Алексей Фомин - Затон
Ань, я тебя прошу, подумай еще, не торопись, – он поскреб гладко выбритую щеку короткопалой пятерней. – Съезди в отпуск, к теплому морю куда-нибудь. Отдохни месячишко, погрей кости. За мой счет, разумеется. А тем временем ты все спокойно обдумаешь. Знаешь, как бывает; эмоции уйдут, останется трезвая оценка ситуации и здравый расчет. Вернешься, вынесешь свой вердикт. Я тебя уверяю, какое бы ты решение ни приняла, все будет по-твоему.
Нет, Эдя, нет. – Она отрицательно покачала головой. – Нет никаких эмоций. Я просто ухожу по семейным обстоятельствам. Я тебе уже говорила. Предание, все такое… У моих стариков блажь. А я, как послушная дочь, волей-неволей должна поучаствовать в этом мероприятии. Так что, извини…
Эдя поцокал языком, потом криво ухмыльнулся.
Неделю думала, а лучше этой абракадабры ничего не придумала. – Он тяжело вздохнул. – Ань, я все понимаю. Ты решила нас наказать: меня и Вадьку. – Анна хотела что-то возразить, но Эдя жестом остановил ее. – Не перебивай. Дай сказать. Я признаю, что мы это заслужили. Нет, нет, ты послушай. Я говорю это искренне, без всякой рисовки. О Ваде не будем. С ним все ясно, растленный тип. Непонятно только, как ты этого раньше не поняла… Я обязан был тебя предупредить сразу же, как только ты к нам пришла. Но… мне было неудобно говорить с тобой на эти темы. А потом… Я и не знал, что у вас… отношения. – Эдя заметил, как сначала побагровели ее уши, а потом румянец начал переползать на щеки. – Я узнал только где-то около года назад. Вадька пришел и заявил, что вы будете жить в нашей квартире. Я, честно тебе скажу, был потрясен. Ну, я же знаю… какой Вадька на самом деле. И я его попросил тогда, извини, не морочить тебе голову. А он засмеялся и ответил, что вы собираетесь пожениться, а мне… не стоит лезть в чужие дела. Я виноват перед тобой, Ань. Именно тогда я обязан был поговорить с тобой. И рассказать тебе всю правду об этом человеке. Нет, ты не думай, я не собираюсь хулить его. Просто он ищет в женщинах то, чего в них, наверное, нет. И вот он все ищет, ищет… И будет искать всю жизнь. Я мог тебя защитить. Но не сделал этого…
Эдя, мы – деловые люди. Так что давай без этого… Без розовых соплей, – жестко оборвала его Анна. – Что было, то было. Прошлого уже не вернешь и ничего в нем не исправишь. Решение принято, и менять я его не собираюсь. Нам остается только нормально, сохранив человеческое лицо, расстаться. Я… Я честно и добросовестно трудилась, и, считаю, есть и моя доля в достижениях фирмы.
Эдя поднял руки ладонями вперед, как бы сдаваясь в плен.
Кто бы возражал…
Так вот… Я обеспечила тебе немецкий заказ. Его стоимость – три миллиона евро. Это хорошая цена. Ты это прекрасно знаешь. Затрат по этой работе будет на восемьсот-девятьсот тысяч. Максимум – миллион. Два миллиона чистого навара. Да, там будут определенные бухгалтерские проблемы, но это все решаемо. Итак, два миллиона… Грубо говоря, на мою долю приходится шестьсот пятьдесят тысяч. Возражения есть? – Чуть-чуть склонив голову влево, Анна буровила его испытывающим взглядом.
Эдя снова поднял руки вверх.
Кто бы возражал…
Замечательно. В ближайшую неделю-две, три от силы, придет аванс – миллион. Сто двадцать пять тысяч из него надо будет отдать Ольге, Куртовой жене. Если из оставшихся ты выплатишь мою долю, то у тебя еще останется приличная сумма для того, чтобы запустить работу. – Анна взяла небольшую паузу, чтобы перевести дух. – Ты был прав, когда говорил, что нам вместе работалось хорошо. И прав в том, что никогда не пытался меня надуть. Не думай… Я ценю это. И доверяю тебе. Если ты пообещаешь, что из аванса, как только он придет, ты выплатишь мою долю, то… Мне достаточно твоего слова.
Аня… – Эдя поднялся на ноги, порыскал взглядом по кабинету и, обнаружив тарелку с круассанами, направился к рабочему столу. Анна напряженно следила за его эволюциями. – Ешь. – Эдя притащил круассаны и поставил их на столик перед Анной. – Кофе холодный… И только одна чашка. Давай, по чашечке закажем. Ты не против? Это единственное, что она умеет хорошо делать. – Сказал он, имея в виду Ниночку.
Не хочу, спасибо.
