Анна Козлова - Открытие удочки
Невозможно описать пережитый мной позор — на назначенное им же свидание Лев не пришел, и я, как долбаная малолетка, полчаса стояла в метро, вжавшись спиной в колонну, и трусливо оглядывалась по сторонам (единственным плюсом этого унизительного ожидания было то, что, покидая метрополитен, я познакомилась с негром; его звали Фредди — по крайней мере, так он представился, — и я до сих пор жалею, что чертова Любка разорвала бумажку с его телефоном). Домой я ехала в полном смятении. Я не знала, как мне поступить: послать Льва к ебаной матери, если он позвонит — а я была уверена в том, что он позвонит, — или сделать вид, что его поступок нисколько меня не задел? Я убеждала себя в том, что ему вовсе не насрать на мои чувства, а просто он где-то напился и не смог приехать.
Надо сказать, что проклятый Лев впервые за последние десять лет заставил меня сполна прочувствовать тот безысходный ужас, который всегда находил на меня при мысли о том, что я — женщина.
Я — женщина, и это означало, что я мягкая и теплая, как диванная подушка, которую мне подложат под жопу, шутливо пожурив за то, что жопа недостаточно подбита жирком. Это означало вечность, и вечность будет означать, что я должна молчать, дураковато хлопая приклеенными ресницами, пить шампанское и изображать ужас при виде водяры, вставать из-за стола со скорбной мордой, когда кто-нибудь забудется и ругнется матом, рожать детей и мыть им задницы над тазом, и даже если я не буду такой, мне придется притвориться.
Что мне оставалось делать, думаю я теперь. Разгуливать по офисам, натыкаясь на пластмассовую мебель, и делать вид, что я не хочу иметь семью и мужа и так дорожу своей свободой, что каждый вечер нажираюсь в жопу, а потом хныкаю в постели оттого, что не нужна никому на всей земле по обе стороны экватора? Разумеется, я прекрасно отдавала себе отчет в том, что такому милому человеку, как я, заводить семью просто бессмысленно, но, черт возьми, это совсем не означало, что мне этого не хотелось, — в конечном счете, курение тоже губительно и бессмысленно, но отчего-то три миллиарда идиотов каждый день засовывают себе в пасть сигарету.
Приехав домой ни с чем, с абсолютным эмоциональным нулем, я легла на диван и разревелась, как глупая девочка. Я оплакивала паскудную пустоту собственного существования, я не могла понять, зачем ты, Господи, топишь в страданиях мою тощую душу? Зачем ты сотворил меня бабой, но в насмешку наделил беспокойной, тревожливой башкой, которая совершенно не нужна бабе, потому как ее задача — жить сердцем и пиздой, а башка ее должна быть безмятежной и пустой, как взгляд утопленника.
Куда я шла, что подгоняло меня, как овод Ио, на моем иератическом пути от счастья к одиночеству, какими дикими иллюзиями питался мой мозг в своем эмпирическом знании того, что по всему миру между людьми происходит, в сущности, одно и то же? Почему я металась в застенках своего сознания и на протяжении всей жизни ощущала такую же чудовищную растерянность, как в восемнадцать лет, когда я обнаружила, что развела в доме мышей?
Сейчас я раздумываю над всем тем, что случилось со мной в то лето, и понимаю, что с заплаканного дивана, со страниц рецензии на роман Зыкова о битве русского духа с евреями-магами взывало само пустое и страждущее человеческое сознание, вечнодлящийся бриколлаж речи, которая оплакивала собственную потребность в любви. Даже потаенная, сомнительная идея внезапной страсти ко Льву сводилась к трагедии сердца, моего собственного сердца, чьи нежные изломы содрогались от одиночества.
Я безвольно валялась на диване в обнимку с бутылкой виски, когда раздался нервный, отчаянный звонок в дверь и Лев ворвался в мою квартиру. Я полагаю, мой вид его очень растрогал — он, наверное, и предположить не мог, что я так серьезно настроена. Он обнял меня, усадил на диван и ласково гладил по волосам, пока я ныла, уткнувшись ему в плечо.
— Господи, прости меня! — восклицал Лев. — Я просто опоздал на полчаса. Я, как идиот, бежал по «Охотному Ряду», искал тебя по всему «Кузнецкому Мосту» и даже обозвал сукой, когда понял, что ты уехала.
— Бывает, — ответила я, всхлипывая.
С этого дня нас, что называется, понесло.
Мы встречались каждый день, а когда все же приходилось расстаться, Лев звонил мне, пьяный, и пел в телефонную трубку песни Вертинского. Мне казалось, что я бы смогла прожить с ним до старости, но, слава богу, мать Судьба со Случаем-отцом готовили мне лучшую долю. Наша любовь потерпела закономерный крах, хотя и оставила в моей жизни след, который каждый гребаный день напоминает о том, что где-то в глубине моей души все еще лежит ее незахороненный труп.
