Назим Ракха - Плакучее дерево
— Знаешь, — сказала она. — Я еще ни разу не была в Остине.
— Вот туда и поезжайте. — Эрл щелкнул пальцами и указал на нее. — Навестите Блисс. Это отличная идея.
Ирен положила пачку овсяных хлопьев назад в тележку. Все ее существо пронзило ощущение некоей новизны бытия. Как будто ее извилины полностью отскоблили от всякой информации, и ее сознание блистало блаженной пустотой. Она сделала глубокий вдох. О том, что сегодня сделала, Нэту лучше не рассказывать, но она точно предложит ему навестить дочь.
— Знаешь, Эрл, выбери-ка мне два куска хорошей вырезки на ребрышке, да пожирнее. Хочу побаловать Нэта по-настоящему вкусным ужином.
Глава 22. 5 октября 2004 года
Белый «форд-эксплорер» с номерами штата проехал мимо склада, прачечной, прогулочного двора и припарковался в северной части тюремного комплекса, на второй стоянке БУРа. Мейсон выключил мотор, вынул ключи и внимательно посмотрел на своего пассажира. Начальник тюремной охраны Том Уотерс раньше времени вернулся из охотничьей поездки со своим старшим сыном. Они укатили в Валловас, где достучаться до них было почти невозможно. К счастью, они остановились в небольшом городке неподалеку, где все же ловилась сотовая связь. Там его и застало сообщение Мейсона с просьбой вернуться в Салем.
Начальник охраны не стал жаловаться на внезапно прерванный отдых или отчитывать Мейсона за неправильное вручение приговора — по всем правилам тот не имел права этого делать, когда Роббин находился на прогулке, а не у себя в камере. Зато с видимым интересом выслушал рассказ Мейсона о том, с каким спокойствием Роббин воспринял известие о предстоящей казни.
— Ну и отлично. — Уотерс вытянул вперед руки и похрустел суставами. — Его вообще ничем не пронять.
— Оно, конечно, так. Но мне показалось, что он даже обрадовался.
Уотерс задумчиво покачал головой. Его коротко стриженные волосы выгорели под летним солнцем, пока он катался на велосипеде, ходил в походы и поднимался в горы со своими сыновьями. Он был в разводе, как и Мейсон, но с детьми ему повезло гораздо больше. Ему удалось сохранить с ними теплые отношения, и они часто вместе проводили вместе время. В этом плане Мейсону повезло гораздо меньше — его дочь вообще не желала иметь с отцом ничего общего. Когда он уехал из Чикаго, ей было полтора года. Жена сама выставила его за дверь, так как боялась перепадов его настроения, приступов депрессии и вспышек гнева. Однажды он поднял руку на соседа лишь за то, что тот без спроса взял у него веник. Мейсон вышвырнул беднягу из дома, а заодно сломал ему нос. Жене в тот раз тоже досталось. Осознав, что он натворил, Мейсон тогда обещал исправиться, в корне измениться, найти хорошую работу, создать уют в доме. Но Шона сказала, что с нее хватит. С тех пор он видел ее и дочь ровно восемь раз.
— С ними никогда не знаешь наверняка, — со знанием дела сказал Уотерс. — Но я понимаю, что ты имеешь в виду. Тюрьма — суровое место, здесь даже стены как будто пропитаны ожесточением и злобой. Потому и кажется странным, когда не встречаешь никаких возражений и препятствий.
— Вообще ничего. Ни страха, ни злости, ни отчаяния. По-моему, это в принципе ненормально. Если ему так хочется умереть, должны ли мы вообще его казнить?
— Что ты имеешь в виду?
— Казнь ведь по идее должна служить наказанием, верно я говорю?
— Правильно.
— Ну а какое это наказание, если он сам хочет умереть? У тебя есть дети. Когда они плохо себя ведут, разве ты идешь и покупаешь им то, что они хотят?
Уотерс посмотрел на Мейсона:
— Нет. Но это совершенно разные вещи. Даже не смей сравнивать. И вообще я как-то не очень ему верю, знаешь ли. Тому, что он хочет умереть. Никогда в такое не верил. Даже когда люди совершают самоубийство, все равно они покидают этот мир с чувством сожаления.
Мейсон задумчиво повертел в руках ключи от машины. Перед его мысленным взором предстало тело матери, распростертое на асфальте, в тот вечер, когда был осужден его брат. Она вернулась из суда, приготовила младшему сыну ужин и подала на подносе прямо на диван, где он смотрел телевизор, чтобы ему не пришлось вставать и идти на кухню. Затем вышла из комнаты. Некоторое время спустя до его слуха донеслись звуки полицейских сирен, но он не придал им никакого значения. У них в районе всегда было неспокойно, вечно орудовали банды, случались потасовки и поножовщина, процветала торговля наркотиками и проституция. Но потом он услышал крик и подошел к окну…
— Возможно, ты прав, — обратился он к Уотерсу. — Просто я знаю, какая это грязная работа.
