Алексей Филиппенков - Воронка
– Видимо, кто-то еще остался жив, – шепотом сказал Франсуа, заползая наверх воронки и чуть высунув голову для ориентира.
– А кто это может быть? – прошептал Вернер, торопливо дожевывая ломоть хлеба.
– Не знаю, или немцы, или французы, или – на крайний случай – крысы лазают.
– Крысы? – с выпученными глазами спросил Вернер, резко дернувшись от противных судорог. – Они же такие страшные, противные.
– Зато вкусные, – с ухмылкой заметил Франсуа.
– А мы на них сначала капканы ставили, но они из них вырываются. А потом просто дубинками их убивали и все, но есть их… это кошмар!
– Да, сразу видно, что ты новичок. Ничего, через месяц тебе это покажется деликатесом.
– Что вам видно там, мсье?
– Ничего, словно и нет никого. А нет… вижу какое-то движение. – Франсуа шептал все тише и тише. – Там кто-то есть, это точно. – Франсуа взял винтовку и продолжал внимательно всматриваться во мрак.
Ночной мрак резко озарился ярким светом, похожим на удар молнии и тишина прервалась пулеметным огнем. Воронье разлетелось в разные стороны, и отчетливо был слышан звук падения. Будто на землю бросили мешок картошки. Еще через секунду всю ничейную территорию покрыл стон. В воздух взмыла осветительная ракета, и поле боя предстало в самом своем жутком виде. Земля была пропитана кровью дневной атаки, тела лежали подле друг друга. Грязь и хаос составляли главный фон. Франсуа смотрел вдаль, наблюдая за ситуацией вокруг, и когда ракета погасла, спустился на дно:
– Вот что происходит, когда солдат теряет терпение, – с яростью сказал он.
– Что, что там? – вертя головой, спросил Вернер.
– Такой же, как мы. Именно такая участь ждет нас, если мы отсюда выйдем, черт, – было видно, что Франсуа чем-то разозлен.
– Но кто в него стрелял, вдруг свои же? – спросил Вернер.
– А это уже никого не волнует. Когда ты на ночном дежурстве, то на любое движение ты обязан ответить выстрелом, иначе это может погубить всю часть. Возможно, это раненый ползет обратно. Или же новобранец, засевший в воронке при атаке и решивший вернуться. А, не дай бог, это вражеская атака в ночи, и единственный выход – это стрелять на поражение, для собственной же безопасности. День и ночь действуют пулеметные расчеты, солдаты отдыхают, а пулеметчики лишь сменяют друг друга. Стреляли с немецкой стороны.
* * *Люди в очередной раз принесли жертву богу войны. Они всегда гибли на войне за королей или правителей, которых они и в глаза не видели. Для Вернера армия представлялась довольно странным институтом. Он не мог связать все ниточки непонятных мыслей в своей голове. Человек, бегущий на пулемет, знает ради чего он бежит? Ради Родины? Ради близких? А может, ради какого-нибудь Хайнца? Но если бы не амбиции нескольких государственных лидеров, то и не пришлось бы умирать вообще. За что нам воевать? За тех, кто когда-то унижал и избивал тебя в университете, но испугался теперь отдать свой долг?
Романтическая душа этот Вернер: все должно быть хорошо, все должны быть добрыми, отзывчивыми, вечно помогать друг другу. Но только здесь, на войне он стал понимать всю правду этого мира. Там, в Йене люди живут, не зная о событиях, происходящих здесь. Но мало тех, кого эта война оставила равнодушными. Газеты с фронтовыми сводками скупаются молниеносно. Кинотеатры день и ночь забиты людьми, кто приходит прослушать последние события под громкую речь человека позади зрительного зала, который озвучивает последние мировые новости войны, сопровождая это все картинкой на экране: «Сегодня немецкая армия заняла Шарлеруа», «Британская армия потеряла около девятнадцати тысяч человек за первый день боев на Сомме, это небольшая победа для Германии в этой войне». Разве мог Хайнц, охмуряя девушек с мужеством в душе, знать, что настоящие мужчины Германии сейчас здесь, на фронте, а он просто трус, раз не вызвался добровольцем. Или дураки те, кто идут на фронт? Их могут убить сегодня, завтра, и будешь ты лежать в земле, никого не будет волновать твоя смелость, и всем будет наплевать, почему ты пошел сюда. Что лучше? Отсидеться на гражданке, жить обычной жизнью, попивая пиво в баре, или делить один окоп со своими братьями по оружию и вшами, ожидая каждую секунду снаряд в свою сторону? Грань этого выбора очень острая: выбрав не то, можно очень пожалеть, а ценой выбора будет жизнь. Сколько солдат возвращается домой без ног, без рук, с изуродованными лицами, с искалеченными судьбами – а ведь каждый из