Жюльен Грак - Балкон в лесу
«Я здесь один, возможно ли это?» — глупо подумалось Гранжу, и он невольно обернулся, почувствовав щекотание неприятной дрожи на спине. Он разглядывал окружавшую его траву, черную, высокую, уже влажную, в которую зарылся столбик, крошечную пустынную улицу, обнесенную враждебным: частоколом запертых дверей и окон, по которой вечерний ветер бесшумно перекатывал тончайшие кружева пыли. Окна приюта потухли, и сразу как будто стало темнее; тонкая пыль песком ложилась на сероватые стены, уже выцветшие черепицы, ставни и двери.
Гранж сошел с дороги в переулок, пролегавший позади домов; пройдя между капустными грядками, холмиками овсяной мякины и подпорками горошка, он очутился перед домом Моны. После ее отъезда он еще не появлялся в Фализах; машинально два или три раза он дернул железную задвижку. Он снова обернулся, охваченный еще большим беспокойством: с полдюжины белых кур перестали скрести овсяную мякину и, приподняв одну лапу, с глухим клохтаньем изучали его профилями своих красных глаз; казалось, что эти крохотные животные с осторожным заговорщицким видом сетуют в сумерках на вдовство человека. Дверь бесшумно открылась, когда он, подняв щеколду, толкнул ее. Из-за запертых ставен и позднего часа в комнате было очень темно; в полумраке мерцал лишь медный столик да — еще слабее — навощенные филенки шкафов, оживляемые лучом света, проникавшим сквозь приоткрытую дверь. Комната утратила свой былой невероятный беспорядок: гамак с запутанной сетью веревочек был сложен; не имеющей возраста печалью веяло от строгой мебели, голых стен, по которым теперь, после долгой зимы, стекал запах холодной плесени, смешиваясь с восковым ароматом жесткого полотна, стопками сложенного в шкафах. На занавеске проснулась застигнутая лучом света большая синяя муха и принялась тяжело жужжать в плотном воздухе.
«Итак, это было здесь…» — подумал Гранж, слегка оробев. Ему хотелось уйти; тишина странным образом сдавливала виски. Спертый воздух, состарившийся гипсовый дневной свет, проникавший сквозь ставни и фрамугу, вызывали тошноту. Он распахнул настежь дверь; на пороге появилась курица, вытянув шею, вгляделась в полумрак, но, похоже сбитая с толку ковром, она после секундного замешательства с презрительным кудахтаньем направилась к своему овсу. Сквозь разжиженный воздух еще доносились, но все реже и реже, крики птиц, собиравшихся к ночи на каштане у кафе «Под платанами». Гранж присел на кровать, задумался; под его весом кровать прогнулась со знакомым скрежетом пружин; внезапно его охватило желание улечься здесь, лицом к стене, навсегда очистившись от мыслей и мечтаний: Через час лесная ночь с ее диким запахом, шорохами зверей войдет через открытую дверь, отпуская грехи этому благоухающему жаром миру; он охотно воображал себе спокойствие пруда, черную прохладу колодца, которая вместе с ночью просочится в нутро запертого дома; Гранжу казалось, что что-то в нем тогда закупорится безнадежно и навсегда. Он почувствовал, как у него сдавило горло; нервно передернул плечами. Ключ был оставлен в замке; он запер дверь на два оборота и положил ключ в карман. Снаружи было еще светло, но уже прохладно; пробиваясь сквозь персиковые и вишневые деревья, на овощные грядки ложилась нежная тонкая сетка желтого света.
Склад колючей проволоки он довольно легко нашел в запертой висячим замком пристройке за приютом. В Фализах ему делать было больше нечего, но возвращаться не хотелось: ночь обещала быть тяжелой и неопределенной, и от мысли, что Варен, быть может, позвонил в блокгауз, он мрачнел. Снова выйдя в переулок, он нерешительным шагом направился в обратный путь в направлении кафе «Под платанами». Множество выходивших на улицу окон были без ставен; их молчаливый взгляд одновременно и стеснял и притягивал его; он шел зигзагами через пустынную улицу от одного окна к другому. Припадая к ним, он сквозь тонкие, инкрустированные толстыми бутылочными осколками стекла различал голый красный плиточный пол, кровать из орехового дерева, вдовствующую без своего белья, а на закопченных стенах — более светлые прямоугольники загаженных мухами зеркал и содранных семейных фотографий; иногда пятно над кроватью имело форму креста; еще свежая ветка освященного самшита либо висела на гвозде, либо валялась на полотняном матрасе в серую полоску. Именно эти светлые пятна на стене производили особое впечатление разгрома: дома от них еще больше казались отданными на разграбление, брошенными на произвол судьбы; казалось, что только что среди бела дня погас маленький ночник. Время от времени Гранж невольно останавливался и прислушивался: птичий писк затихал, оставался лишь приятный гам, с которым устраивались на ночлег в каштане у кафе «Под платанами», да далеко за домами дрозды зазывали на лесную опушку. Перед палисадниками в воздухе, неподвижность которого не нарушалась уже ничем, поперек улицы укладывались отчетливые запахи жасмина, сирени и глициний. Очутившись перед кафе «Под платанами», Гранж вспомнил о словах мадам Тране.
