Филипп Майер - Сын
Вечером начался праздник. Неекару потом рассказывал, что обычно так не делается, если во время набега погиб воин, но сейчас так вышло, что никто не любил эту семью, и люди надеялись, что они уберутся куда-нибудь подальше.
Жарили оленину, лосятину, мясо бизона, куропаток и сурков, крупные кости бросали в огонь и горячим костным мозгом поливали мясо или смешивали его с медом и мескитовыми стручками. А еще были картофель и лук, кукурузные лепешки и тыквы, выменянные в Нью-Мексико. Команчи торговали с Нью-Мексико и с людьми из Форт Бент на реке Арканзас, покупали почти все: кукурузу, тыквы, белый и коричневый сахар, тортильи и сухари, оружие, порох, свинец, формы для отливки пуль. Узду для лошадей, капсюли, стальные ножи, топоры, одеяла, ленты, льняные ткани, цепи и ружейные винты, наконечники для стрел и копий, обручи для бочек, уздечки, стальную и медную проволоку, золотую нить, колокольчики разных размеров, переметные сумы, железные стремена, медные горшки, зеркала и ножницы, индиго и киноварь, стеклянные бусы и вампумы, табак и кресало, щипчики, гребни и сушеные фрукты. Команчи были самым богатым индейским племенем, половину своей добычи они тратили на дешевые побрякушки, но вовсе не гонялись, как теперь пишут некоторые, за тряпками белых вроде цилиндров, чулок или свадебной фаты.
Когда все наелись до отвала, старейшины начали танец. Они вызвали из толпы воина и вручили ему шест с привязанными скальпами. Воин поведал историю своих подвигов и вызвал следующего. Тот, подхватив шест, рассказал о своем геройстве и передал шест другому. Солгать здесь нельзя, иначе будет проклято все племя; но вот настал момент, когда очередной воин не мог рассказать истории лучшей, чем его предшественники, и тогда он начал танцевать. Воины присоединялись один за другим, образуя огромный движущийся круг. Я молча наблюдал. Меня отмыли дочиста, раскрасили как индейца, одели. Три старика выщипали мне брови и несколько волосков на подбородке и над верхней губой. Грохотали барабаны, индейцы в ритм стучали ногами; меня вытащили в круг, вручили шест со скальпами и поставили впереди всей цепочки воинов. Спустя несколько минут я попытался передать шест воину, стоявшему сразу за мной, но он сунул его мне обратно. Барабаны стучали все быстрее, закатное небо полыхало красным, я видел жен убитого мною воина, видел, что они не двигаются с места, и понял, что ритуальный шест служит мне защитой. Пока он у меня в руках, меня никто не тронет. Прошло несколько часов, взошла луна, я едва держался на ногах, ступни горели от непрерывного притоптывания, плечи ныли, но индейцы не выпускали меня из круга; они ухали, хрипели, рычали, подражая реву бизонов и медведей, пантер, оленей и лосей.
Проснулся я в темноте. Под одеялом. Над головой маленький кружок темного неба, под боком мерцают угли остывающего костра, кто-то тихо посапывает. Мир и покой. Я лежал в типи на мягкой подстилке из шкур; меня снова вымыли, смазали маслом и перевязали раны, согрели и укутали в мягкое одеяло. Рядом со мной спокойно спал какой-то человек, а мне стало как-то не по себе. Истово верующие говорят, так бывает в момент обращения: ты думаешь, что мир устроен эдак, а потом поднимаешь голову — и оказывается, что ты во всем ошибался.
Я поднялся и вышел на воздух. Звездное небо, а вокруг, сколько хватает глаз, типи, гаснущие костры, вокруг них еще сидят люди, о чем-то тихо переговариваются. Женщины льнут к своим мужчинам, дети спят рядом с родителями. Из одних типи доносится храп, из других — хихиканье, а в некоторых слышен томный женский стон; где-то стонали так долго, что я разволновался, а потом вспомнил, как слышал такие же звуки, доносившиеся с родительской кровати, и как даже несколько раз представлял, что занимаюсь этим со своей сестрой, и сейчас мне было ужасно стыдно за это, гораздо больше, чем в прежние времена.
Кто-то из мужчин пошевелился во сне — или Неекару, или Эскуте, сын Тошавея. Я решил, что обязательно отыщу Урвата и остальных Поедателей Собак, сорву с них скальпы, и они будут свисать с седла моей лошади и десятки миль волочиться по земле.
А Тошавей и его семья — он спас меня и пытался спасти моего брата. Может, он спас бы и мою мать, и сестру, если бы знал их чуть лучше. Но у индейцев свои законы, так же как и у нас. Мы с отцом однажды заметили пару беглых рабов, собиравших орехи под нашими деревьями. Мое ружье дало осечку, а отец промахнулся, выстрелил на несколько ярдов выше. Странно, потому что до ниггеров было меньше ста шагов, а отец — лучший стрелок в округе. Они бросились наутек. Я тогда предложил позвать Руфа Перри с его псом, натасканным на черномазых, но отец сказал, что собирается дождь, а нам еще осталось несколько грядок прополоть. Я спросил, куда направились рабы, а он сказал, в Мексику, наверное, или к индейцам, те, мол, принимают всех, согласных жить по их законам. Я удивился, как они могут терпеть рядом с собой ниггеров? А он сказал, что многие люди на такое соглашаются. Я очень жалел, что ружье дало осечку, а отец сказал, что когда-нибудь я буду благодарен даже за небольшое сострадание.
Я долго еще слушал мирное дыхание Неекару и Эскуте, пока наконец не заснул сам.
Восемь
Дж. А. Маккаллоу
Она вновь девчонка, катается на американских горках, но что-то пошло не так — вагончики мчатся все быстрее, и на самом верху весь поезд срывается с рельсов. И вот она летит в воздухе, а вот уже лежит на земле. Это очень серьезно, успевает она подумать, глядя, как вагончики начинают медленно падать прямо на нее.
А теперь она в пустыне. Самая грандиозная в жизни операция по гидравлическому разрыву пласта, инженер по разливу нефти — это почти как дирижер оркестра; нефтепровод заполнен, давление двенадцать тысяч фунтов на квадратный дюйм, и тут лопнуло соединение. Гигантская стальная труба извивалась, точно змея. Глаза слезились, она смотрела прямо на солнце, спасатели на подходе, но это ничего не изменит. Да, подумала она, вот так оно и случается.
Она открыла глаза. Здесь определенно кто-то был раньше. Наверное, ушел за помощью. Она рассматривала тлеющие в камине угли, ковер, на котором лежала, римские бюсты. И грезила.
Интересно, какой ее запомнят. Она не расшвыривала, подобно Карнеги, деньги направо и налево, дабы стереть воспоминания о грехах, связанных с ее именем. Это ей не удалось, она не сумела сорвать свою золотую ветвь. Либералы порадуются ее смерти. Выкурят по косячку с марихуаной, поедут в суси-бар обедать свежайшим салатом, проделавшим восемь тысяч миль. И весь вечер будут проклинать таких, как она, а потом вернутся в свои холодные квартиры и нажмут кнопку обогревателя. Не переставая клеймить нефтепромышленников.
