Екатерина Вильмонт - Плевать на все с гигантской секвойи
– Я его краской заляпала.
– Это только придает ему пикантность.
Марина засмеялась и побежала в дом. Там было пекло. Она выключила отопление и открыла окно. Господи, господи, что же это делается? У меня сердце дрожит как заячий хвост. Я влюбилась, втюрилась, втрескалась. Мне еще ни один мужчина в жизни так не нравился. И он тоже в меня влюблен по уши. Надо поскорее отсюда уехать, а то одно неосторожное движение или слово – и я не устою. Вот если он сейчас войдет сюда, я не смогу сказать нет… А почему, собственно, я должна говорить нет? Да! Да! Все мое тело кричит да! И душа тоже… Она лихорадочно одевалась, а хотелось ей раздеться.
– Марина! Я все-таки испачкал руки! – крикнул Михаил Петрович. – Чем их оттереть?
– Я сейчас!
Она вышла к нему. На ней были джинсы и легкая серая блуза. Она слегка подкрасила губы, и ей это шло. Ей все идет, этой чертовке!
– Видите, один стул еще не совсем просох.
– Ерунда, сейчас ототрем.
Она смочила тряпочку скипидаром и оттерла ему палец. Когда она подняла глаза, он прочел в них такое откровенное, такое страстное, мучительное желание, что у него захватило дух. Он взял ее руки в свои:
– Марина!
– Мы можем ехать, – с трудом, словно у нее пересохло во рту, проговорила она. – Я готова.
И он заметил, как под тонкой тканью явно обозначились соски. Он смотрел на них как зачарованный. Он знал, что сейчас произойдет то, что перевернет вверх дном его жизнь. Это начинается настоящая любовь…
– Что вы так смотрите? – прошептала она.
– Вы не носите лифчик? – не придумал он ничего умнее.
– Вас это шокирует?
– Меня это восхищает, но тут столько пуговиц…
Она рассмеялась каким-то грудным смехом и вдруг через голову сдернула блузку. Он даже зажмурился от красоты, явившейся ему.
– Ну что ты стоишь как пень? – донесся до его сознания ее хриплый шепот.
Первый раз в жизни женщине пришлось его торопить. Но второго раза не потребовалось.
Они лежали рядом и оба делали вид, что спят.
Господи, что я наделала? Я была как сумасшедшая, вела себя просто непристойно, но это было сильнее меня. Наверное, у меня запоздалое развитие, только в тридцать восемь лет понять по-настоящему, что такое мужчина… Это было прекрасно, наверное, лучше не бывает… Но все же так нельзя… Мы же ничего друг о друге не знаем… Он, конечно, бабник, да еще какой… Ну и что? Какое мне дело до других баб, если сейчас он со мной? А что же дальше? Я теперь без него не смогу. А какое блаженство просто лежать с ним рядом, от него так хорошо пахнет… В нем нет ничего неприятного, совсем ничего. Мне все в нем нравится… Со мной такого не бывало…
Она тихонько подвинулась к нему поближе. Он блаженно и сонно что-то промычал и обнял ее. Он чувствовал себя опустошенным и абсолютно счастливым. Но тут в блаженной полудреме ему вспомнилось предсказание «бзиканутой» ветеринарши. Мать умрет, а ребенка тебе оставит. А ведь мы не предохранялись, даже не вспомнили об этом… Может, конечно, у нее спираль или еще что-то, может, она успела проглотить таблетку, а я не заметил? Но этот вопрос надо прояснить. Иначе минуты спокойной не будет. Зачем мне сын без нее?
– Марина!
– Да…
– Милая моя, мы ведь не…
– Не волнуйся, все в порядке, я после Мишки не могу иметь детей.
– Откуда ты знаешь, что я хотел спросить?
– Обычное дело, мужчины всегда спохватываются, когда уже поздно!
Его словно ударили пучком крапивы. У нее такой богатый опыт?
– Отвернись, я встану!
– С чего это? – засмеялся он.
– Ну пожалуйста.
– Хорошо!
Она легко вскочила, накинула свой сарафанчик. Вскоре она вернулась с растерянным видом.
– Я думала, у меня там есть бутерброды…
– Марина, маленькая, прости меня, старую сволочь! Я их сожрал. Проснулся голодный как стая волков и пошел по дому в поисках пропитания. Ну и набрел на эти жалкие два бутерброда. Прости, любовь моя, я поступил как последняя скотина! Ты голодна?
– Не то слово!
– Тогда вставай, едем ужинать! Вот никак мне не удается покормить тебя обедом. Зато мы поужинаем! Тебе обязательно сегодня возвращаться домой?
– А тебе?
– Я что-нибудь придумаю!
– Сейчас я ни о чем не могу говорить, я умираю с голоду!
Они опять расхохотались. Не слишком ли весело начался наш роман, подумала Марина. А впрочем, может, никакого романа и не будет. Откуда я знаю, что он завтра не сделает мне ручкой, прости, дорогая, все было чудесно, но у меня своя жизнь… Правда, непохоже, но кто его знает… Нет, я не хочу… Лучше сразу самой порвать с ним. Как говорят немцы, «Einmal ist keinmal – Один раз не считается», а главное – держать его подальше от Мишки, чтобы у ребенка не было дурацких надежд и иллюзий. Я ведь еще никого по-настоящему не любила, а так хочется… Мало ли что мне хочется! Да этого все хотят, все женщины по крайней мере, но ведь выпадает далеко не каждой. Нельзя забывать ни на секунду, что важнее Мишки нет для меня никого. Странно, что оба они Мишки…
– Ты о чем задумалась, маленькая?
– Да так…
Он привез ее в уютный загородный ресторанчик, где был однажды с каким-то приятелем.
– Я чувствую себя варваром, – смеясь, сказал Михаил Петрович. – Почти мародером. Сожрать последний бутерброд у любимой женщины… Ужасно. Но ты сама виновата. – Он так посмотрел на нее, что она вспыхнула и залилась краской. Он заметил это и умилился: – Какая ты красивая, недаром я столько лет не мог тебя забыть… Марина, Марина, Марина… Знаешь, мне недавно один хороший человек сказал, что мою женщину обязательно должны звать Мариной.
– Почему?
– Потому что я занимаюсь морским правом.
– Он дурак, этот ваш хороший человек?
– Отнюдь! Просто он сохранил определенный романтизм. А ты что же, совсем неромантичная особа?
– Наверное, нет. Я слишком много раз видела, чем оборачивается романтизм…
– Ты во всем ищешь оборотную сторону? Сразу переворачиваешь доставшуюся медаль?
– Пожалуй, да.
– И сейчас? – спросил он с замиранием сердца.
– И сейчас, – жестко ответила Марина.
– И какая же оборотная сторона у нашей любви?
– Это не любовь, Михаил Петрович, это секс.
– Может быть, для тебя… – с горечью произнес он. – Но это поправимо. Ты полюбишь меня, я убежден. Я этого добьюсь. А я, да будет тебе известно, практически всегда добиваюсь своего.
– Вы и так уже добились…
– Ну если чуточку напрячь память, то нельзя будет сказать, что я был чересчур настойчив. Видишь, как я деликатно выражаюсь.
Она опять вспыхнула. Какая прелесть, думал он, она не слишком искушена в делах любви… И она ее боится. Да, да, именно боится любви. Обожглась, наверное… Ничего, я сумею с этим справиться.
