Михаил Веллер - Приключения майора Звягина. Роман воспитания
И звучала в его словах какая-то гордая и добрая правда, и млел Анучин от нежной благодарности к умному и благородному другу, который умеет выразить вслух то, что у него, Анучина, накипело внутри. Да — тепло человеческого общения, вот что ему нужно. Как они все могли так его бросить, отшвырнуть!.. Он же никому зла не делал, каждому готов был помочь…
Тепло человеческого общения обошлось Анучину в меховую шапку и джинсы, каковых утром не обнаружилось. На эти вещи он в самом крайнем случае рассчитывал пару месяцев прожить…
Дальше понеслось быстрее. Был пропит костюм и туфли. Квартира пропахла духом, именуемым в просторечии «ханыжным». На полу валялся мусор, в кухонной двери торчало разбитое стекло, — что называется, прах и запустение царили на поле брани.
В жизни серьезно пьющих людей свои трудности и проблемы, радости и неудачи, неведомые людям непьющим. Вопрос вопросов — это, конечно, деньги. Хорошо тому, кто пристроился грузчиком в овощной ларек или приник к иному постоянному приработку, — а кто уже вовсе отовсюду выгнан, приобрел статус бомжа — человека «без определенного места жительства»? Можно поднести старушке или раззяве-студентке чемодан от вокзала до дому, но это редкость: побаиваются алкашей, не доверяют, да и пасутся у поездов уж самые опустившиеся…
Хорошо также знакомство с завмагом: частенько требуется срочно что-то грузить, разгружать, мало ли у завмага надобностей, и для таких случаев придерживает он у рабочего входа штабелек винца самого дешевого; может с тобой и рублем расплатиться, но лучше — винцом. Ему бутылка меньше трешки встанет, а ты в девять утра душу за нее отдашь. Но тут постоянное знакомство необходимо или друзья-поручители — чтоб доверяли тебе.
По двадцать копеек сшибать на улице — тоже уметь надо. Встречаются люди, из молодых и здоровых в основном, которые в ответ на просьбу сразу и врезать могут: руки у них чешутся! А бывает — так обругают, обхамят, что потом час трясешься. Просить лучше у интеллигентов, они стеснительны; хотя и интеллигент пошел все чаще злой и прижимистый. Здесь необходима практика, опыт, физиономистика.
У кого на производстве спирт имеется для каких-то надобностей, пусть с примесями, политура, лак — очищают всеми способами. Им проще. Но химия сейчас так широко развернулась — можно по нечаянности и концы отдать. Хотя знающий и умелый человек всю жизнь такое пить может — и ничего.
Годится и цветочный одеколончик или березовая вода, но их ретивая продавщица может и не продать жаждущему человеку. Причем одеколонщика порядочная компания уже презирает — мол, рвань, мы-то люди, себя уважающие, имеем деньги и не гробим здоровье.
А самый низ, самое дно — это уже муравьиный спирт и прочие аптечные снадобья на алкоголе. Но для этого необходим знакомый медик — рецепты достать; вся-то цена пузырьку пятнадцать копеек, а поди купи…
А разжиться деньгами, да взять водки, да сесть дома, да каждому свой стакан, да под закуску, — это уже люкс, высший класс, аристократическая жизнь.
Со всеми этими школами в считанные дни ознакомился Анучин, словно катясь вниз и ударяясь о ступени лестницы. И в заключение — на удивление быстро — ознакомился с участковым.
Участковый заявил о себе властным звонком. Был он безукоризненно вежлив и опасен, с металлом в голосе осведомился о работе и прочем: поступили сигналы от соседей снизу. Ах, временно не работаете? Когда устраиваться думаете? Предупредил об ответственности и последствиях.
В перспективе Анучину явственно замаячил лечебно-трудовой профилакторий. Понимал, а не верил: он, трудяга, нормальный парень… Профилакторий даже не пугал — ряд знакомых уже побывал там: несладко, конечно, скверно, но не смертельно. Может, оно бы и к лучшему — предпринимать ничего не надо?..
А предпринимать что-нибудь ни сил, ни желания не было. Чего ради… За что держаться, что теперь беречь?..
И тут свалилось письмо от матери, из Волгоградской области. И говорилось в том письме, что все у нее плохо. Лежит в больнице, здоровьишка нету, старость не радость; а необходимо то-сё, не подошлет ли сынок немного денег.
Тоска пригнула Анучина, кручина черная. И не знал, что хуже: что матери помочь нечем — или что письмо отсекло возможность бросить все, распрощаться с Ленинградом и уехать к матери, жить там спокойно с ней вдвоем, уж она небось не бросит, не отвернется, поможет… Теперь, стало быть, этого последнего аварийного выхода не существовало.