Глава 6. Господь даровал живот
Это был очередной паскудный вечер в «Вестнике русской литературы», приуроченный к выходу первого номера какого-то бездарного, невычитанного альманаха. Я сидела на жестком стуле перед импровизированной эстрадой, на которой, как вепрь, ревел третьеразрядный оперный певец. Лев сидел рядом в горчичном пиджаке с потертыми локтями и тупо тыкал пальцами в сотовый телефон, который мы накануне нашли на помойке. Он попросил у меня ручку — я в ужасе заметила, что на то место, где за сводчатой решеткой ребер трепещет человеческое сердце, у него приколот тусклый значок «День грядущий», — и начал малевать на бумажке портрет надрывающегося певца (в довершение к основным своим несомненным талантам Лев почитал себя гениальным графиком и время от времени выводил невнятные, дрожащие линии на клетчатых листках).
Зал был буквально наводнен уродами.
Писательские детки разгуливали между стульями с вызывающим видом и, не в силах дождаться банкета, жрали вино в туалете — среди них особенно выделялся рыжий полудурок, который обращался на «ты» к слепым старикам и говорил, что он — убежденный фашист. (Лев рассказал мне, что этот безумный кретин хвалился перед ним своей книгой о Муссолини, которая должна была вот-вот выйти в свет, но так почему-то и не вышла. «Мне кажется, он просто все врет», — поделился со мной своими соображениями Лев.) В передних рядах, как приклеенные, сидели провинциальные телки из Литературного института — одну из них с эстрады хвалил какой-то восьмидесятилетний маразматик, сказав, что она написала гениальный рассказ о том, как простая русская девчонка приезжает в Москву, чтобы выбиться в люди, и в итоге становится проституткой.
— Сюжет — просто находка, — шепнула я Льву.
— Казалось бы, так просто, — тоже шепотом отозвался он, — а никому до нее и в голову не приходило.
— Виден талант, — хихикая, ответила я.
В этот момент со скрипом открылась дверь и в зал проникла жирная корова с фигурой в форме яйца и с русой косой толщиной в канат, которая при ходьбе била ее по жопе.
— Лола! — негромко позвал Лев, но она его не увидела и прошла куда-то в задние ряды.
Я изумленно посмотрела на него.
— Это Лола, — победительно сказал он, — поэтесса.
Я кивнула и отвернулась — похоже, он действительно не понимал, что я вовсе не ревную, а просто оскорблена тем, что в перечне его любовниц соседствую с женщинами, которые выглядят, как Лола.
Проклятый певец никак не мог заткнуться. На него уже никто давно не обращал внимания, и все приглашенные на банкет бегали по залу и чуть ли не в полный голос пиздели друг с другом. Ко мне подскочил Эйб Кьюсек. Сверкая очками с диоптриями, он спросил, как мои дела, а когда жал руку Льву, шепнул ему что-то непристойное (очевидно, на мой счет), и тот долго хохотал оперным басом. В конечном счете мне это просто надоело, и я решительно двинулась к двери. Лев бросился за мной.
Мы курили на лестнице и, видимо, подали окружающим плохой пример, потому что люди начали стремительно покидать зал, где неистовствовал певец, спотыкаясь о чужие ноги и толпясь в дверях. Я подняла глаза и увидела, что на нас надвигается Лола. Лев заколотился и побежал ей навстречу.
— Познакомь меня со своей подругой, — жеманно пропела эта сука, поигрывая пальцами-сардельками, на которые, бог весть какими усилиями, были нанизаны дешевые серебряные кольца.
— О, — Лев суетился между нами, как свинцовый шарик в пластмассовом лабиринте, — это Лиза, моя очень хорошая знакомая. Лизочка, это Лола Розенблюм, поэтесса и мой старый друг.
Лола закатила глаза и, повернувшись ко мне столь резко, что жирный зоб еще несколько секунд дрожал под ее шеей (наверное, хотела застать меня врасплох), спросила:
— А вы чем занимаетесь? Пишете?
— Не хватает наглости, — злобно ответила я.
— Наглости? — Она изобразила удивление. — По-моему, дело в таланте.
— Увы, не всегда, — поспешила ответить я.
— Оригинальный взгляд. — Лола уставилась на Льва с жалостливой улыбкой, которая как бы говорила: «Миленький, и ты проводишь время с этой примитивной тощей шлюшкой, когда мой интеллект так же впечатляет, как и мой зад». — Никогда бы не стала писать из одной только наглости…
