Юлий Крелин - Исаакские саги
Он поглядел на Риту. Молода ещё: после выпивки, со сна, да и не больно спокойно у них и ночь прошла, а выглядит хорошо. Молода ещё. Ну, ведь не потому, что он начальник. Молода. Хороша!
Вчера утром они вдвоём оперировали. Она ему помогала. Хорошо Рита помогает. Операции сближают. Они уже вроде бы, и родственниками стали. Хм, кровниками. Но не по кавказски, а по хирургически. Вот именно. Он с ней оперировал до конца. Мог бы как начальник оставить её — пусть зашивает сама. Главное-то он сделал. Но нет — достоял с ней до последнего шовчика. Видно, не хотел расставаться. Предчувствовал? Знал. Хотел? И она. Она точно. Он чувствовал. Иначе, какой же он бабник.
Рита открыла глаза. Не было в них ни раскаяния, ни смущения. Или там застенчивости. Сейчас! Жди. Мало ли, начальник! Был начальник. Улыбнулась, выпростала из-под одеяла руки и обняла… бывшего начальника. Впрочем, послезавтра, в понедельник он снова будет начальником.
Вот ведь, что значит молодость: недлинные рыжеватые волосы сохраняли вчерашнюю прическу. Глаза чистые, ясные. Всё улыбается. И силы сохраняются — обняла, притянула. Что ж «назвался груздем — полезай в кузов». Раньше надо было думать. Дела!
Из ванной Рита вышла в халате нараспашку.
— Борис Исаакович, чай, кофе? Что-нибудь поедите?
Вот так! Всё равно, Борис Исаакович. Разница в четверть века. Ему думалось, что лицом в грязь он не ударил. Но, вот, всё равно, Борис Исаакович. И не Иссакыч, и не Барсакыч.
Душ горячий, потом холодный не породил в нём сомнения или какие-либо другие негативные эмоции, переживания. Или, совсем уж вздор, — раскаяние! Не возродил и повторные желания. Четверть века разницы. Может, в квартире и гуляли встречные желания, но не от него исходили. Борис Исаакович в ванной сразу оделся по полной программе. Только что пиджак висел на стуле в комнате.
Он был спокоен и никаких совестливых размышлений. Он предупредил дома, что, возможно, переночует в больнице. Отчасти, так и есть. Вообще-то, хорошо. И кофе был хорош. Со сливками. Достаток не достаток, а вполне на уровне. Бублики мягкие с маслом и сыром. Вкусно.
Допивал кофе, когда Рита подошла сзади обняла его, запрокинула голову и поцеловала. И всё-таки, Борис Исаакович… Да и в ответ — четверть века разницы.
— Зайду в больницу. Взгляну на наше вчерашнее производство.
— Там и опохмелиться можно. — Засмеялась хирург первой категории. — Я тоже зайду.
— А тебе что? Нужда опохмелиться?
Продолжил, по-видимому, всё ж, смущённое ёрничанье хирург высшей категории.
— Больной-то из моей палаты.
Наконец, какая-то реакция на новые их совместные действия, на новые слова между ними. «И не поймёшь — зарделись ли щёки, алея от счастья… ну не счастья — радости; или багровея от гнева… Причём тут гнев — бред. Интересно, а что на его витрине имиджа? Тоже новые слова, но не их личные, а, так сказать, общественные. Да и ничего не отразилось под челом его высоким. Вот это всё у него в голове крутилось. Всё же… Как говорится, слова в простоте не подумает. „Все они…“» — И Борис Исаакович засмеялся.
— Вы чего?
— Да так. Не обращай внимания.
«Нет, рдеют от смущения».
В больнице всё было в порядке. Дежурные убрали, так сказать, из зала для поддачи, все приметы и признаки прошедшего юбилея. Опохмелиться, хоть и не было нужды, да и нечем уже. Ушло, исчезло, употреблено. Иссакыч страсть, как не любил, когда на дежурстве кто-нибудь из его ребят пил.
— Барсакыч! Всё путём. Отдали санитарам в приёмнике.
Не проверять же.
Пора домой. Рита осталась в отделении с дежурными.
Нет, не решился он ехать на своей машине. Оставил её в больнице. Нанял — старые слова — левака.
Водило оказался разговорчивым. Школьный учитель. Подрабатывает. Разумеется, зарплаты не хватает. Всю дорогу он рассказывал про свою жизнь, комментировал происходящее на дороге.
— Во, смотри-ка! Мальчишка! Дурак. Ведь вон подрезал того. Ещё чуть бы… и собирай ложками. Покупают права и думают, что в своём праве. Мои мальчишки в школе, правда, в младших классах ещё, а все говорят про машины. А папашки купят им… И работы всем. Вы из больницы едете. Кто лежит у вас там?
— Работаю там.
— Доктор что ли? Похожи. Хирург? Нет?
— Похож?