Ладно, а я обойдусь холодным. – Эдя снова поднялся с кресла и сходил за чашечкой кофе, стоявшей у него на столе. Он с хрустом заглотил круассан и одним глотком запил его холодным кофе. Потянувшись, взял с тарелки еще один. – Извини, голод замучал… – Он виновато улыбнулся и запихнул в рот круассан. Прожевав, сказал: – Извини, я когда волнуюсь, всегда жрать хочу. А сейчас я сильно волнуюсь… Ань, спору нет, ты должна получить свою долю. Но… Ты правильно сказала, мы с тобой – деловые люди. И я тебе делаю деловое предложение. Об этом никто не должен знать. Даже Вадька. Да, да. Я его кидаю. Не смотри на меня так. Он к этому делу вообще никаким боком… А с тобой не хочу так… Ань, это абсолютная тайна. Кроме меня об этом знает только мой человек в мэрии, ну и на самом верху кое-кто, кто все это дело заварил. Понимаешь, есть решение о сносе одного крупного объекта в центре и строительстве на этом месте отеля. Тендер будет, якобы, открытый. Участниками будут несколько московских компаний и транснациональная корпорация. Серьезная контора. У них гостиничный бизнес по всему миру. Но им ничего не светит. И они знают об этом. Выиграет наша московская фирма. Начнет работать, в смысле, разбирать объект. Все тип-топ. А потом транснационалы купят эту самую московскую фирму. Въезжаешь?
Анна утвердительно кивнула.
А ты-то здесь при чем? – поинтересовалась она.
Мне нужно четыре миллиона, чтобы приобрести долю в этой самой московской компании. Два-два двести даст немецкий заказ. Это ты правильно посчитала. Миллион-миллион двести – квартира на Жукова. Тысяч триста-четыреста я у себя по сусекам наскребу. Что-то ты подбросишь. Недостающее – пробегусь по знакомым, соберу. А может быть, заказик какой-нибудь неожиданный прорежется… Но сроку на это дело – полгода за все про все. Транснационалам этот же пакет обойдется раз в десять-двенадцать дороже. Половину получает мой человек в мэрии. Значит, на нашу долю придется двадцать-двадцать четыре миллиона. Ну, как тебе, а? – Он посмотрел на нее испытывающим взглядом. Так смотрит пятилетний мальчуган, разложивший разноцветные фантики и прочие свои сокровища перед чрезвычайно симпатичной ему сверстницей. Оценит ли? – Двадцать миллионов евро! Это уже что-то. На эти деньги можно заводишко какой-никакой прикупить. Я, честно говоря, уже присмотрел один. В Калужской губернии… Конечно… Я понимаю… Этих денег маловато, но ничего… Для начала хватит. А дальше мы раскрутимся…
Анна улыбалась.
Зачем тебе завод, Эдя? Тем более в Калужской области.
Ну, понимаешь… Мы имеем дело с новейшими технологиями. И постоянно есть соблазн что-то запустить в производство, выбросить на рынок… Когда у тебя нет своих производственных возможностей, это так обременительно. Надо кого-то убеждать, упрашивать… И потом… Это совершенно иное мироощущение, иная жизненная философия! – Видя, что Анна внимательно слушает его, Эдя вдохновился необычайно. – Быть производителем…
Эдя… – перебила она его. – Это же азбука. Производственные инвестиции относятся к разряду наиболее долго окупающихся и наименее рентабельных. И… У нас это… немодно. Так что… Зачем тебе завод, Эдя? У тебя есть какое-нибудь рациональное объяснение?
Он бросил взгляд на пустую тарелку, потом порыскал взглядом по кабинету, как бы ища там ответа на заданный вопрос, и, не найдя искомого, как-то сразу погрустнел и стушевался.
Знаешь, – начал Эдя, – мы с Вадькой с рождения жили в одном доме. Дом этот – ведомственный, заводской. И его, и мои родители работали на этом заводе. И в садик мы ходили в ведомственный. И школа, считай, тоже была ведомственной. Девяносто процентов учеников были наши, заводские. Нас частенько водили на завод на экскурсии, не реже раза в год. И разговоры дома… В институтские годы все производственные практики мы также провели на нашем заводе. До сих пор лучший запах для меня – это запах металлической стружки и разогретого масла. Мне как-то довелось увидеть, как директор идет по центральному проходу сборочного корпуса. Люди с ним здороваются, он отвечает кивком головы. Подошел к какому-то рабочему, обменялся рукопожатием. Тот стал ему что-то рассказывать, жестикулировать, на что-то указывать рукой. Они вместе прошли к какой-то железке, стали там что-то рассматривать. Потом туда прибежало еще несколько человек, расстелили чертежи… Знаешь, длинные такие синие простыни. Директор и все остальные склонились над ними, потом опять смотрели железки… Директор что-то говорил подошедшим, тыкал пальцем в чертежи, указывал на рабочего, потом опять на чертежи… И я представил, что когда-нибудь я тоже вот так вот пойду по проходу… В 94-м, когда мы поступали в вуз, завод еще жил полнокровной жизнью, а в 99-м – это был почти труп. Идти туда уже не было никакого смысла. Но я решил для себя, что я еще вернусь туда. И вернусь хозяином, и пройду все-таки… В конце концов, не важно, этот ли завод или какой-нибудь другой… А тем более, если он не один, если это целая корпорация… Но это в любом случае настоящее, большое дело, нужное людям. Тысячам, которые там работают, десяткам и сотням тысяч, которые приобретают эту продукцию… – Он остановился и с надеждой посмотрел на Анну. – Понимаешь?
