Фелисьен Марсо - На волка слава…
Чтобы я переехал вообще, нужен был Гюстав. А чтобы я отправился на улицу Монторгей, нужна была Роза. Один я бы с этим не справился. Ведь чтобы размышления стали причинами, нужен толчок, а в моем случае этот толчок должен исходить от другого человека. Подтолкнуть самого себя мне не удается. Не знаю, понятно ли я говорю.
Мне могут сказать, что я несу какую-то тарабарщину, что я заговариваю зубы, занимаюсь словоблудием, цепляюсь за мелкие факты и что по сути Роза и Гюстав — это как раз и есть мои причины. В каком-то смысле так оно и есть. Но это причины внешние, они находились вне меня. Причины, которые шли от них, а не от меня. А кстати, что это за причины? Я спал с Розой. Было дело. Но можно ли это назвать причиной? А почему я спал с ней? Потому что меня к этому подтолкнул Люсьен. А почему Люсьен? Потому что он работал со мной у Риве в фирме, которая занималась обоями. Но почему я работал у того Риве, который торгует обоями, а не у того Риве, который торгует на улице Тюрбичо хозяйственными товарами? Потому что меня порекомендовал туда Гюстав, а рекомендовал он меня потому, что хотел жениться на моей сестре (дурак), а захотел он жениться на моей сестре, потому что как-то раз в метро ее пальто прищемило дверью, и он помог ей высвободиться. И, значит, что находилось в основе каждого моего оргазма с Розой? Какой-то служащий метро, который чуть поспешил и слишком быстро нажал на свою кнопку. А поспешил он, потому что… А служащим метро он был, потому что… И это, вы считаете, можно назвать причиной? Выбором? Выбор, который начинается с двери вагона метро? Спасибо за такой выбор, приберегите его себе.
Это еще не считая всех других так называемых причин, которые я должен был выяснить в пути: как Люсьен познакомился с Розой, и как он попал в фирму Риве, и как была основана фирма Риве, и почему Гюстав оказался в том вагоне метро, и почему его родители уехали из Шалона? Это что, все причины? Разве можно назвать эту размазываемую до бесконечности путаницу причиной? Нет уж. Это просто совпадения и ничего больше. Случай, события, которые происходят сами по себе. Хотите, я открою вам тайну жизни? Вот она: события происходят или не происходят. Все остальное — чепуха. Кожура от банана. Ничего интересного. Кожура, которая попадает нам под ноги.
ГЛАВА XVII
Почему я спал с Розой? Повторяю, без всякой причины. Так уж получилось, и все тут. Она существовала, Роза. Вот что было важно. В определенном смысле она существовала даже как-то основательнее, чем другие, хотя я так и не понял почему. Она была рядом. И она говорила:
— Уже восемь часов. Мне пора сматываться. Увидимся в четверг, в половине седьмого.
Это был не вопрос. Она просто констатировала. Констатировала, что в четверг, в половине седьмого, мы снова будем вместе. В этой женщине была какая-то фатальность.
— В четверг, в половине седьмого.
Я говорил: хорошо. И переставал существовать. Расплавлялся, растворялся. Становился ничем. Дуновением. Дуновением, которое шло к Риве, садилось за стол, закуривало сигарету, выпускало немного дыма. И так продолжалось до четверга, когда кто-то начинал существовать. Кто? Мажи? Эмиль? Нет. Начинал существовать любовник Розы. Кто-то, кто существовал только потому, что где-то его ждал кто-то другой. Вы мне скажете, что я мог бы и не ходить туда? Я об этом не думал. Мне это даже доставляло удовольствие. Не из-за Розы. Плевать мне было на Розу. А потому, что это как бы позволяло мне существовать. Благодаря Розе я существовал. Благодаря этому ожиданию, благодаря этой воле, которые, как я чувствовал, с какого-то момента начинали давить на меня, подменяли меня. Я был растворен. Потом в шесть часов у меня появлялось ощущение, что я восстанавливаюсь, обретаю вновь свои ноги, свои руки, свой зад — все, что она ждала. Все, чему она давала жизнь. И я сделал еще одно открытие: это другие заставляют нас существовать.
Но есть ли в этом какая-то причина? Ни тени. Любовь? Как я ни старался, мне не удавалось соединить слово «Роза» и слово «любовь». Большое слово «Роза» и маленькое слово «любовь». Потому что для меня слово Роза — это что-то огромное. Все ее тело, ее груди, ноги.
