Ионел Теодоряну - Меделень
— Батюшки мои, чуть не забыл. Дети, откройте рот и протяните руки.
Герр Директор быстро развязал картонную коробку, засучил рукава и опустил руки в коробку.
— Va banque![31]
Сливы, черешни, абрикосы, персики, груши, яблоки, орехи, редиска, морковь, луковицы, каштаны, миндаль… из марципана градом посыпались на пол, подпрыгивая и перекатываясь.
— Лови, папа!
— Держи, Ольгуца!
— Ау, Герр Директор!
Анархический дух беспорядка, который чудом вырвался из аккуратного кофра, царил в турецкой комнате. Взрослые и дети, ползая по полу, собирали лакомства, боясь раздавить их.
Ольгуца с морковью в зубах; Дэнуц с оттопыренной щекой; госпожа Деляну — о чудо! — грызущая луковицу; Моника, путающаяся в полах кимоно и грациозно наклоняющаяся за фруктами; господин Деляну, подставляющий подножки Ольгуце, и Герр Директор, невозмутимо созерцающий происходящее.
— Воды! Умираю от жары!
— Хорошо бы принять душ! Мы все сошли с ума!
— Кто там? Войдите.
Вошла Профира, изумленно заморгала ресницами и застыла с открытым ртом под общий хохот сидевших на полу.
— Прохвира, гляди, немецкая луковица! На, попробуй, — крикнула Ольгуца, запустив в нее луковицей.
— Попробуй, Профира, заморские луковицы, — уговаривала госпожа Деляну.
Луковицы были завернуты в кусочки цветного шелка, имитирующего кожуру. Профира взяла луковицу, повертела в руках, то и дело поглядывая на смеющихся детей.
— Перекрестись и съешь, — посоветовала Ольгуца, видя, что она колеблется.
— Профира, скажи лучше: Господи помоги!
— Надо очистить ее, барыня… Что-то здесь нечисто.
— Полно! Ты что, лука отродясь не видывала?
Профира перекрестилась языком во рту и откусила от луковицы, не чистя ее. Ноздри у нее расширились от страха.
— Тьфу! — сплюнула она в фартук, вытирая язык тыльной стороной ладони.
— Ты отравилась!
— Господи, оборони! Это, видать, лекарство, барыня!
— Немецкий лук, Профира!
— Ну, так пусть и едят они себе на здоровье! А я посмотрю.
— Пойди принеси воды.
Морковь, запущенная в нее Ольгуцей, заставила Профиру уйти. Встав на ноги, госпожа Деляну вновь сделалась строгой хозяйкой дома.
— Ой-ой-ой! Что мы здесь натворили! Прямо стамбульский базар!
— Герр Директор, можно я сделаю тебе тюрбан, — попросила Ольгуца, найдя наконец предлог для продолжения беспорядка.
— Каким образом?
— Из полотенца.
— Согласен. Но тогда уж дайте мне и шаль.
— Вот что, — вмешалась госпожа Деляну, увлеченная игрой, — давайте нарядимся в разные костюмы. Кто как хочет! Полная свобода фантазии!
— Я так и останусь, tante Алис, — сказала Моника.
— Конечно, ты совсем готова. И я тоже буду японкой.
— А я, мама? — спросил Дэнуц.
— Ты… — размышляла госпожа Деляну, надевая кимоно, — ты…
— Мамочка, ведь у него есть японский костюм, — вмешалась Ольгуца со странной вкрадчивостью в голосе.
— На что он мне? А тебе какое дело!
— Хорошая мысль! Конечно! Ведь у тебя есть костюм Ками-Муры. Пойди надень его.
— Зачем, мама?
— Потому что и я японка и Моника.
— Да-а! У Моники красивый костюм, — насупился Дэнуц.
— Еще бы! Она ведь барышня. А ты бравый солдат.
— Да-а! В некрасивой одежде.
— Дэнуц, пожалуйста, не огорчай меня. Иди одевайся!
— А ружье? — еще больше насупился Дэнуц.
— Будет у тебя и ружье и даже пушка, если тебе так хочется! Иди.
— Алис, посоветуй и мне что-нибудь.
— Ты… вы с Григоре будете турками, ты будешь паша, я сделаю тебе тюрбан и все что нужно, — а Григоре будет евнухом гарема.
— Милая Алис, нет ли у тебя какого-нибудь монгольского предка?
—..?
— Посмотри на себя в зеркало. Ты настоящая японка.
Черные, по-новому причесанные волосы, широко расставленные глаза и смуглая бледность продолговатых щек казались естественным добавлением к японскому кимоно.
— Кто знает?! — улыбнулась госпожа Деляну.
— Смотрите! — театральным жестом пригласила всех Ольгуца.
В импровизированном тюрбане из полотенца Герр Директор напоминал опереточного индуса. Турецкая шаль на плечах плохо сочеталась с моноклем и европейскими манерами.
— Ха-ха-ха! Поглядите-ка на Плюшку!
— Ками-Мура!
