Фрэнк Норрис - Спрут
Но в сад он еще не вошел. Сад был по ту сторону монастыря. Ванами прошел вдоль всей колоннады с ее неровным выбитым полом красного кирпича до последней двери, рядом с колокольней, и позвонил, дернув за кожаный шнурок, свешивавшийся из дырки над дверной ручкой.
Однако таращившая спросонья глаза служанка, которая после долгого ожидания отперла дверь, сообщила ему, что Саррии нет у себя в комнате. Но она знала, что Ванами - близкий друг священника и его протеже, и потому впустила его, прибавив, что Саррию он непременно застанет в церкви. По выложенной кирпичом галерее, где гуляли сквозняки, она провела его в просторное помещение, занимавшее все основание колокольни, откуда шаткая лесенка вела наверх в темноту. У подножия этой лесенки находилась дверь в церковь. Служанка впустила туда Ванами и затворила за ним дверь.
Выбеленные кирпичные стены и плоский потолок тускло освещали паникадило, свисавшее с потолка на трех длинных цепях над алтарем, и несколько дешевых керосиновых ламп по стенам, укрепленных на кронштейнах, окрашенных под бронзу. Всюду на стенах была развешана обычная серия картин, изображающая крестный путь. Композиция и сами рисунки были ужасающе примитивны, но были пронизаны наивной слепой верой и тем подкупали. Все картины были вставлены в одинаковые позолоченные рамы и снабжены соответствующей надписью, сделанной бьющими в глаза черными буквами: «Симон Киринеец помогает Христу нести крест», «Святая Вероника отирает лицо Иисусу», «Иисус падает в четвертый раз» и так далее. С середины церкви начинались семейные скамьи, темные, с низкими спинками, похожие на гробы мореного дуба, отполированные многими поколениями, а сбоку возвышалась вделанная в стену кафедра с потускневшим позолоченным навесом, напоминавшим приподнятую крышку огромной шляпной картонки. В проходе, между скамьями, в глаза ударяла пронзительно красная ковровая дорожка. Впереди виднелись ступени, ведущие к алтарю, дубовые, источенные червями перила, высокий престол с покровом, купленным на дешевой распродаже в Сан-Франциско, массивные серебряные подсвечники, такие тяжелые, что зараз больше одного не поднимешь,- дар какой-то давно усопшей испанской королевы,- и наконец окружавшие алтарь картины:
Мария с нимбом, Христос, крестные муки, Иоанн Креститель и святой - покровитель храма Сан-Хуан Батиста в молодости, сухопарый человек с серым лицом, в шкуре, поднявший два пальца, сложенные для владения.
Воздух в церкви был сырой и холодный, пропитанный застарелым приторным запахом курений. Здесь было тихо, как в склепе, и стук захлопнувшейся за Ванами двери отозвался во всех углах, как далекие раскаты грома.
Однако отца Саррии в храме не оказалось. Ванами прошелся по церкви, заглянул в приделы по обе стороны алтаря. Нигде ни души. Но священник, несомненно, совсем недавно был здесь, так как многие алтарныe принадлежности оказались не на месте,- словно он только что передвигал их. Обе боковые стены разделялись примерно посередине сводчатыми арками, в которые были встроены массивные деревянные двери, закладывавшиеся на засов. Дверь со стороны кафедры была неплотно затворена, и Ванами, подойдя ближе, распахнул ее настежь, выглянул во двор и, скользнув взглядом по маленькому огородику - грядки свеклы, редиски, салата,- посмотрел на заднюю часть здания, где прежде были кельи и помещались монахи, и в открытое окно увидел отца Саррию, усердно начищавшего серебряное распятие, которое обычно стояло на престоле. Ванами не окликнул священника. Приложив пальцы к вискам, он устремил на него пристальный взгляд. Отец Саррия продолжал свое занятие. Через несколько секунд Ванами прикрыл глаза, но не совсем. Зрачки сузились, лоб нахмурился, выражая крайнее напряжение. Вскоре он увидел, что священник, собравшийся завернуть крест, вдруг прервал свое занятие и начал озираться по сторонам. Потом опять занялся своим делом, и тут же вновь оглянулся, удивленный, растерянный. Неуверенным шагом и, очевидно, сам не понимая зачем, он подошел к двери кельи и, открыв ее, стал вглядываться в ночь. Ванами, скрытый в глубокой тени под аркой, не двигался, но глаза его плотно закрылись, и лицо стало еще напряженней. Священник мялся в нерешительности, сделал шаг вперед, повернул назад, постоял на месте, а потом пошел прямо по грядкам и налетел на Ванами, все еще неподвижно стоявшего под аркой.
Саррия чуть не подпрыгнул от неожиданности.
- Ах, это ты! Это ты меня звал? Нет, я ничего не слышал - теперь я точно припоминаю. Какой дивный дар! Только от Бога ли он, Ванами? Я… я просто не мог не прийти. А почему, сам не знаю. Страшная сила! Могущество! Не нравится мне это, Ванами, порой так просто пугает.
Ванами вскинул голову.
- Пожелай я, и мог бы вызвать вас к себе, хоть из усадьбы Кьен-Сабе.
Священник покачал головой.
- Удручает меня то,- сказал он,- что моя собственная воля никак здесь не участвует. Сейчас я просто не мог противиться. Если бы даже нас разделяла глубокая река, и это бы меня не остановило. Ну, а если бы я спал?