Утром он сдал на трешку бутылок, вскипятил в единственной старой кастрюльке чаю (и чайник забрала!), пожалел об отсутствии утюга — брюки погладить. Надо было как-то жить, устраиваться куда-то на работу. Уволенному по статье объятия не раскроют, но есть знакомые, на худой конец бюро по трудоустройству.
И тут позвонили в дверь.
— А Нина (жена) просила иногда зайти к тебе, посмотреть, как живешь… — зачастила было соседка и осеклась, с легким страхом глядя на Анучина. — Болеешь, что ли?.. — участливо и жалостно спросила она.
— Здоров, — криво улыбнулся Анучин, чувствуя себя действительно погано: опохмелиться требовалось, кислая медь подкатывала из желудка в рот, прошибал пот, дрожь продергивала.
— Ой, я врача сегодня вызвала, на работу не пошла, потому и проведать тебя решила… — засуетилась соседка. — Пойдем ко мне, хоть чайком напою… Нина уж тоже, разве можно так человека бросать, ну совсем без понятия…
От неожиданного участия Анучина прошибла слеза, еле сдержал, признательный за понимание и жалость.
Врачиха пришла через час, когда Анучин, напоенный хорошим чаем, накормленный домашними котлетками и салатом, от которых отвык сто лет назад (бесконечно длинными казались последние тяжкие дни), вздыхал по домашнему уюту и поглядывал на часы — пора идти обивать пороги…
В другой комнате врачиха быстро осмотрела соседку, затем донесся приглушенный разговор: соседка просила осмотреть и его («Страшно изменился!»), а та не соглашалась — не оформлен вызов, почему из другой квартиры, порядок есть порядок… Последовала пауза, и Анучин решил, что соседка просто сунула ей пару рублей, чтоб не кочевряжилась; он преисполнился дополнительной благодарности, а о врачихе подумал с неприязнью, скверно.
— Та-ак… — пробормотала врачиха, немолодая и толстая, оттягивая ему вниз веки. Она сразу посерьезнела, сделалась деловитой и перестала торопиться. Посмотрела язык, поднесла зачем-то к носу нашатыря, посчитала пульс. — И давно это у вас? — отстраненным голосом спросила она.
— Что? — не понял Анучин, начиная беспокоиться.
— Кровь в моче часто бывает?
— Н-не было… — недоуменно ответил он.
— Рубашку снимите… Больно? А так?
Она постукала ему согнутым пальцем по почкам, склонив голову набок и прислушиваясь, как дятел. Уложила на кровать, долго мяла живот, больно пихнула пальцы под ребра…
— Выпиваете? — осведомилась она утвердительно. — Конечно… Печень беспокоит часто? М-да, организм молодой, подавляет симптомы… — вздохнула она, словно о чем-то решенном.
Смутная тревога разрасталась в Анучине. Врачиха же сделалась ласкова и фальшиво весела. Присев к столу, достала ручку и бланк.
— Вы не волнуйтесь, — успокоила она, — пока трудно сказать что-либо определенное, но необходимо полечиться, голубчик. Возьмите, вот направление на госпитализацию, пойдете в приемный покой; адрес указан.
И, мгновенно надев пальто, удалилась под воркование соседки.
Анучин держал зеленоватый листок направления и с холодным ужасом раз за разом перечитывал: «Онкологический диспансер».
Белый и трясущийся, он сел на кровать и застыл. Нет. Не может быть… Не может быть!!!
А врач, покинув подъезд и свернув за угол, оглянулась, и к ней подошел Звягин, подняв от мелкого дождика ворот черного глянцевого плаща и мурлыча «Турецкий марш».
— Как дела, Женя? — спросил он довольным голосом.
— Только по старой дружбе и твоему отчаянному настоянию пустилась я на это очковтирательство, — сердито сказала Женя.
— Поверил?
— Еще бы нет! Перетрусил ужасно. Нагнала я на него страху…
— Умница, — сказал Звягин. — Это полезно. Это необходимо. Пусть потрясется. Пусть его проберет. Может, дойдет тогда, что быть живым и здоровым лучше, чем мертвым и больным. А то, видите ли, хотеть ему нечего! Стоп, — в этой кофейной дают по утрам свежайшие пирожные. Ты любишь «картошки»?
— Звягин, ты все забегаловки в Ленинграде знаешь?
— Волей-неволей. Если «скорая» хочет быть сытой — надо использовать свободную минуту там, где она тебя застала.
…В диспансер Анучин не пошел — было страшно. В паническом ознобе безостановочно ходил по квартире, ободранной, замусоренной; повторял себе: «Нет! Не может быть! Нет!»
К двум часам ночи он сломался окончательно. Воля иссякла. Он подвел итог, оказалось — жизнь кончена, все, приехали… как быстро!! Как быстро!!