— На хирурга? Не очень. Я так сказал. Мужчина в больнице должен быть хирургом. Вот после таких пацанов склеивать покалеченных. Не для женщин. Бабское дело сострадать, а не собирать мужиков по кусочкам. Хотя, некоторым образом, как мы учим: «Есть женщины в русских селеньях» Русские женщины, они, конечно, похлеще мужиков. Вон у нас женский спорт… Вообще, русский спорт, русская сила… Ну смотри, смотри… Чего попёр он!? Ну, уступи. Нет, не может русский человек уступить. Силу должен показать.
— Так уж учат: дальше всех, быстрее всех, выше всех…
— Ну! Сильнее всех. Я не учил. Я — это «однажды в студеную, зимнюю пору я из лесу вышел был сильный мороз…» Как там дальше… Но, вообще, сильнее надо. Сдачи давать на полную. Не нюнить-ся. Вот этого пацана остановить бы, да выпороть. Из этого проулка нам сейчас не выехать. Смотри-ка, поток сплошной. Надо дождаться. Там дальше, может, красным перекроют и мы проскочим. А так не дадут, не остановятся. Все спешат куда-то. А суббота. Куда спешить? День подработки. О! Смотри-ка! Один остановился. Нас пропускает. Пошли, пошли. Смотри-ка! Еврей сидит. Им обязательно надо выпендриться. Мол, мы особенные, мы пропустим, а вы толкайтесь. Не люблю их — всё напоказ. Едут же все путём, а он остановился. Ведь и всех сзади остановил.
— А причём тут еврей?
— А то кто? Смотри. Вон он сзади едет. Посмотри в зеркало. И доволен собой. Он, мол, лучше всех. А в школе, думаете иначе? Мол, русский язык — его язык и знает он лучше. Да что и говорить. Все должны быть одинаковыми. Всем платят мало. А банки нынче… Там у них арабы с нефтью, так они у нас всю нефть забрали. И сейчас, смотри-ка, сел мне на жопу. Пропустил, так отстань немного. Нет, он мне показывает, что пропустил.
— Да он, наверное, забыл уже, что пропускал. Едет и едет по своим делам.
— Сейчас. Забыл. А ты спросите. Для того и делают они добрые дела, чтоб потом ими же… Ну! Чего тут говорить. Небось и у вас в больнице также само. А этот-то. Опять мальчишка. По тротуару шпарит. Некогда ему. Им закон не писан.
— Кому?
— Да мальчишкам этим…
— Ладно. Спасибо. Здесь остановите, пожалуйста.
— Да мы ещё не доехали.
— Ничего я здесь уже пешком. Рядом. Чтоб вам не поворачивать. Дойду, хоть между нами и четверть века, наверное.
— Это что? В каком смысле?
— В смысле стар. Из другого времени.
— Я и говорю, довезу.
— Спасибо. Получите.
— Как хотите. Счастливо дойти. А то б довёз.
— Спасибо. Ещё довезёте. Может, кого другого. Может, из вашего времени.
Но учитель уже уехал и не слышал ничего про другое время.
Если б молодость умела — если б старость хотела
Ты ж не думаешь — ты принимаешь решение. Для себя. Внутри себя. Конечно, если ты делатель, для тебя важнее всего что для себя решить и быстрее начать, сказать… Раз… Получил… Увидел факт — и сразу в голове решение созрело. Как говорится, если б молодость знала — если б старость могла. Впрочем, это не совсем правильно. Пожалуй, вы знаете даже больше нас. Мир, цивилизация прожила чуть больше после того, как мы познали что-то, узнали какие-то фундаментальные вещи, а дальше, ближе к старости, мы, может, и воспринимаем новое да память уже сдает. А вы, так сказать, проходили это совсем недавно. Вы помните, вы знаете. Да. Это неправильно — будто вы не знаете. Разве что, вы не знаете, как оно дальше может повернуться. Тут-то мы богаче. Тут-то, что называется и есть пресловутый опыт. И это, конечно, не главное. На какую головку сей опыт упадет. Наверное, правильнее говорить: если б молодость умела — если б старость хотела. Ведь, порой можешь — а не охота. Пустое все, вдруг в голове появляется эдакое. Собственно и это тоже решение. Без решений нельзя, но думать надо. Не торопись. Не торопись.
Вот и сейчас вы приняли решение, но ведь у больного не только болезнь, у него целая жизнь прошла, весь организм перед вами. Не решай, дорогой, судьбу его по одной только болезни. Да, вы сделали много исследований, разложили пасьянс из этих карточек в своей решительной головке. А есть что-то еще, что материально не усвоишь, что надо обдумать и понять. И уж потом медленно, но достаточно быстро, принять какое-то решение. И все равно полно сомнений должно остаться. Нельзя без сомнений, особенно в медицине, хирургии…
Нет. Вздор. Почему только в медицине?! Не прав я. А во всей нашей общей жизни, пожалуй, для сомнений еще больше оснований. На сомнениях держится мир. Решительность, безоговорочность опасны. Убийца решителен — у него не бывает времени думать. Даже, если это профессионал и убивает обдумано, по заранее разработанному плану. Или палач — он тоже должен быть решителен.
