Ирвин Шоу - Богач, бедняк... Том 2
Рудольф, сев на краешек кровати, оторвал ее руки от ушей, не выпуская их из своих. Я был слишком слабохарактерным, подумал он. Нужно было поговорить с ней об этом давно, несколько лет назад.
– Послушай, мама, – продолжал он. – Билли – очень хороший мальчик, ему сейчас очень плохо и…
– Я не потерплю в своем доме отродье проститутки!
– Прекрати, мама. Гретхен никакая не проститутка, – стал уговаривать ее Рудольф, – сын ее никакое не отродье. К тому же это не твой, а мой дом.
– Я знала, что дождусь, когда услышу от тебя эти слова.
Рудольф проигнорировал ее колкое замечание, ему не хотелось разыгрывать мелодраму.
– Билли поживет у нас всего несколько дней, – сказал он, – мальчику требуется забота и доброе отношение, и я сделаю все для этого, так же как и Марта.
– Ну, а что я скажу отцу Макдоннелу? – она возвела свои невидящие, в несколько раз увеличенные толстыми стеклами очков глаза к небесам, перед воображаемыми вратами которых теоретически должен был стоять священник.
– Ты скажешь отцу Макдоннелу, что наконец познала добродетель христианской благотворительности, – посоветовал Рудольф.
– Ах, – недовольно воскликнула она. – Только тебе и разглагольствовать о христианской благотворительности. Ты хоть раз был в церкви?
– У меня нет времени на споры с тобой, – строго сказал Рудольф. – Калдервуд меня уже давно ждет. Ты поняла, как должна вести себя по отношению к этому мальчику?
– Я его и близко к себе не допущу, – твердила она, цитируя фразу из какого-то своего любимого чтива. – Я запрусь в своей комнате, пусть Марта приносит мне еду на подносе сюда.
– Можешь делать что хочешь, мама, – спокойно сказал Рудольф. – Если ты так поступишь, то я лишу тебя всего. Никакой машины, никаких партий в бридж, никаких счетов из магазинов, никаких салонов красоты, никаких обедов для отца Макдоннела. Подумай-ка лучше об этом. – Он поднялся. – Ну, мне пора. Марта сейчас будет кормить Билли обедом. Неплохо и тебе присоединиться к ним.
Когда он выходил из комнаты, у матери из глаз текли слезы. Как подло с моей стороны выступать с такими угрозами в адрес старухи, подумал он. Но почему бы ей не умереть? Достойно. Без этой завивки, без этой краски на голове, без помады на старческих губах.
В коридоре, посмотрев на часы деда, он увидел, что у него еще есть немного времени в запасе и он успеет позвонить Гретхен в Калифорнию. Рудольф немедленно заказал по междугородной разговор, налил себе еще виски в стакан и стал ждать, когда его соединят с квартирой Гретхен. Калдервуд, конечно, мог почувствовать запах алкоголя и скорчить недовольную мину, но это Рудольфа уже не трогало. Потягивая виски, он вспоминал, где он был и что делал в этот час вчера. Их с Джин переплетенные тела на мягкой кровати в сумеречной комнате, красные шерстяные чулки на полу, ее сладостное обжигающее дыхание сливается с его дыханием – запах рома с лимонной корочкой. Лежала ли когда-нибудь его мать в сладостных объятиях любовника вот в такой холодный декабрьский день, нетерпеливо, быстро и небрежно, как и подобает любовнице, сбросив с себя одежду на пол?
Нет, этого он не мог себе представить. А будет ли когда-нибудь Джин, превратившись в дряхлую старуху, лежать вот так в разобранной постели, глядя на все вокруг через толстые линзы очков, с накрашенными, презрительно скривившимися от алчности губами? Лучше об этом не думать.
Зазвонил телефон. Он услышал голос Гретхен и торопливо рассказал ей обо всем, что произошло сегодня днем, сообщил, что Билли, живой и здоровый, находится сейчас у него в доме, что он может отправить его через пару дней на самолете в Лос-Анджелес, если только она сама не решит приехать на Восточное побережье.
– Нет, я не приеду, – сказала она. – Посади его на самолет.
У него появился еще один предлог, чтобы съездить в Нью-Йорк во вторник или в среду. Джин. Джин.
– Стоит ли говорить, как я благодарна тебе за все, Руди, – сказала Гретхен.
– Чепуха, – ответил он, довольный. – Когда у меня у самого будет сын, надеюсь, ты сумеешь позаботиться о нем. Я сообщу тебе номер рейса. Может быть, я в скором времени сам нанесу тебе визит.
Жизнь других людей, забота о них.
На звонок в дверь Рудольфу открыл сам Калдервуд. Он был нарядно одет по случаю воскресенья, хотя все свои обязанности по соблюдению священной еврейской субботы он уже выполнил, черный костюм с жилеткой, белая рубашка, неброский галстук, высокие черные ботинки. В доме Калдервуда, экономящего на всем, было всегда полутемно, и Рудольф не мог видеть выражение лица босса. Тот нейтральным тоном произнес:
– Входи, Руди. Ты немного опоздал.
– Простите, мистер Калдервуд, – извинился Рудольф. Он пошел за стариком, который грузно и медленно шел впереди, будто экономя отпущенные судьбой шаги до могилы.
Калдервуд привел его в мрачную комнату с дубовыми панелями, которую он называл своим кабинетом. Здесь стоял большой письменный стол красного дерева, вокруг него – потрескавшиеся дубовые и кожаные кресла с прямыми спинками. Застекленные полки были забиты папками с оплаченными счетами, квитанциями, протоколами деловых заседаний, свидетельствами его сделок в течение почти двадцати лет, которые Калдервуд все еще не осмеливался из-за своей обычной осторожности отправить в сводчатый подвал, где хранились все деловые бумаги, и там они были доступны любому клерку.
– Присаживайся. – Калдервуд жестом указал ему на один из стульев. – Ты выпил, Руди, – скорбно произнес он. – Мои зятья, к сожалению, тоже пьют.
Две старшие дочери Калдервуда недавно вышли замуж – одна за кого-то из Чикаго, вторая – за кого-то из Аризоны. Рудольф сильно подозревал, что обе они выбрали своих спутников жизни не по любви, а лишь по географическим соображениям, чтобы жить подальше от любимого папочки.
– Но я тебя пригласил к себе не за этим, – сказал Калдервуд. – Мне хотелось поговорить с тобой по душам, как мужчина с мужчиной. Миссис Калдервуд и Вирджинии нет дома, они ушли в кино, так что можем спокойно побеседовать. – Что-то не похоже на старика, он никогда не тратил время на предисловия. Он, казалось, чувствовал себя неловко, что тоже было не похоже на него. Рудольф ждал развязки. Калдервуд тем временем двигал разные предметы на своем столе: нож для разрезания бумаги, старинную чернильницу. – Рудольф…– Он громко откашлялся. – Меня удивляет твое поведение.
– Мое поведение?
На мгновение Рудольф подумал, что старику стало известно о его любовной связи с Джин.
– Да, твое поведение. Ты теперь ведешь себя не так, как прежде, – сказал он печальным тоном. – Ты всегда был для меня все равно что сын, даже больше, чем сын. Правдивый, открытый, достойный моего доверия.
