Филипп Майер - Сын
Кэмпбелл, несмотря на свою ограниченность, обеспокоен тем, что половина погибших — женщины и дети. Я не стал обсуждать с ним эту тему. Люди его типа полагают, что если раз за разом исповедоваться в грехах, то можно сделать бывшее небывшим и облегчить душу для новых преступлений.
В доме полно добровольцев. Я сбежал было от них в город, где немедленно наткнулся на два грузовика, в каждом из которых сидело по дюжине вооруженных парней, намеренных поквитаться с мексиканскими инсургентами. Я сообщил им, что всех врагов уже поубивали. Добровольцы разочарованно посовещались между собой, но решили все равно остаться в городе: нельзя терять надежды.
Вернувшись, застал судью Пула, который поедал нашу говядину, пил наш виски и делал заявления от имени всех присутствующих. Я рассказал ему свою версию событий — только факты, — он несколько раз поправлял меня: это ваша интерпретация. Потом отвел меня в сторонку, подальше от остальных.
— Это чистая формальность, Пит. Чтобы никто не подумал, будто я встаю на сторону нелегальных иммигрантов.
Чуть не сказал ему, что нелегальные иммигранты — это мы, переправившиеся вплавь через Нуэсес столетие спустя после того, как Гарсия поселились здесь. Но разумеется, промолчал. Судья похлопал меня по спине — лапищей убийцы — и вернулся за новой порцией дармового бифштекса.
Люди все подъезжали, привозили пироги, жареное мясо, сладости и крайне сожалели, что не поспели вовремя к нам на помощь, — какие мы герои, штурмовали проклятых мексиканцев таким небольшим отрядом. То есть семьдесят три против десятерых. Пятнадцати, если считать женщин. Девятнадцати, если считать и детей.
14 августа 1915 года
Салли спросила, почему я до сих пор не навестил Гленна в больнице. Я объяснил:
— Вчера в городе сожгли три дома и убили восемь жителей — все мексиканцы, кроме Левеллина Пирса, у которого жена мексиканка.
Сержант Кэмпбелл подстрелил по меньшей мере троих мародеров, хотя двоим удалось скрыться. Один убитый оказался из Игл Пасс. Бандитов застукали в тот момент, когда они поджигали дом Кустодио и Адриана Моралесов. Сами Моралесы к тому моменту были уже мертвы. Я вспомнил, как Кустодио любил наших лошадей, а за ремонт упряжи всегда брал сущие гроши. Целых двадцать лет я собирался позвать его на конную прогулку.
Кэмпбелл по секрету рассказал, что один из его людей отказался стрелять в бандитов, потому что те белые. Помощника шерифа нашли мертвым, но подробности неизвестны.
Кэмпбелл опять телеграфировал насчет подкрепления, но ему ответили, что все люди сейчас заняты гораздо более серьезными проблемами на Юге.
— Надо что-то делать с этими мексиканцами, — заявил он мне. — Здесь становится небезопасно.
Безопасность Гарсия его отчего-то не беспокоила. Я промолчал, но, надеюсь, он все понял по выражению моего лица.
— Мы должны защитить мир от всех, кто на него посягает, — продолжил Кэмпбелл. — И неважно, какого цвета их кожа.
Несколько семей теханос — Альберто Гонсалес, Клаудио Лопес, Ханерос, Сапинос, Урракас — уехали из города, прихватив весь скарб.
Кэмпбелл думает, что сегодняшняя ночь будет хуже минувшей. Людей у него раз в пятьдесят меньше, чем у противника.
— Раньше все говорили, надо бы вооружить нас пулеметами, — сказал он. — Вот сейчас самое время. А что вы думаете насчет шерифа Грэма?
— Думаю, он огорчится, если пропустит разгул грабежей в городе.
— Вот и я так думаю.
Мы помолчали. С террасы открывался прекрасный вид на окрестности.
— Каково это — владеть всем этим? — спросил он.
— Откровенно говоря, не знаю.
Он кивнул, словно ждал именно такого ответа.
— Не хотите прихватить с собой что-нибудь перекусить?
Он не ответил. Мы одновременно посмотрели в сторону города, но отсюда его не было видно.
— Ваш старик — это нечто, скажу я вам.
— Он вообще правильный, да.
— А мой отец умер.
Я почему-то подумал, что парень имеет к этому отношение. Но все равно он мне нравился. Росту не больше пяти футов в башмаках, а все в городе его побаиваются.
— Что намерены делать ночью?
— Подстрелить побольше народу.
— Не самый удачный план.
— Ничего не попишешь, такое время.
— И большой у вас опыт в этом деле?
— В Бомонте я убил двоих. Но здесь у вас, можно сказать, сезон охоты.
Пауза.
— Как вы это делаете?
— Просто надо хорошо прицелиться.
15 августа 1915 года
Ночью из моего окна виднелось зарево нескольких пожаров; стреляли редко, но постоянно.
К утру бежала еще дюжина мексиканских семейств — видимо, решили полагаться только на себя. Еще четырнадцать трупов, шестеро — белые. Кэмпбелл признался по телефону, что это он накануне пристрелил помощника. Тот нацепил его значок и грабил чей-то дом.
Мы с Чарлзом поехали в город и по пути наткнулись на техано, повешенного на дубе.
— Это Фульгенсио Ипина, — вздохнул Чарлз.
Мы остановились, Чарлз забрался на дерево, обрезал веревку. Мы как могли аккуратно уложили тело в кузов грузовика. Фульгенсио много лет работал у нас на расчистке пастбищ. Тело уже начало раздуваться.
— Кто будет хоронить всех этих людей? — спросил Чарлз.
— Ума не приложу.
— А что, армия на подходе?
— И этого тоже не знаю.
— Надо позвонить дяде Финеасу.
— Он уехал на рыбалку.
— Слушай, ты должен что-то сделать.
— Например?
— Понятия не имею. Но ты обязан.
На улицах пусто. Повсюду развешены объявления, написанные от руки:
КАЖДЫЙ, КТО ПОЯВИТСЯ НА УЛИЦЕ ПОСЛЕ НАСТУПЛЕНИЯ ТЕМНОТЫ (ВКЛЮЧАЯ БЕЛЫХ), БУДЕТ РАССТРЕЛЯН. РАСПОРЯЖЕНИЕ ТЕХАССКИХ РЕЙНДЖЕРОВ.
Кэмпбелл опять ранен, на этот раз в ногу, в икру. Когда мы вошли, он сидел на стуле в конторе склада, босой и со спущенными штанами.
— Что же, по крайней мере, люди стреляют вам только по конечностям, — пошутил я. Нога выглядела неплохо — пуля не задела кость и артерию.
Кэмпбелл внимательно наблюдал за доктором:
— Ранения в руку происходят, когда вы держите руки перед грудью, прицеливаясь. А ногу мне зацепило, потому что, когда я подстрелил вчера парня, он успел разрядить в меня ружье, уже падая.
Он смотрел на меня, как старший.
— Передайте всем мексиканцам в городе, что они могут укрыться на моем ранчо, — предложил я.
— Да, мне будет гораздо легче.
Но похоже, сержант не слишком одобрял такие меры. И глаз не отводил от Гильермо Чавеса, городского ветеринара, который в свои двадцать пять унаследовал практику от отца. Чавес как раз снимал повязки с руки и ноги.