— Не могу не согласиться. Но знаешь, что я тебе скажу? Мне кажется, ты слишком серьезно воспринимаешь это дело. Такое философствование до добра не доведет. Знаю, знаю, тебе это свойственно, но не советую злоупотреблять. По крайней мере, в этом случае точно.
Мейсон хмыкнул:
— Да знаю я. Во Флориде нам это отдельным пунктом объясняли в правилах. Тамошний смотритель, Лютер Парсон, если дело шло к тому, что кого-то вот-вот поджарят на электрическом стуле, обычно заставлял нас ознакомиться с делом, заставлял читать газетные вырезки и все такое прочее. Он всегда говорил, что мы не должны забывать о содеянном преступлении, постоянно думать о нем, и ни о чем другом.
— Я бы добавил в этот список правонарушений Роббина. С этим парнем вечно были проблемы, с тех самых пор, когда он первый раз преступил закон.
— Ему было всего семь лет, — заметил Мейсон.
— В семь лет он уже пытался поджечь чужой дом.
— Его мать была наркоманкой.
Уотерс тем временем продолжил перечисление грехов приговоренного к смерти:
— Десять, если не ошибаюсь? Десять приемных семей за девять лет. Поджог, нападение, грабеж — он был абсолютно неуправляемым.
— У него на глазах застрелили мать.
— Ага, а через двенадцать лет несчастный, заблудший, свернувший с пути истинного парень идет и убивает мальчишку. Я просто хочу сказать…
Мейсон неохотно кивнул.
Первая тюрьма, в которой ему довелось работать, — это Понтиак в Пеории. Жесткое место, где держали таких же жестоких негодяев, которые и выглядели, и вели себя как Тьюлейн. Озлобленные. Грубые. Тупые. Мейсон не испытывал к ним ни капли сочувствия. Потом его перевели в Луизиану, в тюрьму Ангола. И вновь его подопечные представляли собой скопище таких же ублюдков. Но к некоторым из них Мейсон сумел-таки найти подход и увидеть их с другой стороны. Запутавшихся, напуганных, беззащитных. Впрочем, чего про них нельзя было сказать, так это что они упустили в жизни свой шанс — у них с самого начала не было ни единого шанса. Многие из них вообще не умели читать, несколько человек не умели даже считать, а один каждую ночь во сне звал мамочку. Через два года Мейсон уволился оттуда и поступил в колледж, который через шесть лет закончил дипломированным специалистом в области уголовного права и получил работу во Флориде. Теперь он с большим интересом слушал истории заключенных и брался за работу с отвращением только тогда, когда приходило время посадить очередного собеседника на электрический стул.
Мейсон убрал солнечные очки в футляр.
— И все-таки согласись, Роббин не похож на остальных. Он словно не от мира сего. Это все, что о нем можно сказать.
— Ты прав. Но этот твой — как его там, Парсонс? — он тоже дело говорил. Не позволяй работе давить на эмоции. — Уотерс дружески похлопал Мейсона по плечу. Они вылезли из машины и какое-то время стояли, глядя на заснеженные пики гор, возвышавшиеся в восьми милях от тюрьмы.
— Сколько раз ты туда поднимался? — спросил Мейсон.
— Шесть. Если в два часа ночи начать восхождение, к рассвету будешь уже на вершине. — Уотерс блаженно улыбнулся. — Нет ничего красивее рассвета, когда смотришь на него с головокружительной высоты. Мир кажется совсем другим. Понимаешь?
Мейсон недоверчиво сощурился и покачал головой.
— Не уверен, — задумчиво ответил он.
Глава 23. 10 июня 1997 года
Блисс ждала их у здания окружного суда: черная юбка, изумрудно-зеленый пиджак; в руках строгий черный портфель. Нэт и Ирен остановились. Они уже больше полугода не видели дочь и теперь едва ее узнали.
— Вот это да! — ахнул Нэт. Рыжие кудри Блисс сменила модная короткая стрижка.
Ирен в изумлении схватила мужа за руку:
— У нее такой вид… профессиональный, деловитый.
Нэт с радостью воспринял идею навестить Блисс и сразу же принялся за починку стоявшей в сарае машины. Когда в апреле дочь позвонила и сказала, что летом ей в Остине предстоит работа, они приняли окончательное решение поехать. Нэт и Ирен двинулись в путешествие длиной почти в сутки на белом «шевроле-импала» 1968 года выпуска, со старым восьмидорожечным проигрывателем, для которого уже не было кассет. Ирен приготовила в дорогу еду и запаслась солнцезащитным кремом, чтобы Нэт не обгорел, высовывая руку из окна. Где-то в районе Тексарканы они сделали передышку и остановились в мотеле, с бесплатным кабельным телевидением и огромной, почти во весь номер, кроватью.
