Анар - Шестой этаж пятиэтажного дома
Однажды, когда он опять придирчиво допрашивал ее после очередного телефонного разговора со «старым другом, который работает в системе профсоюзов и обещал устроить заграничную поездку», Тахмина сказала:
— Хватит, Заур, ты надоел мне своими подозрениями Что тебе, в сущности, от меня надо? Все тебе мало. Сперва тебе нужна была только постель, потом любовь, потом верность, потом преданность, теперь покорность, потом еще черт знает что, — может, ты захочешь запереть меня дома запретишь выходить на улицу и отключишь телефон? А что ты мне дал взамен? Что ты, мне ребенка дал, женился на мне или хоть шубу купил? И не кичись, пожалуйста, своей жертвой: «Ах, он, видите ли, ушел от родителей, от машины видите ли, отказался!» Ты еще вернешься, и машину тебе вернут, и женят тебя на твоей «честной девушке».
Она говорила мрачно и злобно, никогда он такой ее не видел и теперь тихо и безропотно слушал. Вдруг она оборвала на самой высокой ноте, обмякла как-то и устало закончила:
— Ничего-то от тебя у меня не останется! Он сидел ошеломленный, не зная, что сказать — обругать ее, попросить прощения или встать и уйти.
— Вы, член бюро комсомольской организации, вместо того чтобы быть примером для других, ведете себя неподобающим образом. Не только комсомольцы, но и ряд весьма авторитетных сотрудников нашего издательства крайне недовольны вашим поведением. («Дадаш», — сразу подумал Заур.) Они считают, что такие поступки дискредитируют коллектив, оказывают разлагающее влияние на молодежь. Наш моральный кодекс…
— Я могу написать заявление и уйти.
— Ну, не кипятитесь. Я не могу не считаться с мнением коллектива. А вы ведь очень молоды. Вы только начинаете свою карьеру, и, может быть, вас ожидает большое будущее. Не надо портить себе жизнь в самом начале. Если это дойдет до…
Заур встал и вышел.
Он открыл дверь своим ключом и остановился, все еще обдумывая каждое слово поданного им заявления об уходе. Куда же он пойдет работать? Он перебирал в памяти знакомых, которые могли бы на первых порах помочь ему. Захотелось податься в геологическую экспедицию, и он вспомнил о Марданове, который был на два курса старше его в универ-'ситете, но с которым они в те годы очень дружили. Теперь Марданов — в большой поисковой партии в районе Филиз-чая. Подспудно Заур понимал и то, что, в случае удачи, новая работа должна стать поворотным пунктом в его отношениях с Тахминой, ибо с каждым днем ему все тягостней было жить в ее квартире — что ни говори, бывшей квартире Манафа. Знал ли Манаф о том, что Заур живет в его квартире, надевает его тапочки? Наверняка знал, хотя ни разу ни лично, ни через кого-то не пытался напомнить Тахмине о необходимости разменять квартиру на две отдельные, согласно их уговору и решению суда. И Тахмина, ценя эту деликатность, лихорадочно искала наилучший вариант обмена. Из всех предлагаемых ни один не удовлетворял ее. И это был еще один повод для огромной серии телефонных разговоров, долгих отлучек, во время которых, как она объясняла Зауру, осматривались разные квартиры. Был случай, приведший Заура в бешенство, когда осматривать какую-то квартиру ее повел Спартак. Причем об этом он узнал от нее самой.
Раздался звонок, Заур поднял трубку.
— Алло, Заур? Здравствуйте, это Мухтар.
— Я узнал, — сказал Заур. — Тахмины нет дома.
— А когда она придет?
— Не знаю.
— Извините.
Он лежал на тахте, курил и разглядывал потолок. Где могла быть Тахмина в этот час, если ее нет на работе? Какой смысл гадать? Она всегда найдет что сказать: в парикмахерской, у портнихи, у сапожника, у врача, у подруги, осматривала квартиру — сто вариантов, ни один из которых он не мог и не стал бы проверять и ни в одном из которых он не мог быть уверен.
Раздался телефонный звонок. Заур поднял трубку:
— Да.
Трубку сразу бросили: ду, ду, ду…
Заур подумал, что снова будут звонить, а ему лень было каждый раз вставать и подходить к тумбочке, и он чуть придвинул тахту к тумбочке и чуть — тумбочку к тахте, теперь до телефона можно было дотянуться, не вставая с места.
Прошло еще полчаса, и снова позвонили, Заур дотянулся и поднял трубку, думая, что снова повесят, но раздался голос Мухтара:
— Извините, бога ради, Заур. Тахмина еще не пришла?
— Нет.
— Где она может быть?
— Понятия не имею.
— Пожалуйста, как только придет, пусть позвонит мне Важное дело. Я и сам буду названивать.