- Тем было бы легче,- ответил Ванами.- Я сам в этом разбираюсь не лучше вашего. Но думаю, что, если бы вы спали, ваша сопротивляемость была бы и того ниже.
- Может, ты даже и не разбудил бы меня. Может, я пришел бы к тебе во сне. Может быть.
Саррия перекрестился.
- Есть тут что-то сверхъестественное,- высказал он предположение.- Нет, дорогой друг, не нравится мне это, - он положил руку на плечо Ванами,- не зови меня больше таким образом. Обещаешь? Ты посмотри,- он протянул руку,- я весь дрожу. Ну, ладно, хватит об этом. Подожди меня минутку. Мне только нужно поставить распятие на место, накрыть престол чистым покровом, и я свободен. Завтра праздник Крестовоздвижения, и я готовлюсь к нему. Сегодня ночь такая хорошая. Мы с тобой выкурим по сигаре в саду.
Несколько минут спустя они вышли через дверь, которая была ближе к кафедре. Саррия успел облачиться в сутану, прикрыл тонзуру шелковой скуфьей и был теперь куда более похож на священнослужителя, чем в прошлый раз, когда Ванами приходил к нему Вместе с Пресли.
Они очутились в монастырском саду. Место это было полно очарования. Тут и там высились пальмы, красовались магнолии. Виноградная лоза, которой было по крайней мере сто лет, обвила решетку в углу сада на стыке двух стен. С третьей стороны стояла церковь, а с четвертой - стена давно обрушилась, и на ее месте выстроились в ряд восемь грушевых деревьев, которые были постарше даже лозы, с искривленными и суковатыми стволами, давно уже не плодоносящие. Прямо напротив груш, в южной стене сада, круглый, сводчатый портал, чьи ворота, выходившие на церковную площадь, были всегда заперты. Опрятные, посыпанные песком дорожки, обсаженные резедой, вились между клумбами и кустами магнолий. В центре сада в каменной, поросшей мхом чаше бил небольшой фонтанчик, а чуть подальше, между фонтаном и грушевыми деревьями, стояли остатки солнечных часов - позеленевший от времени бронзовый гномон с полустертыми цифрами на циферблате.
По другую же сторону фонтана, прямо против церковного входа под самой стеной находилось девять могил - три с надгробными камнями, остальные закрытые плитами. Здесь покоились два предшественника Саррии; три могилы принадлежали обращенным в христианство индейцам. В одной, по преданию, лежал бывший алькальд Гвадалахары, еще в двух - де ла Куэста и его молодая жена (так и не усомнившаяся в мужней любви), а над девятой, последней в ряду и ближайшей к грушевым деревьям, возвышался небольшой надгробный камень, из всех самый скромный, на котором после дат рождения и смерти, отделенных одна от другой всего лишь шестнадцатью годами, было высечено: «Анжела Вэрьян».
Тишина, стоявшая здесь, и покой сообщали этому уединенному маленькому саду неизъяснимую прелесть. Это был крохотный закуток бескрайной долины, которая распространялась вокруг него во всех направлениях,- потайной, укромный, романтичный, сад мечты, очарования, иллюзий. Снаружи огромный безжалостный мир с грохотом прокатывался своей однажды проложенной колеей, но сюда не доносилось перестука его колес, и ничто не заглушало неумолчного журчанья фонтана.
Саррия и Ванами направились к каменной скамье у боковой стены церкви, неподалеку от двери, из которой они только что вышли, и уселись. Саррия закурил сигару, а Ванами свернул себе самокрутку на мексиканский манер.
Стояла тихая, безмятежная ночь. Небо было густо усыпано звездами. На востоке вставала луна. Ни ветерка, ни шороха. Непрестанный плеск фонтана казался всего лишь символом течения времени, воспринимавшимся скорей умом, чем слухом. Изредка легкий, как дыхание, ветерок проникал через высокие стены в сад и разносил аромат цветущей магнолии, резеды, мха, трав, всего тихого бессловесного зеленого мирка, заключенного в этих стенах.
Со своего места Ванами мог, повернув голову, посмотреть сквозь нижние ветви грушевых деревьев на север. Совсем близко, между возвышенностью, на которой стояла миссия, и грядой невысоких холмов по ту сторону Бродерсонова ручья, на территории Кьен-Сабе расположилось в низине цветочное хозяйство, забота о котором лежала на родственниках Анжелы - единственные в своем роде, красивейшие пятьсот акров, засаженные розами, фиалками, лилиями, тюльпанами, ирисами, гвоздиками, туберозами, маками, гелиотропом - цветами всех видов и наименований; пятьсот акров цветов, крепких, сильных, цветущих и отцветающих, чтобы их семена и отростки разошлись по всем уголкам Соединенных Штатов. Вот чем занимались родные Анжелы - они выращивали цветы на семена. Это цветочное хозяйство славилось на всю страну. Сейчас цветы поблекли и повяли, но в середине лета, в разгар цветения, эти пятьсот акров, в великолепии красок - пунцовой, лазурной, огненно-желтой - приводили всех в восхищение. Когда дул восточный ветер, на улицах Боннвиля, в двенадцати милях оттуда, прохожие улавливали ароматы этого знаменитого цветочного хозяйства, сумбур благовоний.
