Светлана Борминская - Дом золотой
Вот деньги, вот они. А радости нет. Как же так? Как же? Ведь по сравнению с ней Валентин с Зоей – богачи.
Зачем? Ну, попроси, если нужны деньги. Она одолжила бы на любое время, да хоть на десять лет. А что? Хвостовы долго живут…
– Сидят, – сняв с печки вскипевший чайник, начинала по новой Маруся, размочив в бокале сразу три баранки. – Сидят, Фаинка, деньги твои считают! Свиные жопы.
– А вдруг это ихние деньги? – все еще сомневалась Фаина.
– Да-а, а Курилы – японские, а в Кремле добрые люди сидят, а на пенсию теперь прожить можно? – начинала куражиться Маруся.
А назавтра дед Сережа забил лаз на чердак со стороны Нафигулиных железным листом, чтобы впредь больше ничего не пропадало.
Все ровненько
Валерий и Злата отодрали дерущихся старика и трех старух друг от друга и придали ускорение Фаине Александровне и Марье Михайловне, чтобы они, наконец, ушли домой, а то у них еще каша пригорит. Позаботились, в общем, о бабках беспамятных как могли, дело молодое, кулаки тяжелые… Эх.
И что?
А ничего.
Валентин Михалыч отряхнул расцарапанную Марусей лысину, улыбнулся широко доченьке и зятю:
– Гниды какие! Гниды гнусные!
По дороге мимо окон как раз шли, шатаясь и поддерживая друг друга, Фая с Марусей. В руках у них торчали вырванные с боем деньги.
– Папа, – голосом избалованной девочки спросила Злата. – Что тут случилось? – Круглое лицо в ранних морщинках глядело с заботой и нежностью.
Родная, всхлипнул про себя Валентин. Да я всех на хрен поубиваю ради тебя, доча милая, я в лепешку расшибусь, но продам для тебя этот чертов дом, пока он на фиг не сгнил и не рухнул!..
– Злата… папа! Деньги! – начала было Зоя, собирая выдранные волосы с кофты у себя и у супруга. – Ой!
Это Валентин наступил клетчатым тапком на помпонистый шлепанец жены.
– Валя! – взвизгнула Зоя.
– Ничего, ничего!.. Злата, Валерьян, старухи тут за долгом зашли-вышли. Все уже хорошо, – улыбнулся Валентин широко и открыто. – Ничего, ничего, все ровненько.
– Правда, папа, – быстро согласилась дочь своего отца. – Ну что, пойдем, Валер?
– Канешна, – закивал румяный Валера. – Если еще за долгом придут, зовите меня, папа.
Зоя зятя недолюбливала. Вроде правильно все говорит, а будто издевается. Или начнет шутить, а глаза, как у чикатилы. Не любила Зоя зятя.
Уже целых двадцать лет.
И было это тринадцатого апреля.
Открыть слепому глаза
Тетя Фая ждала день, ждала два… Вот придет участковый Кладовкин и заберет ее за отобранные у Валентина деньги. Ведь за самоуправство имеется статья или даже две.
Маруся слушала, ела сметану и давилась смехом:
– Жди! Он сам вор, я тебе говорю!
– Кто вор? Кладовкин? – пугалась тетя Фая.
– И он тоже, а я про Вальку, – разглядывала толстую крынку на просвет Маруся. Что она там видела, бог ее поймет.
– Мы же его за руку на подоконнике не поймали, – творя творог, сокрушалась Фаина, но с каждым днем сокрушалась все меньше. Никакой участковый не являлся, ни при кобуре, ни в мундире-сапогах. Никак.
– Вор – и сытый, и обутый, и одетый – украдет! – выдвинула последний аргумент Маруся и стала оглядываться и прислушиваться.
На Зойкиной половине стояла такая мертвая тишина, что сразу становилось ясно – уехали еще вчера.
– Вот ты, Файка, если бы к тебе ворвались две бабки и отняли три тыщи денег, пошла бы Кладовкину жалиться? – вглядываясь в пустую крынку, вкрадчиво спросила Маруся.
– Да, – представила двух старых ведьм Фаина Александровна. – Пусть площадь березовыми вениками метут! И денежки пускай мои вернут!
– Вота! – хлопала в ладоши Маруся. – Вота! Золотые слова! А жмоты Нафигулькины что после нашего налета сделали?
– Что? – начинала вспоминать тетя Фая.
– Убегли! Меня испугались! И тебя!
– Ой, ну кончи, Маруська, – морщилась Фаина Александровна.
И как-то… и так-то… вроде никакого ущербу, а выходила по большому счету некрасивая история. И как теперь смотреть в глаза ворам, ведь дом-то поделенный – не хочешь, а свидишься. Главное, никогда Фая не считала семью Зои ворами. Ну, жадновата Зоя, так это обычное свойство характера. Столько этого старья в доме, куда ни идешь – все коленки пооббиваешь, столько шкапчиков, кроватей, этажерок деревянных и лавок, и стульев венских, и табуретов с «сердцем», – куда ей одной все это? Пусть берет, думала Фаина, хоть и удивлялась сестриной жадности. Даже терла глаза, не верила. Ладно! Конечно, произошло совсем другое… Одно дело то, что было, и совсем другое – ситуация, случившаяся несколько дней назад.