Я накладываю это на любовь. Любовь исчезает. О! Я думал об этом, размышлял. Часто задавал себе вопрос: Роза? Я взвешивал «за» и «против». Как две груди. Как две ягодицы. А зачем, собственно, взвешивать, поскольку и «за», и «против», и груди, и ягодицы — все в конце концов сваливалось на меня: «за» вместе с «против», правая грудь вместе с левой грудью, восточная ягодица с западной. Сваливалось и придавливало все мои хилые размышления. Я возвращался к себе домой. А почему бы я не вернулся домой? Роза поднималась ко мне в квартиру. А почему бы она не поднялась? Все время говорят: почему то, почему это? Но есть еще: почему НЕ то, почему НЕ это? Нет ответа ни на первый, ни на второй вопрос — все уравновешивает друг друга. Нет доводов ни в пользу «за», ни в пользу «против». Жизнь давит своим весом, и ей уступают. Жизнь толкает, и человек передвигается вперед. В чем-то мягком. Даже в менее чем мягком: в пустоте. Почему я должен спать с Розой? А почему я не должен с ней спать? Она снимала платье. Еще бы. Мужчина, женщина — есть какая-то сила тяготения, которая толкает их друг к другу, создает вокруг них что-то вроде пустоты, преследует их. Загоняет их в угол. Их тянет друг к другу, будто тяготением их собственного носа. И нужно заниматься любовью, разве не так? А то зачем бы она приходила, Роза? Чтобы поиграть в лото? Вы видите меня, предлагающим ей партию в лото? Поговорить? О чем? Да и не нравились ей мои разговоры. Иногда я пытался что-нибудь сказать. Так она даже не отвечала. Я настаивал.
— Ты не находишь?
— Что?
— То, что я сказал.
— Взгляни-ка лучше мне на спину. Мне кажется, там у меня прыщик.
Или вечером, когда я спускался к ней поужинать. Ее муж спрашивал:
— Мажи, что это значит… Карно?
— Это ничего не значит.
А Роза вздыхала:
— О! Мажи, что касается разговоров с ним, то тут где сядешь, там и слезешь.
Или, если я высказывался немного обстоятельнее:
— Нет, ты только послушай его. В конце концов лучше услышать это, чем быть глухим.
И она вздыхала. Снимала платье, комбинацию. Затем был коронный номер с грудями. Каждый раз. Ритуал. Но сначала нужно сказать, что я никогда не встречал человека, у которого безразличие ко всему простиралось бы так же далеко, как у этой женщины. Ко всему. Я говорил:
— Ты читала новости? В газете.
— Плевать я хотела на новости.
Или я говорил:
— Смотри, как похолодало.
У нее во взгляде возникало что-то, похожее на удивление.
— Где это?
Я ничего не выдумываю.
— А как Эжен, как его ревматизм?
Она даже не отвечала. Я начинал ласково:
— Ты любишь твоего маленького Эмиля?
— Это тебя интересует?
Да, у нее был характер! Ей удавалось, можно сказать, одним своим присутствием устранять все остальное. Она входила в мою комнату. И сразу же там переставало существовать все, кроме нее; она была целым миром, она была сама как яйцо: груди на одном краю, а зад — на другом. Потому что это, это ее интересовало. Это были ее слабости. Она не могла снять платье, чтобы не поглядеться в зеркало шкафа.
— Нет! — говорила она.
Как бы в восторге от самой себя.
— Посмотри на меня. Какая грудь!
— Мм, — произносил я.
Из вежливости. Потому что, в сущности, мне было все равно. Безразличие — штука заразная. С тех пор как я познакомился с Розой, многие вещи перестали меня интересовать. Например, она говорила:
— Какие груди!
И вздыхала. И тут уж никаких шуток. Один раз я сказал ей: я уже столько раз слышал про твои сиськи.
— Есть вещи, которые следует уважать.
Потом, через минуту — задница.
— Я знаю женщин, которые отдали бы десять лет жизни, чтобы иметь такой зад, как у меня.
— Охотно верю, — соглашался я.
«За» и «против», две груди и две ягодицы — все это давило на меня, как большая груда свиного сала, как горб у меня в спине. Сбросить? Зачем? Чтобы обзавестись другой парой грудей? В чем преимущество? Не такие, может быть, большие? Не такие тяжелые? Но ведь вес пары грудей, он НРАВСТВЕННЫЙ. Их ведь не взвесишь в килограммах.
Но где причина всего этого? Нигде. Не было никакой причины. Ни у Розы, ни у меня. И нет никакого смысла об этом говорить. Жизнь — это наклонная. Поток. Мягкий поток, но вполне достаточный, чтобы увлечь тебя за собой. Пытаться плыть? Пытаться мешать? Искать что? Когда есть какое-то положение… Работенка, какая-то зарплата. Когда есть на что жить и чем заниматься. Остальное приходит само собой. Дни идут за днями. Часы за часами. Заканчивается ночь. Серое утро цвета полотенца для рук. Метро, вагоны, один за другим, люди. Риве. Контора.
— Мажи, сегодня нужно будет…
Хорошо. Или господин Лошон:
— Мажи, позаботьтесь, пожалуйста, об отправке товара в Лион.
