Дженди Нельсон - Я подарю тебе солнце
Я встаю, опираясь на подлокотник, потом продираюсь через невероятную чащу волос Джуд в ванную и обливаю лицо холодной водой. Пиво говно. Я поднимаю голову. В зеркале я все еще я. Я и внутри я еще я, да? Не уверен. И я совершенно не соблазнительный, это я вижу. Я похож на жалкого тощего труса, который зассал спрыгивать с отцовского плеча в воду. Ноа, мир таков, что ты либо выплываешь, либо идешь ко дну.
Как только я возвращаюсь в комнату, на меня накидываются. «Чувак, тебя вытянули» и «Тебя Хезер выбрала» и «Пикассо, твоя очередь».
Я сглатываю. Брайен все так и смотрит на книжки, стоя спиной ко мне, а Хезер берет меня за руку и ведет к гардеробной. Ее рука натянута, словно она тащит на поводке собаку, которая не хочет идти.
Там я первым делом замечаю кучу темных мужских костюмов, которые напоминают людей на похоронах.
Хезер выключает свет, а потом тихо и робко говорит:
– Поможешь мне тебя найти, а?
Я думаю о том, чтобы скрыться среди костюмов, присоединиться к рядам скорбящих и дождаться с ними сигнала таймера, но тут Хезер натыкается на меня и начинает смеяться. Потом живо находит мои руки. Прикосновение ее ладоней такое легкое, словно на меня упали два листка.
– Это не обязательно, – шепчет она. А потом добавляет: – Ты хочешь?
Я чувствую ее дыхание на лице. Ее волосы пахнут грустными цветами.
– Ладно, – говорю я, но не шевелюсь.
Время идет. Кажется, что проходит очень много, столько, что, когда мы выйдем отсюда, пора будет идти в колледж или, может, сразу умирать. Хотя, поскольку я считаю в уме, я знаю, что на самом деле не прошло даже семи секунд из этих семи минут. Я вычисляю, сколько секунд в семи минутах, и тут ее маленькие прохладные ладони пропадают с моих рук и ложатся на щеки, потом она касается меня губами, раз, другой и на второй раз не отлипает. Ее поцелуй все равно что прикосновение перышка, даже нет, еще мягче – цветочного лепестка. Он такой нежный. Слишком нежный. Мы – люди из лепестков. Я вспоминаю тот поцелуй-землетрясение, который застал в нише, и мне снова хочется плакать. В этот раз от тоски. И страха. Кожа становится везде не по размеру, такого еще не бывало.
(АВТОПОРТРЕТ: Мальчик в блендере.)
Я замечаю, что мои руки вяло висят по бокам. Надо ведь ими что-то делать, да? Я кладу одну из них на талию Хезер, и кажется, что там ей совершенно не место, поэтому я перевожу ее ей на спину, но и это как-то совсем неправильно, но, прежде чем я успеваю предпринять что-то еще, ее губы раскрываются, и я свои тоже открываю – и не противно. У нее нет вкуса протухшего апельсина, скорее мятный, как будто она перед этим съела конфетку. Пока я думаю, какой на вкус я, Хезер засовывает мне в рот язык. Я просто в шоке, какой он мокрый. И теплый. И языкастый. Мой язык никуда не лезет. Я приказываю ему пошевелиться и переместиться к ней в рот, но он меня не слушает. Я вычислил: в семи минутах 420 секунд. Прошло, наверное, секунд двадцать, а это значит, что осталось еще 400 секунд вот этого. Ну что за фигня!
И тут это происходит. Из темноты моего сознания выходит Брайен, берет меня за руку, как в кинотеатре, и притягивает к себе. Я чувствую запах его пота, слышу его голос. Ноа, говорит он так, что у меня тают кости, и я запускаю руки в волосы Хезер, крепко прижимаюсь к ней всем телом, и прижимаю ее к себе, и засовываю ей в рот язык на всю глубину…
Мы, наверное, не слышим, как звенит таймер, потому что внезапно включается свет, и нас снова окружают скорбящие мужики, уж не говоря про то, что в дверном проеме появляется Кортни, постукивая по невидимым часам на запястье.
– Ну, голубки, хватит. Время кончилось.
Я несколько сотен раз хлопаю глазами от резкого света. От резкой правды. У Хезер такой ошеломленный мечтательный взгляд. Хезер выглядит на сто процентов как Хезер. Я плохо поступил. По отношению к ней, по отношению к себе. И к Брайену, даже если ему плевать, все равно так кажется. Может, та девушка внизу превратила своим поцелуем меня в такого же демона, как она.
– Ухты, – шепчет Хезер. – Я еще ни разу… Никто и никогда…
Ух ты. Это было невероятно.
Она едва переставляет ноги. Я опускаю взгляд, чтобы убедиться, что в штанах не стоит палатка, а Хезер выводит меня за руку из гардеробной, и мы похожи на шатающихся медвежат, которые только что вышли из спячки. Все свистят и говорят что-то вроде: «Спальня в конце коридора».
