Арнон Грюнберг - Фантомная боль
Порой я испытывал легкое сожаление от того, что не могу, как прежде, делать ее счастливой, но, как известно, сожалениями делу не поможешь. Сожаления — что решето: воды не наносишь…
В следующую минуту я снял рубашку и брюки и лег на ту кровать, что стояла ближе к окну.
Ребекка продолжала щелкать пультом в поисках «новостей».
— Чем ты занималась, — спросил я, — до того, как приехала в Нью-Йорк?
— Ах, — вздохнула она, не отрывая взгляда от экрана, — я флиртовала.
— С кем?
— Да со всеми.
— И как ты это делала?
— Я улыбалась.
— А еще как?
— Лукаво поглядывала.
— Ты и сейчас лукаво поглядываешь?
— Нет, — сказала она, — сейчас нет.
Она выключила телевизор и прошла в ванную. Когда она вернулась, на ней были только футболка и трусы. Она легла на вторую кровать.
— Спокойной ночи, — сказал я.
— Угу, — отозвалась она.
В Европе сейчас был час дня.
Я притворялся, что сплю, пока и вправду не заснул.
Проснулся я от телефонного звонка. Оживленный голос в трубке спросил:
— Вы остаетесь еще на одну ночь?
Я попытался сообразить, который час. На телевизоре стояли часы. Оказалось, что уже полпервого дня.
— Да, мы останемся еще на одну ночь, — ответил я и положил трубку.
Ребекка сидела, выпрямившись, и смотрела на меня. Должно быть, она проснулась уже некоторое время назад.
— Хорошо поспала? — спросил я.
Она кивнула и тоже спросила:
— Ты не жалеешь?
— О чем? — удивился я.
— О том, что ты здесь сейчас со мной в номере.
Я выглянул в окно. Дождь прекратился, но облака висели по-прежнему низко. Набережная производила безотрадное впечатление.
— Жалею, не жалею. Да нет, о чем же?
— Ну, что ты сейчас видишь меня перед собой.
Десять дней назад один из пациентов моей жены швырнул стулом в социального работника. Социального работника отвезли в больницу. В стационаре завязалась настоящая драка, после того как на этого пациента набросилось сразу четыре охранника. Моя жена поясняла:
— Агрессию со стороны пациентов никогда нельзя воспринимать на свой счет, иначе долго не протянешь. Нам, врачам, приходится сдерживать очень серьезную агрессию. Один из пациентов, например, считает меня чертихой.
— Я иногда тоже так считаю, — сказал я. — На твоем месте я надевал бы шлем, уходя на работу.
— От кого, от кого, а уж от него я этого никак не ожидала, — вздохнула моя жена.
В эту минуту в номере гостиницы при казино «Бэйлиз» меня вдруг тоже охватило неудержимое желание швыряться стульями, срывать со стен картины, ломать и крушить их. В номере висели две картины, на одной был пейзаж, на другой — птица. И пусть потом никто не воспринимает это на свой счет. Так и скажу администрации гостиницы, чтобы они ни в коем случае не воспринимали это на свой счет.
— У меня осталось двенадцать долларов и шестьдесят четыре цента, — объявила Ребекка.
Она по-прежнему сидела, выпрямившись в постели, с таким видом, словно мы с ней уже года три как были помолвлены.
— Что ж, на некоторое время тебе этого хватит.
Я хотел распроститься с жизнью, которую вел в последние пять лет, — как прощаешься с курортным местом, в которое слишком часто ездил. Только я не знал, как это сделать.
Я сходил в ванную по нужде, затем повесил на входную дверь табличку «Просьба не беспокоить».
Примерно два месяца назад я купил новые книжные стеллажи — выложил за это чудовище несколько сотен долларов. Стопки книг, прислоненные к стенам, достигли такой непомерной высоты, что все время обваливались. Сказочная Принцесса решила, что пора с этим кончать.
Ребекка стояла у окна в больших белых трусах. Сейчас они показались мне до ужаса старомодными, вчера я как-то не обратил на это внимания. Ребекка дергала за раму.
— Оно не открывается, — сказал я.
— Почему?
— Потому что иначе люди станут прыгать. А в казино не любят прыгунов. Мы можем включить кондиционер, если тебе жарко.
— Не надо. А ты знаешь, кто мой кумир?
— Не знаю, а кто?
— Мата Хари.
— Мата Хари…
Она продолжала дергать за раму, поэтому я сказал:
— Администрация гостиниц предпочитает, чтобы постояльцы не кончали жизнь самоубийством.
— Я хотела быть похожей на Мата Хари. Из-за нее я пошла учиться.
— Это как это?
