Клара Санчес - Последнее послание из рая
– Скажи, что ты здесь делаешь?
Я пожимаю плечами, но у меня возникает впечатление, что Эйлиен, как и прежде, видит меня насквозь.
– Ты наверняка копишь запасы, новый материал для бездонной бочки, для вечно голодного монстра.
Мне начинает надоедать этот разговор. Хочется узнать, что такое «бездонная бочка».
– Что такое «бездонная бочка»? – спрашиваю я и жду ответа.
– Ум постоянно работает. Несмотря на то, что тебе не хочется думать, ты думаешь. Но о чем ты думаешь? Все зависит от того, что ты вводишь в свой ум, достаточно ли ты даешь пищи своему уму, ибо в противном случае тебе придется соответствовать тому, что у тебя есть сейчас и что будет потом. Сейчас и потом ты имеешь дело с непреодолимым чувством переполнения сознания маленькими кристалликами, которые это сознание расширяют. Возможно, именно из-за этого возникают навязчивые патологические идеи, попытки насытиться этим самым чувством, которое заставляет тебя размышлять, которое тебя постепенно пожирает большими кусками и самыми разными способами. Кусочки кристалла, которые являются постоянно действующим фактором форм памяти. Нам нужны запасы для будущих размышлений.
Слова Эйлиена усыпляют меня, и не потому, что надоедают мне, а потому, что наполняют великим покоем мое ярко освещенное заведение. И мы летим в капсуле спокойного света сквозь наступившие сумерки. Быстро наступает ночь. В его голосе есть что-то гипнотическое. Со мной такое случается не в первый раз. Я думаю о ключе Эду и о пятнадцати тысячах, которых он стоит. Думаю о том, что мне хочется купить подержанный автомобиль, который стоит на нашей улице с надписью «продается». Думаю о своем отце, когда я, еще маленький, мчался бегом, чтобы открыть дверь ему, отцу с саквояжем в руке. Таким он предстает в моих воспоминаниях. Думаю об Уго, который бежит по тропинке, и говорю сам себе, что не хочу знать, умер он уже или нет. И еще о том, что, может быть, Соня опять придет за деньгами.
– С тех пор как я здесь, все больше предаюсь размышлениям, – говорю я ему.
Мне приятно видеть его, приятно по-настоящему, но я знаю, что говорить об этом было бы излишним. Эйлиен никогда не использует слова для подобных излияний. Если он пришел повидаться со мной, значит, знает, что мне будет приятно увидеть его. Я предлагаю ему выпить пива, но он отказывается. Говорит, что его ожидают слушатели курса о душе, который он ведет.
– Душа, – говорит он, – это дуновение.
Когда он уже подходит к двери, я спрашиваю его:
– Какой фильм тебе найти?
Он произносит название, которое я не улавливаю, может быть, он вообще просто сказал «прощай». Я выхожу вслед за ним, но он уже исчез где-то на эскалаторе.
Итак, о душе. Час спустя я надену наушники стереомагнитофона, выйду в ночь и между шевелящимися тенями деревьев пройду пешком весь путь до дома, ни о чем не думая.
Нетерпение порождается степенью желания выйти из терпения. Некоторые называют это надеждой. В течение нескольких дней я надеялся, что в дверь вместо моего шефа войдет Соня. Это желание возникает только здесь, в «Аполлоне», и только около восьми часов вечера. Оно не возникает ни в каком другом месте и ни в какое другое время. Иными словами, несмотря на то что повторение утомляет, именно повторение вызывает чувство реальности, при котором за одним событием неизбежно следует другое. Скажем так, я уже знаю, что стеклянная дверь моего магазинчика может быть открыта Соней, а то, что я знаю, я не могу забыть.
Меня разочаровывает появление вместо нее моего шефа в одном из тех костюмов, которые так похожи один на другой, и то, как он снова считает деньги чересчур ухоженными руками, а бриллиант на его кольце бросает отблески на банкноты. Я спрашиваю, собирается ли он приходить постоянно. А он отвечает вопросом на вопрос:
– Хороша, правда?
Я отвечаю, что не заметил этого и что меня интересует, должен ли я отдавать ей деньги каждый раз, когда она приходит. В принципе мне претит идея обращать свой взгляд на кого бы то ни было или на что бы то ни было, если на это смотрел он. На самом же деле я думаю, что Соня предпочтительнее, чем он.
– Нам нужно как-нибудь поговорить, – сообщает он мне.
