Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 11 2007)
и к нам подбежит прощаться наше вчера:
пора.
И солнце взойдет, и уйдет из-под ног земля,
мы все тут друг другу перекати-поля —
такое вот положение... нет корней,
и, в общем, не важно, кто кого мудреней.
Лошадка дорогу знает, лошадка ржeт,
а то, что когда-то жгло, уж давно не жжeт —
мы все тут друг другу забытые небеса
и старые адреса.
Хотя, вероятно, где-то остался след,
но я в этот след — ни-ни, ни одной ногой:
лежащий там клад оказался не мой клад —
такое вот положение, дорогой.
Образование
Образован из обычного пара и табачного дыма,
из старинной французской песенки вроде frиre Jacques,
из идеи о том, что не мы были изгнаны из Эдема, —
и на всe это сверху надет дорогой пиджак.
Длиннополость делает его похожим на саван,
но в карманах — всякая небесная благодать,
из которой я тоже, стало быть, образован —
как пить дать:
два стеклянных шарика, они влюблены друг в друга,
золотая тесемка от подарка на Рождество,
непонятно чем и зачем исписанная бумага,
жестяной пропеллер — точнее, две лопасти от него,
маленький Будда, найденный под ногами,
но улыбающийся во весь рот,
описание одного хитроумного оригами,
пустой блокнот,
телефонная карта от потерянного телефона,
лакричный кружок,
последнее предупреждение из Минфина,
пастуший рожок… —
и, как всегда, никаких документов,
подтверждающих, что я образован из этого всего,
но есть копенгагенский адрес двух уличных музыкантов,
готовых засвидетельствовать мое с ними родство,
то есть близость структур, то есть сотканность из материй
хоть непрочных, но вечных — типа тщета, тоска.
Музыканты, кстати, считают меня аватарой
паровозного свистка.
Род занятий
Я занят тем, что я ничем не занят, —
так говорил один далекий человек,
и тут, наверное, нужна теперь слеза — нет,
нужна улыбка и, быть может, взгляд навек —
наверх, имеется в виду…
А в общем, заводь,
укрытье, ниша и так далее — везде:
да чем же он там занимается, мерзавец,
в своем гнезде?
Небось поeт, небось живeт себе не тужит!
Так он и делает, позвольте доложить:
весь поднебесный капитал давно им нажит,
что до небесного — такого не нажить.
А больше что же доложить… да доложите —
до весу — скажем, вот хоть чайного листа:
а то пожалуй что беспечный небожитель
давным-давно поиздержался дочиста,
а то пожалуй что беспечный небожатель
сжал, что не сеял, и отныне уж не жать…
но жить-то надо — и печали умножитель
на ниву сжатую торопится опять.
А между тем все песни старые допеты —
при том, что новым песням время не пришло,
и между тем в гнезде давно растут опята,
мхи и лишайники — и там нехорошо:
сидишь и думаешь, что надо бы отсюда
туда куда-нибудь… Да все твои туда
еще опасней: там — измена, там — засада,
там — оголенные мерцают провода,
там — обезглавленные корчатся идеи,
там — обескровленная капает вода,
там — маски все еще меняют лицедеи,
а там… — там только никогда и никогда.
Вероисповедание
Разумеется, не о псюхе и не о соме,
хоть, конечно же, и не о хлебе или о щах, —
я беседую с моим богом часами
о других вещах.
О цветах-маргаритках, о бабочках-капуцинах
и о прочих серьезных штуках — числа им несть:
о доходах интеллигенции или, скажем, о ценах —
например, на нефть.
Он внимательно слушает, головою качает,
ибо все мои темы он знает наперечeт.
Иногда переспросит, чтo это означает,
иногда смолчит
или вдруг посмотрит на облака, на деревья
и вздохнет: снова близится месяц нисан…
Ему много лет, он жалуется на здоровье
и плохой сон.
Он не нажил тут ничего и живет где-то
на окраине мира — пять часов на такси,
он ругает транспорт и хмурится бородато
на свои небеси.
И о чем ни попросишь его, говорит, занят,
не сегодня, потом, — говорит и засим
исчезает… и бранится, прежде чем исчезает:
дескать, сделай сам!
Разбивает мои мечты — то одну, то другую,
превращая их все в какое-нибудь рагу.
Я и сам временами, конечно, ему помогаю
чем могу.
Так вот, собственно, и живу: от встречи до встречи,
ни на что не жалуясь и ничему не учась.
А его “всегда” часто даже короче,
чем мои “сейчас”:
даст сначала что-нибудь, но тут же и отнимает —
и при этом ведет себя до ужаса делово.
Иногда мне кажется, что он меня не понимает.
Но я верю в него.
Один год в Раю
Ключарёва Наталья Львовна родилась в Перми, окончила филфак Ярославского государственного педагогического университета. Живет и работает в Москве. Финалист премии “Дебют” за 2002 год в номинации “Поэзия”.
9 мая. Попросил у соседа телевизор. Он сделал понимающее лицо, но, к счастью, обошлось без расспросов. Неделю назад теща приезжала за вещами. Благодаря этому теперь весь подъезд знает, что от меня ушла жена.
Встречаясь со мной на лестнице, все женщины, включая четырехлетнюю Марусю, с которой мы раньше дружили, многозначительно молчат и отворачиваются, а все мужчины — как по команде делают понимающее лицо.
Но телевизор мне понадобился вовсе не оттого, что я помираю с тоски, как, разумеется, решил сосед. Хотя я и впрямь помираю. И все-таки последнее место, где я бы стал искать исцеления, — это программа передач.
Просто 9 Мая — единственный день в году, когда я смотрю телевизор. Фильмы о войне. Они не дают обманываться. Не позволяют принимать все то, чем мы обычно заняты, за настоящую жизнь.
Тут дело не в самой войне. Я нормальный человек, и массовые убийства не приводят меня в восторг. Этими фильмами, какие бы они ни были: наивные, пафосные, сентиментальные или пропагандистские, — я утоляю жажду настоящего. Там все всерьез. “Взаправду”, — как говорит Маруся.
А еще от военных фильмов всегда стыдно. Перед этими ребятами (младше меня), которые шли на смерть без веры в будущую жизнь, с одной лишь надеждой, что их внуки будут счастливы. Стыдно, что я несчастлив. Из-за маловажных, в сущности, вещей.
После “Белорусского вокзала” не выдержал и спустился в магазин. Хотя обещал себе не пить. По крайней мере сейчас. Вернулся с двумя бутылками под мышкой. Сосед, куривший на крыльце, проводил меня понимающим взглядом.
Но за весь вечер я вспомнил о ней только раз. Как она кричала: “Если тебе нравится вся эта военная дрянь, запишись контрактником в армию!” Она считала, что я тоскую по стрельбе, окопным вшам и рукопашной.
Пил, смотрел “Балладу о солдате”, думал о деде, который без вести пропал под Смоленском. О нем я знаю только по рассказам презиравшей его бабки. Она всю жизнь любила другого человека и замуж вышла назло, когда с тем поссорилась. Но война все уравняла: не вернулись оба.
Дед любил ее без памяти. Правда, иногда не выдерживал. И, ни слова не говоря, уходил на несколько дней в леса. Он и погиб так же: отправился в лес на разведку — и больше его никто не видел. Ни живым, ни мертвым.
Это и моя история. Точь-в-точь. За вычетом войны.
Мне вдруг захотелось побывать в тех местах. А поскольку я был уже достаточно пьян, то не стал долго раздумывать, а просто отнес телевизор соседу, захлопнул дверь и пошел пешком на вокзал.
