ВЯЧЕСЛАВ ПЬЕЦУХ - НОВАЯ МОСКОВСКАЯ ФИЛОСОФИЯ
Чинариков, обращаясь к Генриху Валенчику, говорил:
— Слушай, писатель, а это, случайно, не ты сочинил подметное письмецо? Как стало известно, ты у нас большой специалист по доносительству с уклоном в литературу.
— Вера, уйди отсюда, — распорядился Генрих и, повернувшись к Чинарикову, сказал:. — Ты, Василий, говори, да не заговаривайся! Я не подметные сочинения пишу, а разоблачаю жизнь средствами художественного слова. Если ты не понимаешь ни хрена в этом деле, то и не лезь своим рылом в калашный ряд!
— Вот именно! — сказала Вера из коридора.
— Я, конечно, могу что–то недопонимать, — признался Чинариков, — но ты все–таки аккуратнее подыскивай выражения.
— Вы еще подеритесь! — посоветовала Юлия Голова. — Как раз есть кому без проволочек посадить вас на хлеб и воду.
Душкин сказал:
— Да хоть вы, ребята, обпишитесь, все равно в старушкину комнату въеду я.
— А вот это ты видел? — воскликнул Фондервякин и сделал кукиш.
— Ты мне фигуры не показывай, — молвил Душкин, — ты лучше спроси у Востряковой, кого она предполагает сюда вселить.
— Я только одно могу сказать, — откликнулась Вострякова, — кадрами в наше время разбрасываться не приходится…
Белоцветов толкнул Чинарикова в бок и приглушенным голосом произнес:
— Ты не находишь, что вон тот тип, — тут он кивнул головой в сторону одного из незнакомцев в темных одеждах, притулившегося у окна, — поразительно похож на наше преподобное привидение?
— Ты знаешь, действительно что–то есть, — шепотом ответил ему Чинариков. — Только на вид этому мужику не сто восемнадцать лет, а максимум шестьдесят.
— Понимаешь, какое дело: совсем не обязательно, чтобы под видом старика Пумпянского к нам заявился старик Пумпянский; это мог быть, например, его сын Георгий Сергеевич, который якобы погиб в сражении под Москвой…
— Гм… — промычал Чинариков. — Это мысль…
Тем временем распря между Душкиным и Фондервякиным дошла уже до того критического градуса, когда впору было вооружаться первыми подвернувшимися под руку предметами и переходить непосредственно к потасовке. Надо полагать, потасовка вышла бы непременно, если бы не участковый инспектор Рыбкин.
— Вы, граждане, давайте это… — сказал он, — держите себя в руках. Не надо распоясываться, вы все–таки не в пивной…
— Совсем уже очертенели! — добавила Анна Олеговна и возмущенно тряхнула своими фиолетовыми колечками. — Из–за какой–то паршивой пешки готовы друг другу головы проломить!
— Если бы из–за пешки! — поправил ее Фондервякин. — А то ведь речь идет о жизни и смерти, можно сказать, то есть о расширении метража!
— Это другое дело, — согласилась Анна Олеговна то ли серьезно, то ли шутя. — Ради расширения метража можно и голову проломить.
Генрих взмолился:
— Давайте же наконец решим этот вопрос по–человечески, на демократических основах. Ведь четвертые сутки не можем поделить между собой несчастные десять квадратных метров! И главное, откровенно саботируются все мирные инициативы!.. Прямо не квартира, а сборище отщепенцев, это я искренне говорю!
— Товарищ Рыбкин, — пожаловался Фондервякин, — вы уж ка. к- нибудь приструните этого наглеца…
Рыбкин смолчал; он сиял с головы фуражку, протер внутренность тульи носовым платком, снова нацепил ее на затылок и показал было глазами, что он сейчас скажет нечто интересное, но — смолчал.
— А то я за себя не отвечаю, — продолжил Фондервякин. — А то я возьму сейчас эту гусятницу, — гут он движением головы указал на капитоновскую гусятницу, — и этого змея попросту замочу!
Белоцветов протер руками лицо, потом обвел глазами собравшихся и сказал:
— Слушаю я вас, дорогие соотечественники, и волосы встают дыбом. Все мы с вами и каждый из нас в отдельности, между прочим, имеем честь принадлежать к народу, которому в силу кое–каких особенностей его исторического пути выпала миссия нравственного строительства; вы, разлюбезные мои современники, вы, единокровные мои братья и сестры, между прочим, отвечаете перед миром и историей за дальнейшую духовную эволюцию человека, а послушаешь ваши речи — и хочется удавиться…
— Это что еще за буддизм? — с некоторым возмущением спросил ярославец Лужин.
Никто ему не ответил.