— Ну, сначала я чистила лошадей и глотала одну за другой книжки про Мата Хари, но потом стала изучать историю, чтобы побольше про нее узнать.
— И?..
Сидя на кровати, я смотрел на женщину, которой захотелось стать второй Мата Хари наших дней.
— Оказалось, что мои преподаватели ничего не знают о Мата Хари. Подобно ей, я впитывала в себя благородные свойства мужчин, потому что так всегда поступала Мата Хари.
— Благородные свойства… — повторил я.
Я встал с кровати и подошел к окну. В эту минуту я понял, что дороги назад не бывает и что раз уж ты однажды решила быть похожей на Мата Хари, остается только продолжать в том же духе.
— Мата Хари была гением, — сказала Ребекка.
— А у тебя много родни? — спросил я.
— Да так, кое-кто есть. А у тебя?
— Моя мать, еще собака матери, правда, она недавно сдохла из-за огуречных очистков.
— Как грустно…
Она села на свою кровать.
Моя жизнь все больше походила на приморскую деревушку, не лишенную привлекательности, но изученную до последнего булыжника мостовой, до последней дюны, на которую я карабкался уже бессчетное количество раз. Разумеется, я сам создал эту деревушку, но от этого желание с ней расстаться было не менее страстным.
— Почему ты хочешь бросить писать? — однажды спросила меня жена.
— Видишь ли, — ответил я, — когда ты порождаешь дебилов, даунов, девочек с двумя головами, сиамских близнецов, то в один прекрасный день тебе это может надоесть.
— А разве ты считаешь свои книги чем-то вроде сиамских близнецов, девочек с двумя головами и даунов?
— Сам я, конечно, никогда бы в этом не признался, но если честно, то да, порой мне так кажется.
— У тебя есть любовница? — спросила Ребекка.
От ее вопроса я несколько опешил. Я никак не ожидал, что она вдруг задаст такой вопрос, произнесет такое слово.
— Платоническая, — ответил я.
— Платоническая… Платоническая любовница?
Она засмеялась, захохотала как сумасшедшая, брызги полетели у нее изо рта. Такой я ее еще не видел.
— Это как безалкогольное пиво, что ли?
Ребекка подошла ко мне вплотную. Я почувствовал запах у нее изо рта — так пахнет от людей, которые курят, пьют, спят, а в перерывах жуют луковые чипсы.
— Может, мне стоит открыть хлебную палатку? — спросил я однажды свою жену.
Та покрутила пальцем у виска.
— Ты — и хлебная палатка! Да ты за два месяца не продашь ни одной булочки, и от твоей хлебной палатки ничего не останется.
— Послушай, — сказал я жене, — без языка мир ничто, абсолютный ноль. Язык объемлет собою все, поэтому мне ничего не стоит открыть в том числе и хлебную палатку. Язык — это тюрьма, — тюрьма, в которой заключены, между прочим, и твои пациенты.
Тут Сказочная Принцесса ущипнула меня за щеку.
— Нет, мой милый. Тюрьма моих пациентов совсем не похожа на твою. Так что не путай.
Сигареты, выпивка, сон и луковые чипсы — да-да, всем этим пахло у Ребекки изо рта. Запах не сказать чтобы отталкивающий, вполне даже естественный.
— Ты знаешь, что до тебя абсолютно невозможно достучаться? — заметила Ребекка.
Я отступил на шаг назад.
— До меня нельзя достучаться? У меня есть телефон, почтовый ящик, все, кому я нужен, легко могут меня найти.
«Но нужен я теперь только банкам», — подумал я. И еще я подумал: «Но пока человека ищут его кредиторы, у него есть причина жить».
— Она скоро умрет, — сказала Ребекка, пытаясь отыскать неизвестно что под кроватью.
— Кто умрет?
— Моя мать. Теперь к ней хотя бы женщина приходит гладить. Два раза в неделю.
— Молодцом. Что ты там ищешь?
— Коробок со спичками, — сказала Ребекка, вылезая из-под кровати.
В дверь постучали. Раздался голос:
— Можно убраться в вашем номере?
— Погодите еще полчасика, — крикнул я в ответ. — На нашей двери табличка «Не беспокоить», недаром ведь она там висит.
— Приму душ, — сказала Ребекка и отправилась в ванную.
Я взял блокнот и записал:
«Мата Хари. Мать скоро умрет».
Над этим можно было поработать.
* * *Ребекка сказала:
— Мне нужна жидкость для линз.
Мы бродили по приморской набережной Атлантик-Сити в поисках чего-нибудь съестного на завтрак. В конце концов купили пару хот-догов, сделанных, по словам продавца, из стопроцентной говядины. В эти сто процентов я еще готов был поверить, но вот уж в говядину — никак. Ели мы на ходу. Нам было холодно.
