Светлана Борминская - Дом золотой
– Кры-ышу? – Зоя уронила банку с майонезом прямо в свекольник. – Нет! Только не это!
– Не это? Девять лет никак не сдохнет, а теперь замуж собралась! Думаешь, этому замшелому пню старая дура нужна? – выплюнул кость Валентин.
– Ничего я не думаю, – с болью сказала Зоя Александровна. – Конечно, ему нужен наш дом, зачем ему бабка дряхлая?
– Не скажи, они аферисты еще те! Пиявки подлые! У нее корова – раз, полдома – два! А вещей, сама знаешь, сколько по углам напихано!
– Нажиться хотят, – отчеканила Зоя и прислушалась. По крыше с Файкиной стороны колотил молоток-дятел.
А у Фаюшки лицо в тот год округлилось, в шестьдесят девять-то лет, боже мой, что любовь-то с нами, бабами, делает… Заметно очень, когда женщину любят. Дед все же растопил ее сердце, не до конца, но все же… И если бы не пугающая возможность брачной ночи (какая срамота, шептала про себя Фаина Александровна, ни разу не познавшая особенных мужских ласк). Так вот, если бы не эта самая «срамота», Фаина сдалась бы на милость деда Сережи еще пять лет назад, ну когда он первый раз всерьез стал бубнить «ну, чтобы вместе остатошнюю жизнь…»
– Вдвоем-то чай и вода как чай, – балагурил дед и все норовил прижать к себе Фаинку покрепче, чем ее немало пугал. Ну, вот такая она, что ж поделаешь?
– Срамотник какой! – и смешно было, но и обидно. – А вдруг он насмехается? – Думалось и все. – Нашел себе игрушки!
И мечтала.
Вот если бы просто жить. Ну, он на лежанке, а я на кроватке своей. Как бы хорошо… Дед он чистоплотный, ладный, и табачный дым, он же не лишний в дому! А до чего ж он весел, как зачнет на баяне – да-а, а на трубе выкомаривает до чего, песельник, одно слово…
Вот, если б только он спал – на лежанке, а я на кроватке своей…
Маялась на полном серьезе Фаина Александровна и за пять лет так и не решилась на жизнь вдвоем. Ведь всем бабам известно, мужики – охальники! Раз допустишь до себя – потом наплачешься. Так Фаина и не допустила за свои милые шестьдесят девять лет к своему сокровищу ни одного озорника. Зато и не плакала, как другие бабы на родной улице. Нет, ну плакала, конечно, но по совсем другим причинам, по папе своем, по маме, по бабушке с дедушкой, по Тишиньке и еще по нескольким особенно лучезарным котятам, съеденным собаками в одну лихую зиму.
И все.
Милая и дорогой
И вдобавок к крыше, приравненной на улице Пухлякова к ЗАГСу, тетя Фая продала белую телочку, ту самую, за деньги! И выходило с точностью до наоборот. Мечта Нафигулиных таяла и высыхала прямо на глазах, а старая безграмотная Файка ходила вокруг дома вслед за коровой и улыбалась, как все невесты, ну вспомните, как они улыбаются…
– Мало ей просто в нашем доме жить! Дом-то скрыпит, – стуча, не жалея кулака, по стенам, восклицал нервным голосом Валентин Михалыч. – Что она творит-то? Сестра твоя, а? Начала половую жизнь заместо замогильной-ой-ой!
– Спи, Валяша, – сама все ворочалась на диване Зоя. – Спи! Баю-бай…
– Не могу-у, – вскакивал в трусах Валентин Михалыч. – Они там деньги за телку считают… Гнусы, гнусы!
– Ой, ну спи, ты так нервничаешь, – умоляла Зоя, ну а какой тут сон.
И если за прошлые годы по большому счету кроме улыбчивой ненависти дело дальше не заходило, то тот апрель 2001 года стал роковым.
– Коли быть собаке битой, найдется и палка, – решил для Фаины Валентин, Зоя молча перекрестила мужа, чтобы заручиться поддержкой Христа, и, обнявшись, супруги крепко заснули.
А тете Фае с ее семьюдесятью тремя юбками такое и не снилось, и не виделось, что раззадорила она своим ненарошным счастьем родных своих на черные дела. Ведь говорила ей мамочка Катя – не улыбайся ты на людях, дурочка! Забыла…
– Милая, – чмокал во сне Валентин Михалыч.
– Дорогой, – шептала в объятиях морфея Зоя Александровна.
Ля-ля-ля!
И правда, так оно и было! Тетя Фая как начала радоваться жизни, даже смотреть на нее было неудобно. Ну, нельзя же так, все же семьдесят почти лет.
Да из-за чего? Дед Сережа? Не-ет. Или все-таки из-за него? Ну ладно, дед, дед. А собственно, какой он дед?
– Еще на мужчину похож, – думала Фаина Александровна, хлопая по щечкам, чтоб они играли и держали цвет.
– Ой, ну как же приятно! – говорила она себе, прислушиваясь, как Сергей Сергеич лазает по крыше, прибивая шиферины.
