Амир-Хосейн Фарди - Исмаил
Понемногу начали появляться клиенты. Хедаяти сказал:
— Все, что мы нагуляли за эти дни, они сейчас из нас вынут. Налетят, как монгольская орда. Разве не так? Сейчас увидим!
И они увидели. Не прошло и часа, как клиенты уже стояли в два ряда, с купюрами новыми и старыми, а некоторые — с горстями монет, которые они хотели зачислить себе на счет. Как и в последний день прошлого года, создалось такое столпотворение, что даже Хедаяти онемел и не поднимал головы от работы, и только иногда негромко рычал и ругался.
Тем не менее, Исмаил краем глаза, между плеч посетителей, следил за той стороной улицы. Он чувствовал, что она придет. Обязательно придет. Ни отъезд, ни гости, ничто ей не помешает. Она тоже наверняка считала дни, а может быть, и часы — а может, и минуты каникул. Она ждала этого дня и этого часа, чтобы под каким-то предлогом выйти из дома, проделать обычный путь, медленно и спокойно пройти мимо, а проходя, невзначай мягко повернуть голову влево и искоса посмотреть — и обязательно сердце ее тоже забьется о стену груди и виски ее будет жечь огонь.
Вместе с тем Исмаил говорил с людьми, даже смеялся. Обменивался любезностями с посетителями.
Солнце поднялось высоко. Тени стали короче, а толпа в банке — гуще. Взгляд Исмаила метался в треугольнике между циферблатом часов, работой на столе и той стороной улицы Саадат. На работе было не сосредоточиться. Он чувствовал слабость и тяжесть. Он стал как камень, однако дрожал — от биения своего сердца. Подавался вперед. Не мог сидеть. Колени не сгибались. Поверх плеч посетителей он невольно смотрел на ту сторону улицы и не мог оторваться. Он уже ничего больше не слышал и никого не видел, только, вне себя, смотрел на улицу. Искал ее глазами и ждал. Ждал… ждал… ждал… И вот она появилась — в длинном платье голубого цвета, небесно-голубого, мягко-голубого, цвета тех самых мелких цветов, которые он утром видел у себя в садике во дворе — голубизны неба после дождя, голубизны утра, далекой и возбуждающей мечты. Ее лицо в свете солнца светилось, как светится цветок на клумбе в солнечный день. Она прошла спокойно и солидно. Он почувствовал, что в горле пересохло и что ему не перевести дыхания. Что-то было вырвано из его сердца и ушло вместе с ней. Он был опустошен, оцепенел, устал, не мог говорить. Это сияющее существо, светлое, хорошо знакомое, с глазами, полными любви и горечи, с лицом, открытым солнцу, — она медленно появилась и медленно ушла, и за время между ее появлением и уходом все вокруг изменилось. Мир изменился. Мир обрел другую форму — и люди, и солнце, светившее на противоположную сторону улицы Саадат. И звуки изменились, они теперь не доносились издали, как бы в шуме ветра, глухо и неразборчиво — теперь они приблизились. Они с силой выходили из горл людей, чисто, ясно и разборчиво. Даже с лиц спала некая пелена, они приблизились, и ясны стали их привычные каждодневные черты.
Исмаил глубоко вздохнул и сел. Он чувствовал усталость. Колени его все еще дрожали, и голова болела. Он едва мог дышать. Медленно прошептал: «Ты — кто?» — и вновь увидел ее последний взгляд, когда она повернулась и между плеч столпившихся клиентов, через этот узенький промежуток, грустно посмотрела на него. И одновременно с этим взглядом горячий и неукротимый поток прошел через стекло, железо и плечи толпящихся посетителей — и проник в его сердце. И после того, как они оказались за пределами досягаемости взглядов, словно непрозрачную плотную накидку накинули на солнце. Все замолчало. Звуки умерли, исчезли, и он, подавленный и усталый, отчаявшийся и одинокий, смотрел на лишенную солнца темную улицу. Через несколько мгновений он пришел в себя. Сжал пальцами ручку. Это первый рабочий день года. Нужно собраться и правильно записывать цифры, верно складывать и вычитать. Ошибка дорого будет ему стоить. Следовало обуздать сердечное волнение.
Он посмотрел на Сафара. Как всегда, тот был сух, угрюм и серьезен, с выражением цепкого довольства и сладострастия он оседлал работу и гнал ее вперед. Могаддам опустил перед Исмаилом поднос с чаем. Тот взял стакан и поставил его на стол. Негромко сказал:
— Теперь все, начинай работать!
…Через несколько дней Солеймани, держа в руке телефонную трубку, окликнул его:
— Господин Сеноубари?
Исмаил удивленно посмотрел на него.
— Да?
— Иди сюда, тебя хотят!
По губам Солеймани скользнула, обнажив его зубы, потаенная улыбка, и он с удивлением повторил: «Хотят!»
