Олег Суворинов - Петербург-Ад-Петербург
- Витя!- закричал кто-то пронзительно снизу,- что ты делаешь?
Витя обернулся.
Воспользовавшись моментом, я выскочил из кафе, что есть мочи побежал на противоположную сторону улицы и скрылся во дворах.
3
Через пять минут я, насквозь промокший, стоял на пороге редакции с расквашенным носом. Насколько это было возможно, я привел себя в порядок в редакционном туалете.
В редакции было все, как всегда. По длинному коридору ходили какие-то люди, глухо хлопали двери, пронзительно звонили телефоны, нудно скрипели принтеры, кто-то громко и настойчиво что-то доказывал за дверью главного редактора... Уборщица Лида развозила грязь по рваному линолеуму. Я, неохотно поздоровавшись с Лидой, пряча свое лицо, прошел в тот самый кабинет, где вчера произошло уже известное безумие. Мне не очень хотелось вступать с кем-либо в разговор.
В кабинете никого, кроме журналиста Мурашко не было. Этот Мурашко был огромным человеком с курчавыми русыми волосами и губами, пухлыми, как два пельменя. Весил он, наверное, килограммов сто, если не больше. Мурашко постоянно что-то жевал и старался всех угостить. Вообще, он был весьма добродушный парень. Я за все время работы в редакции не услышал от него ни одного грубого слова. Иногда казалось, что он всех любит.
В кабинете было мрачно и темно. На Катином столе разрывался телефон. На подоконниках уныло стояли всеми забытые фикусы и кактусы. Стекла на окнах были запотевшие. Гудели лампы дневного света; одна из них моргала.
- Привет, Гарин,- доедая пончик, поздоровался Мурашко,- ты чего опаздываешь? Батюшки мои! Что с твоей рожей?
- Тихонова не приходила?- игнорируя возгласы Мурашко, резко спросил я.
- Нет, не приходила. Она позвонила и сказала, что у неё семейные проблемы. По-моему, она взяла за свой счет. Так что с твоим лицом, Герман?
- А что с ним?
- Ты себя вообще видел в зеркало?
- Я не хочу об этом разговаривать,- сказал я и судорожно начал точить карандаш.
- Молчу,…молчу. Кстати,- повысил голос Мурашко,- ты в курсе, что Жабина уволили?
- Ты сейчас серьезно это говоришь?- спросил я, думая в тот момент только о Кате. «Что, черт возьми, значит «семейные проблемы» и «за свой счет»? Что же могло произойти? Боже мой!»
- Я толком не знаю ничего. Говорят, ему сам Марк Соломонович позвонил, и распекал его минут тридцать по телефону, после чего Жабин написал «по собственному желанию». Мне кажется, он и тебя уволит.
- Откуда ты знаешь?- удивленно спросил я, проворачивая карандаш в точилке.
- Так ведь главный редактор прибегал и тебя спрашивал... А вообще, я считаю, что ты правильно сделал. Он последнее время совсем обнаглел…
- Нет!- крикнул я и сломал карандаш.
- Что нет?- удивился Мурашко.
- Я не хочу об этом разговаривать. Давай не будем об этом продолжать.
- Хорошо, как скажешь.
Помолчали минуту.
- Герман,- обратился ко мне Мурашко,- тут материал готов в октябрьский номер, ты бы посмотрел.
- Извини,- тихо сказал я,- я позже это сделаю. Хорошо?
- Как скажешь. Знаешь,- вставая, произнес Мурашко,- я пойду к верстальщикам зайду.
- Давай,- сказал я, а сам подумал, что именно этого мне и надо было.
Мурашко вышел, хлопнув дверью. «Значит, Катя не вышла,- промелькнуло у меня в голове,- что же могло произойти? Зачем я его ударил Жабина? Вот болван!» Волнение росло.
Я снял трубку и набрал номер питерской редакции. На звонок своим милым и всегда приветливым голосом ответила Лиля, секретарь Марка Соломоновича.
- Лиличка, здравствуй,- сказал я,- это Гарин.
- Здравствуй, Герман, как дела?
- Ничего хорошего,- отрезал я,- дождь второй день льет, как из ведра. А ты как?
- Хорошо. Ты чего хотел?
- Мне нужен Марк Соломонович. Он на месте?
- Да, сейчас переключу.- В трубке заиграл Моцарт.
- Я слушаю,- раздался густой бас Марка Соломоновича.
- Здравствуйте, Марк Соломонович, это Гарин, – волнуясь, промямлил я,- мне нужно с вами поговорить.
- Это мне нужно с тобой поговорить,- заревел, как бешеный, Марк Соломонович. – Что вы мне, два придурка, там устроили? Бабу не поделили…
- Она не баба!- сорвался я.
- Ах, не баба! Ох, прости меня, Гарин, не так выразился. Я и не знал, что ты такая нежная натура,- язвил «хохол». Знаешь что, Ромео, ты мне порядком надоел. Какого хрена вы вчера драку там устроили. Бог с ним с Жабиным, но ты, ты зачем полез в драку, придурок малолетний?