них хотел вернуться домой здоровым. Каждый солдат, идущий на войну, надеется, что он выживет. Каждый! Вернер начинал понимать, что война не терпит героев, выскочек и хвастунов. Все эти выскочки первыми отправляются домой в сопровождении почетного караула, и путь их завершается маленьким клочком земли в каком-то неизвестном городе, с крошечным букетом и эпитафией. Здесь важно только одно: быть сдержанным, осознавать всю ситуацию и действовать с ясной головой. Возвращаясь домой с фронта, только ты будешь знать войну, только ты будешь слышать до конца своих дней эти стоны раненых, эти имена убитых, которые будут уходить все дальше и дальше в историю. Только ты будешь слышать разрывы снарядов и сигналы людей, предупреждающих о них. Все это будет постепенно утихать в твоем сознании из года в год, но никогда не забудется. Твоя память и твой слух – словно ракушка, навсегда запомнившая море, только бушующие волны заменят боль и стоны. Оставаясь в одиночестве, ты всегда мысленно будешь возвращаться в то время. И умирая стариком в теплой постели, будешь уносить с собой часть истории, имена, судьбы. Война – это не только разрывы и смерть, это и должное понимание между людьми, поддержка до конца своих дней, и не важно, откуда ты вытаскиваешь друга, – из траншеи перед атакой или из финансовых долгов. Хайнц всего этого не знал: для него показателем мужественности было выпить пива, надеть модную рубашку и пройтись красивой походкой перед окружающими, показав им свое «Я», и они бы гордились им, гордились бы своим присутствием рядом с таким человеком, для них он был героем. А тот, кто видел лицо самой смерти, уйдет в конце тихо, чуть закрыв за собой дверь, и никто и никогда не узнает, что этот мир покинул очередной солдат, который спас когда-то много жизней, который видел самое дно жизни, был на самом ее краю. Был там, где бродит сама госпожа смерть, забирая с собой судьбы в черную бездну, где все пропадают навсегда. Она забирает их молодыми, красивыми, полными надежд. Так что же легче выбрать? Мокрые и грязные окопы – или продолжать жить, не зная проблем, но зная одно: что жизнь будет долгая и по большей части счастливая? Здесь, наверное, каждый для себя сделает выбор сам.
Вернер глубоко задумался. Прожитый день не выходил у него из мыслей. Подсознание уже не бесилось так истерично, как пару месяцев назад или сегодня утром. Теперь оно рассудительно и умеренно расставляло по местам все разбитые кусочки расколотой души, соединяя их и личность Вернера в единое целое. Он крепко держал в руке крестик, висевший у него на шее, и молился, выговаривая еле слышные молитвы и просьбы о помощи Господа. Его семья была верующая, а особенно мать. Она, так же, как и семья Агнет, каждое воскресенье ходила со своими подругами в церковь – заодно и обсудить последние сплетни в городе и, конечно же, поворчать о неподобающем поведении своих мужей. Вернер не часто ходил в церковь, но Бог также был для него опорой и надеждой в жизни. Он верил, что где-то там есть Господь, который следит за всеми людьми и помогает в тяжелые минуты, когда душа плачет и ей нужна помощь. Даже отправившись на войну, он взял с собой Библию, и она всегда была в его рюкзаке, она давала ему надежду и поддерживала.
– Кому ты молишься? – с ехидством спросил француз.
– Я молюсь Господу, мсье. Ведь без него я не остался бы живым в такое время. Он ведет меня и помогает мне по жизни, – ответил Вернер.
– Кто это тебе так голову забил этой религиозной чепухой?
– Ведь Бог есть, и без веры в него нам всем было бы труднее. Нельзя жить без веры.
– Ты веришь в Бога только потому, что тебе нужно во что-то верить?
– Нет, мсье, я просто верю, что Господь существует и ведет нас в нашем пути, – Вернер достал из своего рюкзака Библию и стал объяснять Франсуа все о Божьей силе и о необходимости перечитывать эту книгу время от времени.
Франсуа начинал чувствовать легкое раздражение в душе. Он сам когда-то был прихожанином в храме его родного города и просил у Господа надежду на счастливую жизнь. Но с момента смерти жены и дочери, все изменилось. Бог уже не был для него тем могуществом, к которому люди тянутся, когда не могут найти ответы в мирской жизни. Для него Бог стал совсем чужим, особенно, когда не уберег семью.
– Оглянись вокруг, солдат, где ты тут видишь Бога? Он покинул эти края, и смерть окутала эту землю. Где твой Бог? Разве он помог ему? – говорил Франсуа, показывая на мертвого Руди Байера.