Исмаил подошел и неохотно взял трубку. Намек Солеймани его задел, особенно та ухмылка, которой он снабдил свое сообщение. Нахмурившись и морщась, Исмаил произнес:
— Да, слушаю. С кем я говорю?
В трубке он услышал женский голос.
— Салям. Это я. Сара.
Колени его задрожали, ему показалось, что он падает. Огляделся. Стула рядом не было. Солеймани был занят кредитными записями. Исмаил оперся рукой на угол стола и повернулся в сторону улицы Саадат. Глядя на нее, он медленно ответил:
— Салям, Сара. Я и не думал…
— Не думал что?
— Что позвонишь. Что ты позвонишь.
— Почему?
— Я просто удивился.
— То есть, я поступила неправильно? Я тебе помешала?
— Нет, нет, нет! Вовсе нет, ты очень хорошо сделала, я имел в виду, я не ожидал. Я обрадовался.
— Я хотела поздравить с праздником.
— И я поздравляю. Желаю тебе хорошего нового года.
— И я того же желаю.
— Какие новости?
— Никаких!
— Я несколько дней назад тебя видел, ты проходила мимо.
— Да, у меня там были дела.
— Какие дела?
— Да так.
— Никуда не ездили на каникулы?
— Нет.
— И не собираетесь ехать?
— Нет, нам некуда ехать.
— Занимаешься, уроки?
— Да не так чтобы, нет настроения заниматься…
— Почему?
— Не знаю.
— Что-то случилось, что нет настроения?
— Ничего не случилось.
— Почему же тогда?
— Не знаю.
— Я очень сочувствую.
— …
— Сара?
— Да.
— Почему молчишь? Не слышу тебя.
— А сейчас слышишь? Хорошо слышишь?
— Да, да, очень хорошо слышу, говори!
— …
— Говори, я слушаю тебя.
— Мне надо идти.
— Куда?!
— Домой.
— Ты не можешь говорить?
— Долго не могу, тут люди, у тебя какое-то дело есть ко мне?
— Да не то чтобы дело, но…
— Тогда до свидания.
— До свидания…
И на том конце повесили трубку. Он застыл в том же положении. Наконец едва слышно прошептал: «До свидания, Сара!» — и положил трубку на аппарат. Солеймани спросил:
— Тебе жарко?
— Почему же?
— Ты, как свекла, покраснел, горячий, как печка. Иди лицо холодной водой умой. А то сгоришь!
Исмаил провел рукой по лицу. Почувствовал, как оно воспаленно горит. Пошел в умывальную комнату. Увидел себя в зеркало. Его голубые глаза покраснели словно он плакал. И щеки с краснотой. До сих пор он таким себя еще не видел. Даже что-то чужое. Он забросил галстук за спину, горстями холодной воды умыл лицо и вернулся на рабочее место. Солеймани спросил:
— Кто это был?
— В каком смысле кто?
— Ну, от кого ты стал как жареная свекла?
— Да ничего подобного…
— Не надо, парень, сказки мне рассказывать, я ведь не просто так начальник. Ты здорово влип. Я за тобой наблюдаю, у тебя на лице написано, что влюбился. Даже ширазский ходжа поймет, а уж я-то твой начальник!
Исмаилу ничего не оставалось, как выслушать Солеймани до конца. А ответить ему было нечего. Он поскорее пошел за свой стол, над которым уже нависло несколько посетителей с горестными и мрачными лицами. Засучив рукава, он протянул руку и взял первую сберегательную книжку.
После этого дня Сара звонила еще несколько раз, и каждый раз Солеймани, держа трубку в руке, звал его, говоря: «Иди сюда, тебя хотят!»
И он понимал, что это Сара. Он то бледнел, то краснел. Быстро вставал и брал трубку. Обычно он прижимал ее к уху двумя руками и разговаривал стоя. В это время он не видел и не слышал ничего вокруг.
Глава 10
Была середина весны, когда они договорились о встрече — вечером, в парке, возле фонтана. В этот день на работе Исмаил был весь как острая приправа, ловок и скор. Хотелось, чтобы время прошло побыстрее, работа закончилась, и он поспешил бы на свидание. Вместе с тем, было боязно. Он тревожился, отвлекался, предчувствия его мучили, руки дрожали, а когда настало время уйти с работы, он зацепился ногой за стул и ударился о стол коленкой. Солеймани догадывался, в чем дело.
— Смотри под ноги, парень, лоб себе не расшиби сегодня! — потом он постучал задним концом ручки по столу и, вздохнув, добавил: — Черт бы побрал того, кто изобрел ухаживания, уж лучше бы по-простому, делать так, как чувства молодые подсказывают!
Они посмотрели друг на друга исподлобья и улыбнулись. Солеймани как бы поощрял Исмаила, это было понятно. Как только рабочий день кончился, Исмаил повесил галстук на вешалку и выскочил из банка. Дневной жар еще висел над улицей Саадат.