Заур ничего не ответил.
Он уставился на карликовое инжировое деревце — Тахмина рассказала о нем, вернее, пересказывала слова альпинистов, ее друзей, которые обнаружили его высоко в горах в Нахичевани, там же рядом были обнаружены наскальные изображения, и это место называлось Геми-кая — Скала-корабль. По преданию, где-то в том районе затонув Ноев ковчег.
Раздался звонок.
— Алло.
И снова отбой: ду, ду, ду…
Заур ничего не ел с утра, но ему не хотелось вставать идти на кухню разогревать обед, ничего ему не хотелось кроме одного: вот так лежать, курить и ни о чем не думать даже о поисковой партии, которая почему-то уже казалось ему нереальной, и он даже усомнился, существует ли они вообще. А потом он усомнился — существует ли вообще какая-то другая возможность жить. Какая-то третья возможность, которая изменила бы его теперешнюю жизнь, но не возвращала бы к прежней, и ему показалось, что этой возможности тоже нет и все уже для него кончено.
И снова раздался звонок, и он усмехнулся точно установленному графику этих звонков — звонили ровно каждые 30–35 минут.
— Алло.
Отбой.
К десяти он начал беспокоиться: знал, что Тахмина сегодня не работает, а в нерабочие дни она никогда не задерживалась так поздно. Может, переменили расписание и она сегодня замещает другого диктора. Это легко было узнать, включив телевизор, но ему неохота подниматься и идти в другой угол комнаты. Кроме того, звонил Мухтар, и, следовательно, она не на работе. Медины не было дома.
К одиннадцати часам он забеспокоился всерьез, и в этом беспокойстве не было ни ревности, ни подозрений, он просто боялся, что с ней что-нибудь случилось. Ровно в одиннадцать позвонили и снова бросили трубку. Мухтар больше не звонил, если только человеком, бросающим трубку, был не он. И если не он, а скорее всего не он (не в его это манере), и если он больше не звонит по столь «важному» делу, то, может, они уже нашли друг друга и Заур может не беспокоиться по крайней мере о том, не случилось ли с ней чего-нибудь.
Она пришла к двенадцати часам, и, пока снимала пальто, в коридоре снова зазвонил телефон.
— Подойди к телефону, — сказал Заур.
— Подойди ты, — сказала она.
— Когда поднимаю трубку я, сразу дают отбой, — сказал он.
— Я знаю, — устало сказала Тахмина. Она выглядела утомленной.
А телефон все звонил.
— Мухтар звонил, — вспомнил Заур, — сказал, что по важному делу.
Только после этого Тахмина медленно подошла к телефону, сняла трубку, сразу же положила обратно, тяжело опустилась на стул.
Заур внимательно наблюдал за ней.
— Где ты была? — спросил он.
— Спасалась от твоей матери, — сказала она и закрыла лицо руками.
— Что с тобой? — сказал он, подошел к ней и взял ее за плечи.
— Я больше не могу, Заур, не могу, не могу. Весь день она звонила и обливала меня грязью. Я что, виновата, что ты написал заявление об уходе? Я даже не знала об этом. А она грозила мне милицией, судом, КГБ, не знаю чем еще. Ну, что мне делать, что? Ради бога, возвращайся к ней, и оставьте меня в покое — и ты, и твоя мать. Я не могу больше, не могу, не могу…
Она убежала в ванную.
Заур разглядывал обои, которые, как сказала ему Тахмина, расцвели в тот день, когда он пришел к ней, и думал о том, что сейчас, в неверном свете торшера, они выглядят совсем иначе, чем при дневном свете. Он курил и думал обо всем: о своей работе, о Тахмине, о матери, о…
Раздался телефонный звонок, Заур бросился к трубке и сказал, не дожидаясь отбоя:
— Мама, ну зачем ты так, зачем ты…
В трубке раздался громкий мужской хохот, затем чье-то хихиканье.
Тахмина в голубом халате вышла из ванной, и, как всегда после ванны, у нее было другое лицо — успокоенное, ожившее, сбросившее усталость, тревоги, заботы…
Заур ничего не сказал Тахмине. Да и какой смысл что-нибудь ей говорить? «Откуда я знаю, кто это, — скорее всего ответила бы она, — я что, отвечаю за всех телефонных хулиганов города?»
Кроме того, Заур после всех обид, ссор и уколов последних дней впервые видел ее такой успокоенной и умиротворенной. И такой прелестной. От нее пахло шампунем, ландышем, лесной свежестью, и он обнял ее, целовал и ласкал нежно и долго, как в самые счастливые дни их любви, и роковое предчувствие неизбежности конца их отношений делало их ласки еще более жгучими и исступленными.
— Сакина, ты передала мое заявление? — спросил он у секретарши директора.