– Как же мне теперь? – спрашивала почти три недели у коровы тетя Фая. – И не говори… А-а, ладно, не буду про что случилось поминать. Им, наверно, и так стыдно, озорникам, – наивно рассуждала Фаина. – Стыдно с мордой-то!
– Ой, Файка! – махала длинным носом Маруся. – Ты в людях разбираешься, как я в пентаграммах!
– В чем? – давилась чаем Фаина Александровна.
– Фаюшка, не смотри, что он старый дед, опасайся!
Тетя Фая привычно отмахнулась:
– Кончи, Маруська! – а потом все-таки спросила. Нет, сперва вздохнула, как обычно вздыхают живые люди, увидев прислоненную к церкви чью-то гробовую крышку. – Как это опасаться?
– А так, – замялась Маруся. – Юрка с Валькой еще на похоронах договорились дом этот продать, а деньги поделить.
– А меня куда? – засмеялась Фаина Марусиной шутке. – С коровою.
– Туда, – показала Маруся носом вниз.
– Да не болтай, – вдруг покраснела тетя Фая. – Бери крынку и иди домой! А завтра не приходи!
– А я-то здесь при чем? – поднялась, сморщив в тридцать три морщины все лицо, Маруся. – Да ты не переживай, человек грозится, а Господь дивится!
– Да, – отвернулась и всхлипнула тетя Фая. – А чего я им сделала-то? И полдома отдала, и молоко банками носила.
– А им надо ведрами.
– А чего я им мешаю-то? – всхлипнула уже во весь голос тетя Фаина. – Живу сама у себя. Ничем они мне не помогают… И не надо мне от них ничего, сама справляюсь… За что хоть?
– Считают, зажилась ты, – начала загибать коричневые старые пальцы Маруся. – Мешаешь дом продать. Зачем живешь так долго?
– Да где долго, – у Фаины даже слезы высохли. – Ты что? Мама в восемьдесят девять померла! Мне до нее с лишком двадцать жить! А дедушка наш до ста четырех дожил и ни дня не лежал, чаем подавился!
– Вот! А кому это надо? – как само разумеющееся развела руками и подытожила Маруся. – Вот Валентин не выдержал до твоих ста четырех лет и решил тебя потрясти, как грушу. Больше-то ничего не пропало?
– Не знаю, – сглотнула горькие слова тетя Фаина и метнулась к печурке, где в коробке из-под чая хранились все сто два доллара. На смерть. А на что же еще? Доллары лежали один к одному, перевязанные суровой ниткой.
– В следующий раз унесет, – пообещала Маруся. – Ты рот-то пошире открывай и двери тоже… Навязла ты у них в зубах! Берегись, Фая.
– А что они мне сделают? – вытерла пачкой из-под халвы арахисовой новые слезы тетя Фаина. – Снова за деньгами полезут? Да пусть подавятся!
– Не знаю, – развела руками тетя Маруся. – Я на будущее не гадаю, это только цыганка Зара с Кривой улицы тебе может сказать.
– Дак она той зимой умерла, – перекрестилась Фаина.
– Значит, не успела ты… Живи теперь, как слепой крот, а только довела ты Зою с Валей до белого каления, невеста! Готовь теперь кирпичики отбиваться. В них черт сидит, а чтобы черта успокоить, им много денег надо, а где деньги взять, если ты в доме сидишь?
– Когда ж ты уйдешь? – выслушав длинную Марусину речь все на ту же тему, спросила тетя Фая и встала.
– Я-то уйду, – сказала Маруся, надела галоши и ушла, тихо затворив за собой тяжелую дверь, а назавтра вернулась. И как зачала тетю Фаю пугать.
Такая эта Маруська была выжига.
На следующий день
Глаза открылись. Зато душа съежилась и съехала с привычной сердечной квартиры аккурат в те места, ой, не будем про них… Иногда лучше обманываться в людях. Тяжко узнать правду о чужом человеке, а о родном?.. От него, от родного и злого, никуда не денешься.
Злая правда, кроме тика в глазах и долгой напуганности в организме, ничего хорошего не приносит. Поймав вора, уже не сделаешь вид, будто вор честный человек и душка. Редкий человек пригласит вора на рюмку чая или на уху. Хотя, конечно, на вкус и цвет…
– Ты не рада? – поняла общее состояние Фаины бодрая после всего-то Маруся Подковыркина. – Ну не страдай так!
– Не рада. Я думала, ведь они меня похоронят, в церкви отпоют, ведь больше меня хоронить некому, – посмотрела на подругу абсолютно серым лицом Фаина. – Думала, отнесут меня на кладбище и зароют по-людски…