Я ищу взглядом Брайена, я ждал, что он все еще рассматривает книги, но оказываюсь неправ. Такое лицо у него я видел лишь однажды, оно все заставлено яростью, и кажется, что он хочет швырнуть метеорит мне в голову, причем не промахиваясь.
Но?
Хезер убегает к осам. Волосы Джуд уже захватили всю комнату. Да и всю вселенную. Я падаю в мягкое кресло. Ничего непонятно. «Это просто дурацкая игра, – сказал он. – Ерунда». Но с другой стороны, он так же говорил и о том, как к нему приставал(а?) друг(подруга?) его матери, а тогда казалось, что это вовсе не ерунда. Может, в его тайном шифре «ерунда» означает: «это просто пипец». «Извини, – мысленно говорю ему я. – Я был с тобой. Я целовал тебя».
Уронив голову на руки, я начинаю невольно подслушивать, о чем разговаривает у меня за спиной кучка пацанов, и, похоже, у них конкурс, кто чаще упомянет в разговоре эпитет «педиковский», а потом кто-то дотрагивается до моего плеча. Хезер.
Я киваю, после чего стараюсь спрятаться за волосами и мысленно повелеваю ей уходить, куда-нибудь на Амазонку… Я чувствую, как она замирает рядом со мной, наверное, не понимая, почему я отсылаю ее за десять тысяч километров после такого поцелуя. Мне жутко противно с ней так обходиться, но я не знаю, что еще поделать. Выглянув из-под волос через пару секунд, я вижу, что она ушла. А я даже не заметил, что затаил дыхание. И на середине выдоха я вижу, как Брайен идет к гардеробной, только не с Кортни, а с моей сестрой.
С моей сестрой.
Как это получилось? Такого не может быть. Я моргаю и моргаю, но это все равно происходит. Я смотрю на Кортни, запустившую руку в шляпу Брайена. Она разворачивает бумажки, пытаясь понять, что пошло не так. А не так пошла Джуд. Поверить не могу, что она оказалась на это способна.
Надо что-то делать.
– Нет! – кричу я, вскакивая с кресла. – Нет!
Хотя я этого не делаю.
Я бегу к таймеру, хватаю его со стола и звоню, и звоню, и звоню без конца.
Нет, и этого я не делаю.
Я ничего не делаю.
Я ничего не могу поделать.
Из меня выпустили кишки.
(АВТОПОРТРЕТ: Выпотрошенная рыба.)
Брайен и Джуд будут целоваться.
Наверное, занимаются этим в эту самую секунду.
Мне каким-то образом удается встать с кресла, выйти из комнаты, спуститься по лестнице и выйти за дверь из дома. Спотыкаясь, я шагаю по крыльцу, и на каждом шагу мне кажется, что я сейчас рухну. По саду пятнами кружатся расплывающиеся люди. Я ковыляю сквозь них, через режущее по живому пространство к дороге. И замечаю, что в этом оцепенении я все равно высматриваю тех безумно влюбленных пацанов из алькова, но их нигде не видно. Наверняка я их выдумал.
Наверняка их просто не существует.
Я смотрю на лес, и все деревья падают.
(ГРУППОВОЙ ПОРТРЕТ: Все стеклянные мальчики разбиваются.)
Тут за спиной я слышу что-то едва внятное с английским акцентом:
– Да никак это тот художник-нелегал.
Развернувшись, я вижу голого англичанина, правда, в кожаной куртке, джинсах и сапогах. И на его чокнутом лице все та же чокнутая улыбка. И те же глаза из разных наборов. Вспоминаю, что Джуд отдала и солнце, и звезды, и океаны за его портрет, который я нарисовал. Я украду его у нее. Я заберу у нее все.
Если бы она тонула, я бы держал ее под водой, пока не сдохнет.
– Чувак, я тебя знаю, – говорит он, шатаясь и показывая в мою сторону бутылкой с каким-то бухлом.
– Не знаешь, – отвечаю я. – Никто меня не знает.
Его взгляд на миг проясняется.
– Тут ты прав.
Секунду мы молча смотрим друг на друга. Я вспоминаю его голым, но мне наплевать, потому что я умер. Я перееду под землю к кротам и буду дышать пылью.
– А зовут тебя как? – спрашивает он.
Как зовут? Странный вопрос. Пузырем, наверное. Меня зовут сраным Пузырем.
– Пикассо, – говорю я.
Он выгибает брови:
– Приколоть меня хочешь?
А это в каком смысле?
Он продолжает что-то бормотать, бросая слова в воздух вокруг нас:
– Да уж, почти без претензий, таким требованиям будет легко соответствовать, все равно что назвать ребенка Шекспиром.
О чем эти твои родители думали? – Он делает глоток.
Я обращаю молитвы к лесу упавших деревьев в надежде, что Брайен посмотрит из окна и увидит меня с голым англичанином. Да и Джуд тоже.
– Ты как из фильма, – думаю и говорю я одновременно.
Он смеется, и его лицо меняется, как узор в калейдоскопе.
– Но из дерьмового. Я уже несколько недель в парке ночую. За вычетом тех ночей, когда сажают за решетку, разумеется.