— Браво, Ками-Мура, ты в полном параде!
Дэнуц поспешил укрыться в укромном уголке, у стены, вместе со своей ржавой саблей, которая, позвякивая, волочилась за ним, словно металлический хвост.
Мундир японского адмирала был рассчитан на шестилетнего мальчика, а Дэнуцу было одиннадцать лет! Тесная фуражка с трудом удерживалась на кудрявой голове. Вид у ее владельца был самый жалкий!
— А мне не хватает только кофе и рахат-лукума! Кальян у меня есть, гарем и евнух тоже, — сообщил господин Деляну.
— Папа, ты настоящий Настратин Ходжа!
— Слишком велика честь!.. А ты, Ольгуца?
— А я надену сапоги и брюки для верховой езды. Я буду гайдуком и умыкну Монику.
— Ничего другого я и не ожидала! — вздохнула госпожа Деляну, больше думая о будущем, чем о настоящем. — Беги одевайся.
Вошла Профира, неся поднос с вареньем.
— О Господи!
— Что, Профира, испугалась?
— Я вас и не признала, барыня! Целую руку!
— Чему ты смеешься, Профира? — спросила госпожа Деляну, глядя на поднос, который сотрясался от взрывов вулканического смеха.
— …
— Что, Профира?
— Не обижайтесь, барыня! Уж больно все красиво! Прямо как в балагане!
— Браво, Профира!
— Да здравствует Профира!
— Поднимем бокалы с водой в честь Профиры!
— И вы будьте здоровы. Веселья вам!
— Дэнуц, а ты разве не хочешь варенья?.. Ты что, Аника?
— Хэ!
Через полуоткрытую дверь Аника — одни глаза да зубы — впитывала все, что видела, и дивилась этому. Из-за ее плеча выглядывала кухарка, с улыбкой до ушей на круглом как луна лице.
— Что? Пришли смотреть представление?
— Хэ! Хэ!.. — прозвучали одновременно сопрано и баритон Аники и кухарки.
— Хи-хи! — подмигивая, вторила им Профира.
Послышался щелчок. Кухарка отпрянула назад. Аника шмыгнула в коридор. На пороге показалась Ольгуца с хлыстом в руке.
— Что ты с собой сделала, Ольгуца?
— Нарисовала усы. Как полагается гайдуку.
Черные усы украшали нежное личико маленького гайдука, — совсем в духе народной баллады:
Щеки у сынка —
Пена молока,
Усы у сыночка —
Вроде колосочка,
Кудри у него —
Ворона крыло,
А глазами вышел
Он чернее вишен…
Замшевые сапоги, бриджи и особенно красная блуза с лаковым поясом были поэтической вольностью автора. Полем битвы для юного гайдука могла служить поляна красных маков, которые бы вполне заменили полчища мусульман в красных фесках.
— Я предлагаю вернуться к серьезным вещам.
— Почему, Герр Директор? — с укором спросила Ольгуца.
— Я умираю от жары в этой Турции.
— Постойте. Не переодевайтесь. У меня возникла идея.
— Какая, мамочка?
— Давайте сфотографируемся.
— Давайте. Браво!
— Прекрасно, душа моя. Чего не сделаешь ради детей!
— Поднимите шторы, а я принесу аппарат.
— Как нам лучше сесть, Йоргу?
— Да так, как мы сейчас сидим. Уж куда лучше!
— Ты что, Дэнуц? — спросила сына госпожа Деляну, встретив его в коридоре.
— Пойдем, Дэнуц!.. Ты хочешь меня огорчить? И надень фуражку.
Снова мобилизованный в потешные войска, Дэнуц уныло плелся по коридору, а за ним по пятам следовала мама с проклятым фотоаппаратом, который, как гигантская промокашка, должен был впитать в себя весь позор данной минуты, запечатлев его для будущего.
— Алис, иди сюда к нам.
— А кто же будет вас фотографировать?
— Приготовь аппарат, а остальное может сделать и Профира.
— Бог с тобой! Да она ни за что не дотронется до аппарата, хоть ты режь ее! Она боится!
— Позовем Кулека, — предложил Герр Директор. — Он в этом разбирается.
— Отлично, позови его, Ольгуца!
— А что мне ему сказать, Герр Директор?.. Komen sie, Herr Kulek… nach Herr Direktor.[32] Так правильно?
— Можно и так, Ольгуца. Если ему станет смешно, ты не сердись!
— А теперь рассаживайтесь по местам, — предложила госпожа Деляну. — Братья турки — вместе на диване. Вот так… Григоре, почему бы тебе не сесть по-турецки?
— Пожалуйста. Так хорошо? А la турка!
— Хорошо. Моника, ты сядешь у дивана, как и раньше… Опусти голову… немного. Дэнуц, садись рядом с Моникой… Бррр! До чего свиреп! Настоящий самурай!
— Kuss die Hand gnadige Frau. Was wollen sie, Herr Direktor?[33] — произнес несколько озадаченный Герр Кулек.
