Михаил Барышев - Вороний мыс
Хоть и не часто, Наташе и Мите удавалось встречаться. Улучив свободный часок, Митя тут же прибегал в батальон. Лейтенант Крохмалева, понятливо улыбаясь, давала увольнительную старшему сержанту Сиверцевой.
В мороз Наташа и Митя забирались в землянку. Митя щедро топил печку мерзлым осинником, и они с ногами сидели на ложе батальонных медичек, смотрели на огонь и разговаривали. Нараспев, как сказители читают былины, Митя декламировал Пушкина, неизвестного Наташе Гельдерлина, Есенина и Кольцова. Летом они уходили в лес. Брели по ольшанику с узкими ржавыми листьями, по сырым тропам мимо замаскированных батарей, линий связи и фанерных указок с надписями «хозяйств». Яростно пели комары, и стволы автоматов цеплялись за ветки. Когда Мите случалось нечаянно прикоснуться к Наташе, он начинал говорить сдавленным голосом и оттопыренные уши его розовели, как у взрослеющего мальчишки. Он и в самом деле был таким. На войну Дмитрий Волохов ушел в семнадцать лет. Шесть месяцев скороспелых пехотных курсов, фронт, тяжелое ранение и снова фронт. Наверное, ему и целоваться с девушками не довелось. Эта мысль радовала и немного смущала Наташу. Ей казалось, что в таких делах она взрослее, хотя с Митей они были одногодки и целовалась Наташа только со знакомым десятиклассником. Ей нравилось, что случайные прикосновения тревожат Митю. И она отчаянно трусила, потому что от этих прикосновений у нее кружилась голова и по спине пробегали щекочущие мурашки.
Перед уходом на спецзадание младшему лейтенанту Волохову удалось вырваться к Наташе. Он сказал ей, что отправляется с разведгруппой.
Наташа догадалась, что Митя идет к плотине.
Они сидели недалеко от санпункта на поваленной взрывом сосне. Рядом по тропе ходили солдаты. Но Наташа обняла Митю и стала целовать его в шершавые, заветренные губы.
— Ты должен вернуться. Ты обязательно должен вернуться, — шептала она, припадая к гимнастерке, под которой громко тукало сердце. — Я тебя прошу… Ты слышишь? Я умоляю тебя вернуться, Митя!
Младший лейтенант растерянно гладил ее по спине. Кроме матери, его еще никто так страстно не просил вернуться.
Разведгруппа ушла, и через двое суток с нею оборвалась связь.
Наталья Александровна хорошо помнила тот день с низкими тучами и скользким дождем, когда на левом фланге полка вспыхнула всполошная стрельба. Раскидисто застрочил на финском берегу пулемет. Затем вступил второй, третий. Рокотнули автоматы, и сухо затрещали винтовочные выстрелы. Потом в воздухе скрипуче, словно рвали парусину, завыли мины.
В санпункт притащили командира пятой роты, старшего лейтенанта Огаркова. Шальной осколок располосовал ему живот. Военфельдшер Крохмалева перевязала рану и распорядилась:
— Сиверцева, бери повозку и немедленно старшего лейтенанта в медсанбат. Нужна срочная операция.
В медсанбате Наташа узнала причину неожиданной стрельбы.
— С той стороны один перебрался, — сказала ей знакомая медсестра. — В финском мундире, документов никаких, а автомат немецкий. Худущий! Ну прямо скелетина… Как он только реку переплыл!
У Наташи похолодели кончики пальцев.
— Где он?
— Вон в той палатке… Ты чего, Наташка? Что с тобой?
Наташа не ответила. Она чуть не бегом заторопилась к небольшой палатке, стоящей поодаль, на краю медсанбата. Возле палатки прохаживался часовой. Он строго окликнул Наташу.
— Мне только посмотреть, товарищ ефрейтор… Одним глазком взглянуть. Я даже внутрь заходить не буду, честное слово… Пожалуйста, товарищ ефрейтор!
— Не положено, сестричка. Не имею права.
В это время к палатке подошел пожилой капитан со шрамом на щеке. Он спросил Наташу, кто она и почему оказалась в медсанбате? С минуту подумал и приказал автоматчику:
— Пропустите товарища старшего сержанта.
В полумраке душной, наглухо зашторенной палатки Наташа увидела на носилках костлявого, незнакомо длинного человека в финском сером френче, в подкованных ботинках и брезентовых гетрах на медных пряжках. Голова его была замотана бинтом, левая рука уложена в проволочную шину. Закрытые глаза и тонкий нос со знакомой горбинкой.
Сердце разнобойно и загнанно торкнулось где-то под самым горлом: «Митя!»
Наташа кинулась к носилкам, встала на колени, с ужасом ожидая, что пальцы почувствуют смертельный холод, протянула руку.