– Ты чего это такая? – ревниво вглядывалась в Файкино круглое румяное личико Маруся Подковыркина. – Все не исстаришься никак!
– У нас порода такая, – легко оправдывалась тетя Фая. – Мы до восьмидесяти лет как угорелые бегаем! – и начинала хихикать.
– Ой, да не ври ты, – морщилась Маруся и руками щупала свои обвисшие щеки, одну левую, другую правую.
У Маруси Подковыркиной последний год такая старость произошла в лице, словно потекло оно вниз, хотя еще живое и теплое и глазами водит. А потекло.
Еще прошлую зиму была Маруся такая бодрястая, щеки, как облицовочные кирпичи, и вот, потекло.
А ты не колдуй, вспомнила Фая с досадой, но не сказала ничего, а только посмотрела внимательно в Марусины глаза.
– А я и не колдовала уже двенадцать дней! – развела руками по сторонам Маруся. – Ты што?
– Я-аа? – тетю Фаю словно смыло водой, так она отскочила от своей подруги. – Манька! Я тебе слова не сказала!..
– Правда, че ль? – пожевала губами Маруся. – Но ведь подумала же ж?
Тетя Фая перекрестила все углы и со словами: «Свят, свят, свят!» перекрестила и Марусю.
– Ну, я пойду, – зевнула Маруся и похлопала красными «под крольчиху» глазами, – полежу, ты мне молочка в бидон ливани.
И протянула свой синий обитый сбоку бидон. Фая с опаской взяла его и пошла наливать.
Велосипедист
Нет, ну конечно, Фаина Александровна прожила свою жизнь совсем даже не в теплице для чайных роз, и наивность, которой сияли ее глаза, в чем-то была небольшим обманом для окружающих. Тетя Фаина была далеко не дурой. Она просто, сияя глазами, уходила от возможных конфликтов, которые караулят человека буквально на каждом шагу.
То, что у каждого живущего среди людей есть враги, Фая знала и помнила. Даже у самого захудалого и малосильного человечка, который и дышит-то через три раза на пятый и сам никого ни-ни-ни… Как-то так выходит с течением времени, что откуда ни возьмись появляется враг. Вроде лишая на кошачьей лапе.
Ладно бы за дело! Ну, посмотрела бы Фаина на кого со злым прищуром, пустила бы гулять злую сплетню или просто сказала какому дураку, что он, извините, дурак.
Так нет же, нет.
Фаина смолоду на людей зло не щурилась. Даже когда ей в трамвае на ногу поставили два мешка картошки, а сверху ящик с арбузами. Охнула, вывернулась ужом, хорошо дверцы открылись – успела спрыгнуть и пешком до работы дойти.
И не только это. Бывало и похлеще. Ведь кто молчит и терпит, на того разве вот только метеориты с астероидами не падают. Почему? Природная аномалия, по-видимому.
Мама Катя, бывало, ей выговаривала:
– Фая! Берегись людей! Особенно баб! А пуще того – мужиков!
– А чего их беречься? Не боюся нисколько. Что ты меня пугаешь?
А где-то через два дня убедилась – мамы-то, оказывается, не врут.
Было это в году пятьдесят втором… Утром рано-холодно по пустой дороге побежала Фаина на трикотажную фабрику за Вознесенским мостом.
Дорога двадцать минут, пыль после ночи мокрая, а кроме Файки с улицы никто на фабрике в первую смену не работал. Взрослые бабы предпочитали во вторую.
И вот бежит Фаина по пустой дороге. Ни души. Тихо, половина шестого утра.
Только и осталось свернуть на улицу Ревстачек, а там Тамара подружка стоит, наверное, за кустом смородину объедает, ждет, пока Файка мимо пробежит, чтобы присоединиться.
– А-а-а-а-а-а-а… и-и-и-и-и-и.
Очнулась Фаина в пыли на дороге с разбитой головой, правая рука висела, как у Пугачихи в Болгарии, когда она премию отхватила.
Тихо… На дороге ветер шевелится и только какой-то мужик на велосипеде отъезжает, уже метров десять отъехал. Фаина от боли не различила, кто это? И почему она избитая лежит, а не бежит?
Только потом, уже доковыляв с вывихнутой рукой до Тамары, сообразила, что, видимо, на абсолютно пустой дороге велосипедист сбил ее. Проехал по спине или наехал, она упала и…
Зачем и кто? Денег при себе у нее не было, два талона на обед и пропуск на фабрику. И все. Звякнул бы, она посторонилась, если объехать не мог. Или не хотел?
Сколько велосипедистов было в то лето в Соборске, разве знаемо? Как узнаешь тяжелую спину и козырек кепки, повернутой назад, и того человека, который захотел проехать по тебе?
Держи вора
На подоконнике лежала колода карт. Когда тетя Фая уходила из дома, под ней были спрятаны две тысячи девятьсот рублей, деньги за ту самую телку. Сто рублей Фаина Александровна сразу отложила, чтобы купить монпансье и ландрину.