Вообще поскучнел народ, поскучнел и начал потихоньку расходиться. Когда уже в кухне не осталось почти никого, Белоцветов подошел к Алексею Саранцеву и спросил:
— Послушайте, что это с вами были за мужики?
— Какие мужики? — удивился Саранцев.
— Ну, эти двое в темных костюмах, с панихидными рожами — случаем, не родня?
— Да что вы, батенька, какая родня! — отвечал Саранцев. — Один похоронный агент, а другой — водитель этого самого… катафалка.
— Гм… — промычал Белоцветов. — Интересно, а с какой стати они пожаловали на поминки?
— А я почем знаю? Может быть, им скучно стало от их скорбных дел, а может быть, просто захотелось перекусить…
Чинариков заметил:
— Удивительно, что вы еще могильщиков не позвали.
После того как и Саранцев ушел, в кухне остались только Чинариков с Белоцветовым да еще Петр Голова, который по обыкновению болтал ногами, сидя на табурете. На лице у него светилась какая–то радостно–пакостная гримаса.
— Ну что скажешь, Петро? — обратился к нему Чинариков с праздным вопросом и задумчиво подмигнул.
— Я вот что могу сказать, — отозвался Петр, — вы ничего не знаете, а я знаю…
Чинариков с Белоцветовым насторожились и с нервным вниманием уставились на Петра. Петр молчал и издевательски улыбался.
— И что же ты, интересно, знаешь? — спросил Белоцветов. — Ну давай говори, не тяни резину!
Петр из вредности еще немного помедлил и сообщил:
— Я знаю, кто тогда сидел в ванной.
— Кто? — вскричали Чинариков с Белоцветовым,
— Да Митька Началов, кто же еще!
— Что же ты раньше–то молчал? — с досадой спросил Чинариков.
— Просто не хотел говорить, и все.
— А сейчас захотел?
— А сейчас захотел.
Белоцветов сказал:
— Ну тип!..
— Еще я знаю, кто испортил книжку про серебряное копытце. Любка, дурында такая, испортила мою книжку.
— Во дает подрастающее поколение! — возмутился Чинариков. — Родную сестру заложить — раз плюнуть!
— Слушай, Василий, — сказал Белоцветов. — Нужно идти разбираться с нашей золотой молодежью. Уж если мы с тобой взялись за это дело, нужно его довести до победной точки.
Чинариков сказал:
— Ну!
В кухне появился Петр Петрович Лужин.
— Кто меня звал? — спросил с неприязнью он. — Кому я понадобился на ночь глядя?
В ответ Белоцветов пожал плечами и молча увлек Чинарикова в коридор. Но только они миновали колено, соединявшее кухню с жилым пространством, как им открылось жуткое зрелище: неподалеку от входной двери матово светилось привидение Эрнеста Хемингуэя.
4
В коридоре чувствительно припахивало паленым. С полминуты приятели стояли, пошевеливая ноздрями, и хранили трепетное молчание. Первым пришел в себя Чинариков, как и положено записному материалисту: деланно твердым шагом он двинулся в сторону привидения, дошел почти до самой двери на лестничную площадку, взял вправо, приблизился к старинному зеркалу, зачем–то пощупал его ладонью и весело закричал:
— Иди сюда, не будь чем щи наливают!
Белоцветов явился на зов и нарочито засунул руки в карманы брюк.
— Смотри, идеалист несчастный! Никакое это не привидение, а просто–напросто спроецированная фотокарточка Эрнеста Хемингуэя, которой кто–то сегодня приделал ноги.
Действительно, при ближайшем рассмотрении призрак Хемингуэя вовсе призраком не казался: изображение было плоским, а кроме того, передавало несколько мелких царапин на заднем плане и один отпечаток пальца.
— А Митька–то опять в ванной сидит, — вдруг раздалось у них за спиной, и Чинариков с Белоцветовым обернулись: посреди прихожей стоял Петр Голова, зловредно покусывавший ноготь большого пальца, а из наддверного окошка ванной комнаты струился ослепительный белый свет.
— Теперь все понятно! — с горькой усмешкой сказал Чинариков и направился в сторону ванной комнаты. Он постучал в дверь кулаком и прислушался — тишина. — Дмитрий, это ты там засел? — крикнул Чинариков в щель между дверью и косяком.
— Ну я… — неохотно откликнулся Митя, и в ту же секунду наддверное окошко перестало струить ослепительный белый свет.
— Ты что же, поганец, нам цирк здесь устраиваешь, а?
— А чего этот ярославский гудок охотится за Любовью? Ему, что ли, не хватает своих ярославских телок?..
— Так ты хотел приезжего попугать?
— Ну конечно! — донеслось из–за двери. — А то приезжают тут всякие с периферии и ради московской прописки начинают окучивать зеленую молодежь!..