Жив! Живой Митя!.. Живой…
От радости она обессилела и качнулась из стороны в сторону, словно под ударом ветра. Капитан со шрамом на щеке поддержал ее, и это помогло Наташе взять себя в руки.
Опытными глазами фронтового санинструктора она оглядела Митю. Худое, в ссадинах и кровоподтеках лицо его было ужасно. Пугал неподвижностью подбородок и закатившиеся в костлявые орбиты глаза, замкнутые синюшными веками.
Когда Митя застонал, негромко и страшно, не разжимая спекшихся губ, Наташа снова ослабела и заплакала, уткнувшись в колючее сукно чужого френча.
— Вы знаете его, сестра?
— Знаю.
Наташа назвала капитану имя, фамилию, звание, номер части и должность Дмитрия Волохова. Все это было, видимо, известно капитану, и он не стал ничего уточнять.
— Вас не удивляет, что Волохов в чужом мундире? Пойдемте ко мне, побеседуем.
В землянке особого отдела Наташа рассказала капитану, что знала о Дмитрии Волохове. Даже о стихах незнакомого Гельдерлина.
— История! — задумчиво протянул капитан. — Два дня назад нам вот эту листовочку кинули.
Наташа взяла четвертушку бумаги и обомлела. На ней была напечатана фотография: трое сидят за столом, нагнувшись над котелком. Крайний из них — Митя. Возле него пузатая бутылка с пестрой этикеткой и стакан. Под фотографией напечатано, что русские разведчики, добровольно сдавшиеся в плен, обеспечены горячей пищей и им оказана медицинская помощь. Листовка призывала сдаваться в плен.
— Если добровольно сдались, зачем же медицинская помощь?
— Все это так, Сиверцева… Но на листовке Волохов в нашей гимнастерке, а через Свирь он перебрался в финском мундире. Сам он ничего пока объяснить не может… Из двенадцати человек возвратился один Волохов.
— Не верю, — сказала Наташа капитану со шрамом на щеке. — Не верю, и все!
Вспомнила проволочную шину на руке Мити.
— Он же с перебитой рукой Свирь переплыл! Не верю, товарищ капитан.
Наташа прижалась затылком к сучковатому бревну-подпоре так сильно, что ей стало больно, и решилась сказать то, в чем боялась признаться самой себе.
— Я люблю его, товарищ капитан… Люблю.
Впервые в жизни Наташа произнесла вслух слово, в котором была непонятная сила, и ужаснулась, что говорит его не Мите, а капитану особого отдела, с точки зрения которого такой довод ничего не стоил.
Но она знала Митю больше, чем капитан. У него были доказательства и факты. Но он не заглядывал Дмитрию Волохову в глаза, не слышал, как он читает стихи и какими словами рассказывает о матери и друзьях. Младший лейтенант Волохов не мог предать. Он же возвратился к нашим, к своим. Он же со сломанной рукой переплыл Свирь. Пусть хоть на него напялят эсэсовский мундир, Наташа будет верить в него.
— Ладно, — сказал капитан, — выслушав сбивчивые слова. — Напишите все, что о нем знаете.
Через два дня командир батальона, повстречав Наташу, спросил, что за ерунду она наплела капитану особого отдела.
— Разве любовь может быть ерундой, товарищ майор?
Комбат смутился и странно поглядел на Наташу.
— Война, товарищ старший сержант… Война идет, а вы такими делами занимаетесь. Несерьезно.
Через неделю комбата убили. Фамилия его была Левшин, Николай Степанович. Ему было двадцать четыре года, и он не успел понять, что любовь — это очень серьезное дело.
Капитан из особого отдела разобрался в странных обстоятельствах появления Волохова в финском мундире и в листовках с его фотографией. Через два месяца Митя возвратился в полк и пришел в землянку батальонного санпункта. Марина Крохмалева дала Наташе увольнение на целых шесть часов.
Они ушли в лес, и Митя рассказал, что произошло. Разведгруппа, направленная для подрыва шандорных затворов, нарвалась на засаду. Митю контузило разрывом мины, и он попал в плен. Трое суток ему не давали есть, не давали ни капли воды. Потом привели в дом, где было двое людей в нашей одежде, котелки с супом и пузатая бутылка с пивом.
— Тогда нас и сфотографировали на листовку… Мне эту штуковину показывали. Теперь, мол, тебе никто не поверит. Убежишь — свои же к стенке поставят.
Митя бежал через неделю. Убил часового, прихватил его автомат и надел его обмундирование.
— Мне капитан рассказал, что ты написала, — сказал Митя и обнял Наташу. — Я люблю тебя, Наташенька… На всю жизнь.
Она поглядела в его глаза и поверила — именно так: на всю жизнь.
