Макс Гурин - Новые праздники
Как можно остаться к этому равнодушным даже безо всяких там ситуаций!? Я не понимаю этого.
А начинается столь впечатлившая меня песенка девочки Лены Юдановой тоже очень кайфово, с такой, блядь, как два пальца обоссать, расстановки тех самых координат, в которых все человеки испокон веков существуют:
Как это небо голубое высоко!
Как это солнце… золотое (но точно не помню. Если «золотое», так это совсем хорошо, потому что эпитет совершенно корневой с фольклорной точки зрения, а фольклор — это вам не хуйня!) далеко!..
И то, что небо именно голубое — это тоже из той же правильной серии, а то что оно именно при энтом «высоко», — это совсем замечательно и прикольно, потому что амбивалентно, блядь, ибо по хую наречие ли сие или краткое прилагательное в роли сказуемого, если даже не то же наречие в его роли. Пиздец — кайф!
И там Агузарушка миленькая со своим «мне хорошо рядом с тобой» и «если бы знать, кому легко» и «взмахами сильных крыл» у ее так называемого орла. Причем у нее там эта фраза спета очень новаторским, блядь, дабл-трэком, где в то время, как одна Жанна поет «крыл» (Не уебищных «крыльев», заметьте, а именно «крыл»), другая Жанна поет «лап», что мало того, что смешно «лапами-то махать», так ещё и смешная хрень получается «крлап». При этом сочетание «крл» — это не хуйня, потому что «р» и «л» — это, как я помню из исторической грамматики, слоговые, слогообразующие плавные, и фонетическое звучание этого забавного дабл-слова «крлап» напоминает звучание слова «крыло» в единственном числе родительного падежа, то есть — «крыла». Только такая ебанутая на всю голову девочка, как Агузарова, могла такую хуйню учинить. Очень ее за это люблю!
Очень люблю я этих самоотверженных девочек! А не самоотверженных девочек, проводящих всю жизнь в поиске подходящего им в бытовом плане Хуя ненавижу! И Наташа Ростова — такая же сука! Неслучайно Алена Свиридова (тоже ведь существо!) по ней с такой злобой прошлась, хоть это и не вошло в окончательный вариант ее песенки, если не ошибаюсь, «Карменсита», или, может, «Старый полковник», которому, надо думать, и по сей день никто слова доброго даже не сказал, не говоря уж о том, чтоб письмецо накатать. Суки вы, люди! И я нам нашего горя никогда не прощу!
XL
Однажды, как уже говорилось, сработанная впопыхах плотина моего идиотского сердца не выдержала-таки натиска плотной, тяжелой и до крайности настойчиво давящей на нее, плотину, блядь, творческой воды. Вновь оказался я низвергнут в пучину образного и семиотического океана. На сей раз по причине тотального, отразившегося буквально во всех сферах моего, в сущности, небогатого этими сферами, мышления, охуения от бесперспективной и самой сильной своей Любви (хочу надеяться, что на ТОТ момент, хоть и не поднялась рука обойтись без скобок) я сразу установил, что весь этот океан — не что иное есть, как все та же, уже воспетая мною неоднократно, менструальная девичья кровь. Женщина всецело поглотила меня, взяла за яички и полновластно повлекла за собой в неизведанные миры. Думать было уже поздно, и потому я шел покорно и молча, к своему неудивлению попутно и перманентно охуевая опять же от наблюдаемой по сторонам Неизбывной Красоты.
Женщина в ту коварную зиму победила меня. Она, эта Великая Полководка, очень рационально, как одни лишь девчонки умеют, хоть и приписывает им молва склонность к левополушарной мозговой деятельности, опиздинительно ловко скоординировала действия всех своих фронтов, очень мудро, тонко и лаконично сформулировала задачи, провела политинформацию во всех своих боевых частях всех своих многочисленных армий и решительно атаковала меня, твердо зная уже к моменту начала наступления, что я больше не воин, блядь.
С юга моей души, то бишь по самому не привыкшему к холоду месту этой самой ебаной душонки моей, била меня Имярек; с севера обрушивались на меня многочисленные женские попсовые голоски и песенки, в которых деморализованному мне опять-таки виделись многочисленные проявления многообразной души моей Любимой; с запада — анализировал я бесконечное множество иных окружающих меня женщин, которые тоже все, как одна, так милы, так милы, что все от них, казалось, стерпел бы; с востока — одолевали меня мечты о пасторальном счастье с Единственной моей, и тут же разбивались о западную хуйню, каковой все-таки, наряду с восточной, столь переполнена душа любой девочки; а по линии экватора, словно кольца космического мусора вокруг Сатурна, опоясали меня неясные образы и неописуемой красоты невнятные запахи, стремления, желания и прочая девственная, неструктурированная и неподдающаяся ещё какой-либо каталогизации женственность.
