так пусть с тобой и обращаются подобающим образом. Когда Иона усомнился, его поглотила бездна, и он три дня провел во чреве тьмы, пока наконец тьма не выблевала его наружу в том месте, где он должен был исполнить свою миссию. Вот это и был знак; не какое-нибудь тебе ощущение.
Сколько можно тебя учить! Только взгляни на себя! Поперся в этот шарлатанский храм, сидел там, как идиот, и позволял этой девчонке вешать себе лапшу на уши. Что ты хотел там увидеть? Что ты хотел там услышать? С пророками Господь беседует лично, а тебе Он еще и слова не сказал, пальцем ради тебя не пошевелил. А что у тебя кишки пучит, так это твои дела, а Господь тут ни при чем. Помнишь, в детстве у тебя были глисты. Может, и сейчас то же самое.
В самый первый день в городе он почувствовал в животе что-то странное, какое-то особенное чувство голода. Городская пища не насыщала его, наоборот, от нее он становился слабее. С дедом они всегда ели хорошо. Может, старик ничего для него хорошего и не сделал, но кормил, по крайней мере, вдоволь. Просыпаясь по утрам, мальчик всегда чувствовал запах жареной свинины. Учитель же едва обращал внимание на то, чем набивает себе живот. На завтрак он насыпал себе каких-то опилок из картонной коробки, на обед делал бутерброды из белого хлеба, а ужинать они ходили в ресторан, и рестораны менялись каждый вечер, и вместе с ними менялся цвет кожи иностранцев, которые там заправляли. «Это для того, — говорил учитель, — чтобы ты понял, как едят люди других национальностей». Таруотер плевать хотел на то, как едят люди других национальностей. Он всегда уходил из ресторана голодным, с ощущением, что кто-то сует нос в его дела. В последний раз он получал удовольствие от пищи в то утро, когда ему пришлось заканчивать завтрак лицом к лицу с трупом деда; с тех пор голод превратился в настойчивую немую силу внутри него, которая была сродни той, что поджидала его снаружи — как будто гигантская ловко расставленная западня оставила ему всего лишь дюйм свободного пространства, на котором он вынужден был существовать, чтобы остаться свободным.
Друг решительно отказывался принимать постоянное чувство голода за знак свыше. Он ссылался на то, что пророков кормили всегда. Илия лег под можжевеловым деревом, чтобы помереть, и уснул, и ангел Господень слетел к нему, разбудил и накормил хлебом, мало того, он сделал это дважды, и Илия поднялся и пошел по своим делам, и двух хлебов ему хватило на сорок дней и сорок ночей. Пророки не томились от голода, но питались дарами Господними, и им были посланы верные знаки. Друг настойчиво советовал ему потребовать верного знака, а не обычных приступов голода или, там, собственного отражения в витрине магазина, но знака верного, ясного и понятного, чтобы, к примеру, из камня ударила ключом вода или огонь возгорелся по одному слову и спалил что-нибудь, на что он укажет, вот хотя бы ту богадельню, в которую он ходил, чтобы плюнуть тамошним пророкам в лицо.
На четвертую ночь после того, как он приехал в город, вернувшись из молельни, где проповедовала девочка, он сел на постель женщины из соцзащиты, поднял зажатую в кулак смятую шляпу высоко над головой и твердым голосом, словно пытаясь напугать царящее вокруг молчание, потребовал верного знака Божьего.
Вот теперь-то мы и поглядим, какой из тебя будет пророк. Теперь поглядим, что Господь тебе уготовил.
На следующий день учитель повел их в парк, где деревья обнесли забором и сделали своего рода островок, чтобы машины не могли попасть внутрь. Едва они туда вошли, как мальчик почувствовал затишье в крови, и все вокруг смолкло, словно воздух очистился сам собой в ожидании откровения. Таруотер уже готов был развернуться и дать деру, но учитель пристроился на лавке и притворился, что уснул, держа своего недоумка на коленях. Деревья густо шелестели над головой, и у него перед глазами встала вырубка. Он представил себе темное пятно между двух труб, увидел торчащие из кучи углей остовы двух кроватей — своей и дедовой. Он открыл рот, чтобы набрать воздуха, и тут учитель проснулся и начал задавать вопросы.
Мальчик гордился тем, что с самого первого вечера он отвечал на учителевы вопросы хитро, как негр, ничего толком не рассказывал, работал под дурачка и всякий раз умудрялся вывести учителя из себя, покуда злость не начинала бело-розовыми пятнами проступать у него под кожей. Нужно было дать всего два-три порядочных ответа — и учитель уже был готов плюнуть на все и переходить к следующей теме.
Они еще глубже зашли в парк, и он опять почувствовал приближение тайны. Он снова был готов развернуться и удрать, но через мгновение все прошло. Дорожка стала шире, и они вышли на открытое пространство в центре парка, круглую асфальтовую площадку с фонтаном посреди. Вода била из пасти каменной львиной головы в мелкий бассейн, и когда слабоумный мальчонка увидел фонтан, он издал дикий вопль и поскакал к нему, размахивая руками, как будто его только что выпустили из клетки.