Отповедь длилась около двадцати минут, после чего Марк Соломонович сказал:
- Ты уволен. Слышишь меня? Ты у…во…лен! И никто тебе больше не поможет! Катись из моей редакции к чертовой матери! Дяде твоему я сам позвоню…
- Хорошо,- сказал я.
- Сейчас пойдешь к делопроизводителю и напишешь там заявление. Ты меня понял?
- Понял.
- Потом получишь деньги, которые тебе причитаются у бухгалтера. Все.
- До свиданья, Марк Соломо…,- я не успел договорить. В трубке раздавались отрывистые гудки.
- Да пошел ты в задницу!- крикнул я, шарахнув трубку на место.
Через три минуты с заявлением в руках я вошел в кабинет делопроизводителя. Милая Анюта своими большими карими глазами смотрела на меня. В тоненькой ручке она держала мою трудовую книжку.
- Тебя в самом деле уволили из-за вчерашнего случая?- удивленно спросила Аня.
- Да,- коротко ответил я и сел на стул.
- Что ты теперь будешь делать? В Питер обратно поедешь?
- Не знаю.
- Что-то ты сегодня не очень разговорчив.
- Не хочется сейчас разговаривать.
- Понятно,- протянула Аня и пробежала глазами по моему заявлению.
Я потянул носом воздух. Аня раскрыла мою трудовую книжку и, сделав запись, протянула ее мне.
- Вот, возьми, Герман,- она протянула мне документ.- Ты кому-нибудь из редакции говорил об увольнении?
- Нет, не говорил. Не хочу лишних расспросов.
- Понятно,- сказала Аня и, подавая мне несколько листов, добавила:- Подпиши там, где я галочки поставила. Я подписал и вернул листы обратно.
- Ну, все,- вздохнула Аня,- можешь идти. Знаешь, мне всегда так грустно, когда кто-нибудь увольняется. Это как провожать кого-то на поезд,- неожиданно выговорила Аня.- Ты меня понимаешь?
- Конечно, понимаю,- говорю.- Я и представить не мог, что ты такая впечатлительная.
Она улыбнулась.
- Ну, я пойду,- как бы спросил я, в то же время утверждая.
- Давай,- выдохнула Аня, и мило улыбнулась, обнажая свои красивые зубы.
Я поднялся и скоро пошел к двери.
- Ой-ой, Герман, подожди!- крикнула Аня,- я совсем забыла тебе сказать, чтобы ты зашел к бухгалтеру и забрал деньги. Там зарплата за неполный месяц.
- Я в курсе,- через силу улыбнулся я и вышел из кабинета.
Не успел я выйти, как вспомнил, что сам кое-что забыл спросить у Ани.
- Аня, прости ради Бога,- сказал я, снова входя в кабинет,- я забыл у тебя спросить одну вещь. Короче говоря,- замешкал я,- мне нужен адрес Кати Тихоновой. Это очень важно!
Аня молча открыла шкаф с личными делами, достала оттуда нужное и переписала мне адрес Кати на бумажку. Я сердечно поблагодарил Анну и вышел из кабинета. У бухгалтера я провел чуть более двух минут. Мне выдали деньги. Сумма оказалась приличная для первого времени, а о последующем я в тот момент и думать не думал.
Выйдя на улицу, я зашагал прочь от редакции к стоянке такси.
4
Через пятнадцать минут, я в невероятном смятении с вспотевшими ладонями стоял возле Катиной двери и жал на звонок. За дверью послышались глухие шаги, после которых тихий голос спросил:
- Кто?
- К…Катя,- заикнулся я,- это я, Герман. Щелкнул замок. Дверь открылась ровно настолько, насколько позволяла цепочка. Лицо Кати мне не было видно, она разговаривала через щель.
- Как ты меня нашел?- тихо спросила она.- Что тебе нужно, Гарин? Я же позвонила в редакцию и сказала, что у меня семейные проблемы и страшные головные боли. Зачем ты пришел?
- Прости,- смешался я,- я не хотел, но мне очень, слышишь, очень нужно с тобой поговорить!
- Прошу, Герман,- вздохнула Катя,- не начинай заново. Мне вчера хватило того, что вы с Жабиным устроили в редакции. Уходи, прошу тебя.
- Катя, ты должна меня выслушать,- с глубоким чувством произнес я.- Я хочу тебе все объяснить!
- Нет!- крикнула она и захлопнула дверь.
В полном недоумении я немного постоял возле её двери, а потом, прикуривая сигарету, спустился на этаж ниже и встал около окна, по которому ползли капли дождя. «Вот черт! Она даже и слушать меня не захотела!»- думал я.
Находясь в Катином подъезде, я впервые почувствовал, что начинаю немного мешаться в уме. Дела мои обстояли весьма неказисто. Не беру на себя смелость описывать свои чувства, потому что из этой попытки получился бы совершенно пустой набор разрозненных фраз. Докурив, я опрометью взлетел на этаж выше и снова позвонил в звонок. «Как это все нелепо,- сказал я вслух сам себе,- что же я делаю?!»
- Кто там?- послышался уже раздраженный голос Кати, который сорвался на слово «там».