* * *Уик-энд сократился до второй половины субботнего дня и воскресенья. Я посвящаю эти дни просмотру фильмов либо дома, либо в настоящем кинотеатре. Иногда я выхожу, чтобы немножко пробежаться. Моя мать смотрит вместе со мной пару фильмов, задрав вверх ноги. Время от времени она выходит и возвращается, по всему видно, что она приняла дозу кокаина. Но в этом случае между нами возникает нечто вроде моста, который держится до вечера среды, когда возвращаются, создавая большие пробки, тысячи автомобилей, покинувших поселок в пятницу. Прямо из моего дома можно видеть автостраду, хорошо освещенную фонарями и фарами, полную движения, которая ставит нас как бы вне времени, освобождает от потока мощного света, льющегося издалека и вечно освещающего землю, который окружает нас и который тем не менее нас игнорирует.
В субботу, после моего возвращения из кинотеатра, мать с покрасневшими ноздрями сообщает мне, что, возможно, выйдет замуж за доктора Ибарру. Я пытаюсь по выражению лица оценить ее состояние, но поскольку она так часто принимает наркотик, никогда не знаешь, когда она печальна, а когда весела.
– Так, с бухты-барахты? – спрашиваю я.
– Он давно уже меня об этом просил, но я не решалась сделать этот шаг.
– А теперь решилась, – говорю я. – И почему?
– Почему? Почему? – возбуждается она. – Потому что мне больше нечего делать. Такова реальность. Я провожу почти весь день в консультации. Что еще я выиграю, если выйду за него замуж. Ты сможешь уйти из видеоклуба, а я – из клиники.
– Не понимаю, почему ты так говоришь. Видеоклуб мне нравится. Я его ни на что не променяю.
Мать подходит ко мне с намерением обнять или что-то в этом роде, так что я отхожу к клетке с попугаем – он является самой крупной живностью, которую мы когда-либо держали, – и сую в клетку палец.
– Ты мог бы иметь собственный клуб, все, что захочешь.
– Но ты же не выходишь за него замуж только поэтому, – отвечаю я.
– Поступки в любых жизненных ситуациях мотивируются разными причинами. Вопрос состоит в том, чтобы одно компенсировало другое. Так вот, у меня компенсация будет, уверяю тебя.
Я понимаю, что возвращение моей матери к доктору Ибарре, иными словами, возвращение в прошлое, пустило ее на дно. Что она довольно стара, а молодость не вернешь. Единственное, что ее интересует, – это деньги. Хотя было бы еще хуже, если бы ее интересовал сам доктор Ибарра.
– Тебе придется быть с ним. Не забывай этого.
– И это никакая не трагедия. Он – человек очень миролюбивый и пунктуальный.
– Вольно же тебе. По-моему, это будет настоящий ад.
Потом я начинаю размышлять о преимуществах, о возможности остаться в этом доме одному и купить себе наконец собаку. Я мог бы прожить, как Эйлиен, за счет организации в Культурном центре цикла бесед о кино, чтения там лекций, даже сочинения книг. А может быть, исходить из того, что доктор Ибарра подарит мне видеоклуб. Думаю, я мог бы удержать себя от наркомании, катастрофические последствия которой, если верить тому, что говорят, быстро дают о себе знать. И уж конечно, я могу оставить себе машину. А на пятнадцать тысяч Эду я смог бы купить себе кучу одежды.
Ключ по-прежнему лежит в конверте в ящике стола. Я спрашиваю, не оставлял ли кто-нибудь для меня сообщения. И мать отвечает:
– Тебе? Тебе никто не звонит. Ты вне игры.
Мне всегда казалось, что подобные фразы рассчитаны на то, чтобы я начал действовать. Ибо когда я был еще совсем маленьким, мать все время настаивала, чтобы я был окружен друзьями. Наверное, у меня никогда не будет детей, дабы им не пришлось прилагать усилий, чтобы понять меня.
У меня появился друг в фильмотеке, который достает мне любую картину, какую бы я ни попросил. Он предложил мне заняться этим делом, но изучить предмет глубоко, для чего он устроит меня в одно из кинематографических училищ. Дело в том, что мне никогда в голову не приходило снова стать студентом. Я взрослый человек и не приемлю никакой иной жизни, кроме жизни взрослого человека. Взрослый человек должен иметь деньги, собственный дом, а не жить как трахнутый попрошайка, все остальное – дерьмо. Так что я вполне понимаю Эдуардо. Он имеет то, что хочет, то, что положено иметь мужчине, который переболел детством и отрочеством и теперь может позволить себе иметь то, что хочет. Нет никакого другого смысла в том, чтобы стать таким человеком, как мой отец или как мои мать и шеф. Так что я понимаю и их. Наступает момент, когда ничто не существует отдельно от тела, совсем ничто, ни самые большие мечты, ни самые малые. И тело требует их исполнения. Думаю, Эду быстро почувствовал этот зов, возможно, даже еще тогда, когда был ребенком. Я тоже.
* * *Человек проходит сквозь Великую память, сквозь всеобщую мечту, не отдавая себе отчета в большинстве случаев, что его пути пересекаются с путями других людей и что, не помня об этих других, он сам просто не существует.