Как вы понимаете (очень, видите ли, хотелось бы надеяться, что хоть чего-то понимаете вы!), я не мог больше оставаться прежним, таким жалким, незащищенным и горем убитым в этой жестокой Женской Вселеннной, постоянно искушающей, жалящей, ласкающей, возрождающей и снова угрожающей даже простому физическому существованию.
Мне нужна была защита. И я начала неосознанно маскироваться. Неосознанно, опять же, пошла я по двум направлениям сразу: с одной стороны по пути культивирования в своем творчестве женского начала в моем идеальном, построенном, впрочем, на базе реального опыта, представлении, а с другой — начал я культивировать в своей непосредственной жизни образ Мужчины, который подсознательно всегда меня притягивал до такой степени сильно, будто я все-таки не мужик, хоть и хуем неплохим от рождения награжден, но Баба, стремящаяся раствориться в своей суровой противоположности. И это, заметьте, при полном отсутствии искреннего интереса к своему, все-таки мужскому, полу. Такая хуйня. Потому, сочиняя женские песенки, я так ревностно заставлял себя преодолевать трудности во всех остальных сферах. Потому-то, так радовался я, что, блядь, научился-таки сжав зубы, доводить типичные мужские дела до конца. И чем больше, выражаясь аллегорически, но без сексуального подтекста, вбивал я гвоздей, тем большее и глубоко чувственное удовольствие дарил мне процесс сочинения песен от Женского Лица. Конечно, это все очень просто и примитивно, но, блядь, вы, интеллектуалы, послушайте хоть раз в жизни человека, который умеет чувствовать… (Да и пиздеть тоже.)
Да и потом ужасно я стосковался по привычному мне образу жизни: репетиции, записи, концерты, хоть и редкие. Очень хотелось мне хоть чего-нибудь насочинять и поиграть. Я же все-таки, что ни говори, музыкант, блядь! И хуй с ним с тем, что симфоническое мышление никого по большому счету не прельщает. Не нужны вам, людям, симфонии, так нате, блядь, песни! Но сами поймите, не могу я не сочинять! Графоман я, хоть и по сравнению с некоторыми любимыми девочками мало пишу. Но так это и логично, ибо я все-таки по папиному образу и подобию создан, а он, наш Отец Небесный — настоящий Мужик, а девки все из ребра, чего даже Имярек не отрицала, хотя, видимо, для того лишь, чтоб маленькому своему сердечному другу-мне подыграть. Хуй знает… Хуй (ветер) знает, где ее искать и искать ли вообще.
Первой песнёй в новом для меня жанре стала многострадальная «Пойду за моря и реки». Я имел наглость сочинить ее с очень самоуверенной жизненной установкой, что я охуительный многоумеющий композиторик. Я взял гитару и посмотрел в даль, каковую являли собой уебищные цветастые салатовые обои менее чем в полутора метрах от моих загоревшихся творческими индикаторами глаз. Шел хуевый неполноценный февраль девяносто шестого.
Я вперился, блядь, в вышеозначенную даль и ясно-ясно увидел мелодийку, как мне показалось, попсовую до Нельзя. Моментально сочинились куплетики, моментально нарулились тривиальные септаккорды (ибо, раз уж попс, то хотя бы с привкусом джаза, что б уж не совсем противно на тот момент) с нонами и прочими уменьшениями и ущемлениями авангардных яичек. Ни секунды не думая, мой корявый голосок сам собою запел в моей сумрачной комнате третий припев с модуляцией на полтона вверх.
И, конечно, личностная чувственная подоплека, как моча, в голове стучала. Видел я очень четко перед собой дурацкую свою Имярек, которая, согласно замыслу Творца, переживает в своей сучьей Германии очередной катАрсис, и вот приходит к несвойственному, но столь вожделенному мною выбору. Понимает, блядь, лирическая героиня, наконец (дура чертова!), что все в этом столь ненавистном ей мире — херня собачья, кроме нашей с ней Вечной Любви, и все бросает она и мчится, как птичка, к Любимому. То есть, ещё не мчится, а вдруг обостренно чувствует, что она должна так поступить: бросить всю свою хуйню и несмотря на грядущие трудности двинуться навстречу Счастью, сомнительному, конечно, но сейчас Героиня, типа, не смеет позволить себе сомневаться. И вот она поет:
Пойду за моря и реки, за леса и горы (такие, блядь, парные фольклорные образики)
Тебя я увижу снова, я на все готова (то есть, без смущения, прямым текстом всю хуйню, ибо, когда по-настоящему чувствуешь, то, блядь, не мудрствуешь, как я это для себя понимаю)