«В конце концов, она сама приглашала меня», — подумал он, осмелев. Зонтик исчез, но садовые кресла и столик остались на своих местах. Густая тень падала на них от каштана, увенчанного затихающей птичьей возней; приподнятая над землей небольшая терраса выглядела как театральная сцена, где задняя дверь, чтобы открыться, ждет только щелчка лунного света. Гранж толкнул дверь и, исследовав при помощи электрического фонарика застекленный шкаф, добрался до бутылки коньяка. Ощутив вдруг сильную жажду, он отправился к колодцу, чтобы вытащить ведро воды. В пустынной тишине лебедка издала неуместный чудовищный вопль; разбуженный платан наполнился клохтаньем, осуждающим, но приглушенным, уже ночным. «Если бы я остался здесь, у меня бы возникло желание разговаривать с животными», — подумал Гранж. Закат по-прежнему был ярко-желтым; под ним за оконными стеклами напоминавшей кузницу школы в косых уже лучах солнца светились парты, как множество маленьких зеркал. Удобно разместившись в глубине кресла, он вытянул ноги и роскошно положил их на стол. На улице появился черный кот и стал наискось пересекать ее, осторожно переставляя лапы; какое-то время он косился на Гранжа, затем, по зрелом размышлении, направился к террасе. Гранж схватил его за шиворот; едва очутившись у него на коленях, притворявшийся, что хочет удрать, зверек принялся неприлично урчать, как захваченный неприятелем городишко. Гранж пил маленькими глотками, охваченный необычайно смутным возбуждением; к нему примешивались слегка пьянящее, беспокойное ликование человека, которому «все дозволено», сдерживаемое желание бить посуду и поднять ночной шум, чувство истинного блаженства, рождаемое прохладой вечера, и, в самой глубине, глухая животная тревога, взлелеянная этим безмолвием, грезившим о трубном гласе Страшного суда. Но крохотная теплая жизнь, засыпавшая у него на коленях, успокаивала его.
— Господин лейтена-ант!..
У входа в деревню он услышал Эрвуэ, который окликал его, будто из глубины черного леса. Они обшарили риги, порой прибегая в поздних сумерках к помощи электрического фонарика; нашли, в конце концов, старую тачку, на которую и погрузили мотки колючей проволоки. Для двоих безлюдье призрачной деревни становилось на редкость приятным: они чувствовали себя свободными, осмелевшими, готовыми к приключениям, довольными тем, что все свое они носят с собой. Перед тем как уйти, они налили себе под каштаном новую порцию коньяка. Наступила ночь, спокойная и светлая; каштан над их головами вырисовывался в небе тяжелым чернильным облаком с завитушками по краям, которое отбрасывало на террасу черную тень, но сквозь бахрому его листьев и даже в их разрывах был виден блеск беспорядочного нагромождения звезд; они переговаривались почти шепотом, мирно, временами замолкая; безлюдье, благоухание леса, бархатная тень гигантской кроны, призрачная царственность этой мертвой деревни производили на Гранжа впечатление особого великолепия. Земля, помолодевшая от благоухания высоких трав и ночного стойбища, дичала, вновь исполнялась варварского желания селиться на просторе; в ушах стояла прохладная тишина. Укрывшись в тени деревьев, где двигались лишь красные точки их сигарет, они разглядывали в конце полного синей ночью переулка крыши, которые начинали увлажняться луной. Летучие мыши перестали порхать вокруг каштана; от совсем близкой опушки леса доносилось странное «стой, кто идет?» лесной совы.
Утро следующего дня было необычайно тихим. Фализская дорога опустела, лес возвращался к своему одиночеству. Но спокойствие Крыши уже не было прежним. Время давило; под желудком образовалась какая-то перегородка, нервозность овладевала ногами и руками. Хотелось есть стоя, уткнувшись носом в окно. День был жарким и тяжелым. Вчерашняя пыль лежала на неподвижных листьях; лишь струя теплого воздуха дрожала над щебенкой.
