Джессика Андерсон - Лицедеи
2
Тед Китчинг проснулся в комнате с грязными розовыми стенами и поблекшими занавесками на окнах, никогда не видевших солнца. За туалетным столиком спиной к нему сидела девушка-вьетнамка, с которой он провел ночь.
Подняв руки, она укладывала и подкалывала длинные волосы. Уже почти час сидела она голая на стуле, дожидаясь, когда Тед проснется, но сейчас старалась не встретиться в зеркале с его глазами и делала вид, что не подозревает о его присутствии. Американцам было трудно произносить ее настоящее имя, поэтому они называли ее Джеки. Позднее из любви к французскому она взяла себе фамилию Тон, а так как, исходя из правил английской фонетики, Тон иногда произносили как Тан, она добавила еще одно «н» и стала Джеки Тонн.
Джеки было двадцать пять лет, но большинство австралийцев и американцев охотно верили, что ей восемнадцать. Подколов волосы, Джеки наклонилась вперед, почти касаясь своего отражения в зеркале. С величайшим вниманием и осторожностью она прикоснулась мизинцем к уголку глаза, будто достала соринку. Потом повернулась на стуле, выпрямила спину в струнку, всунула ноги в туфли на высоких каблуках и встала. Решительным шагом она подошла к стулу, где поверх ее дорогого завлекательного вечернего одеяния лежали трусики и платье, приготовленные на сегодняшний день.
Тед оглядел комнату.
— Будь я проклят, если помню, как здесь оказался.
Джеки не обратила ни малейшего внимания на это глубокомысленное замечание. Натягивая трусики, она нагнулась, показывая Теду, что даже в этой позе ни единой складочки не появляется у нее на талии, а груди остаются неподвижными.
— Джеки! — вдруг вспомнил Тед.
— Да.
Джеки произнесла скорее «дя», пытаясь скрыть американский акцент, выдававший ее возраст, и заодно подчеркнуть, что торопится и ничуть не дорожит обществом Теда. Джеки попала в Сидней потому, что была смешлива и смазлива, но довольно скоро одна китаянка из Малайзии, научившаяся с неприступным видом и суровым взглядом править собственной машиной, объяснила ей, что смешливость и смазливость не приведут ее ровным счетом никуда. А по мнению этой китаянки, место, куда следовало попасть, должно походить на картинку в рекламных объявлениях журналов с глянцевитой обложкой.
— Как твоя фамилия, Джеки? — спросил Тед.
Джеки взяла в руки платье.
— Я тебе вчера сказала, — с полным безразличием ответила Джеки.
— Я забыл.
Джеки накинула платье на голову.
— Тонн, — громко сказала она.
Одно движение гибкого тела, и Джеки оказалась в плотно облегающем платье великолепного покроя холодного темно-синего цвета. Тед посмотрел, как она застегивает пояс, обвел взглядом комнату. Нахмурив брови, он снова взглянул на вечернее платье и лежавшие под стулом серебряные туфли.
— Что ты, черт побери, делаешь в этой берлоге? Или, вернее, что я тут делаю?
— Я жду возможности снять хорошую квартиру, — сказала Джеки. — Приличную квартиру трудно найти.
— Не хватает капиталов, да, Джеки?
Его улыбка заставила Джеки зажать рот рукой, чтобы не прыснуть в ответ, но Тед уже разразился громовым хохотом, повалил Джеки на кровать, и ее смешливость вновь одержала победу.
В полдень Розамонде позвонил Дуглас Мерримен и сообщил, что сегодняшний и, по крайней мере, завтрашний день Теду лучше провести вне пределов досягаемости, даже для Розамонды. Не смущаясь ее молчанием, он сказал, что завтра сам будет отвечать на вопросы, так как лучше Теда умеет разговаривать с репортерами.
— Как будет с телевидением, не знаю. Они, конечно, захотят снять дом и мальчиков. Тед просил не пускать мальчиков в школу, пусть сидят дома. Подходите к телефону, только если раздастся условный звонок. Тед будет звонить так: три звонка, потом еще три.
— Я не люблю бросать трубку, с кем бы я ни разговаривала, — сказала Розамонда. — Даже с вами.
— Вы, дорогая, зря считаете меня злым гением Теда. Моя жена думает то же про вашего мужа.
Розамонда положила трубку. Дома не было никого, кроме нее. Мальчики ушли очень рано, захватив непромокаемые костюмы и доски для серфинга. Забравшись с ногами в кресло, Розамонда полюбовалась на воскресные яхты, обкусала ноготь большого пальца и позвонила матери.
— Мама, я лучше скажу тебе сейчас, потому что завтра ты прочтешь об этом в вечерних газетах.
— Мы не получаем вечерних газет, родная. Я как раз собиралась тебе позвонить. Папе очень нехорошо.
— Ты считаешь, что ему стало хуже?
Грета говорила громко, безжизненным, ломким голосом:
— Началась кома.
— Боже мой! — едва слышно откликнулась Розамонда.
— Вчера он вел себя очень странно. Снял шляпу, швырнул на траву. Потом ему стало лучше, а потом, уже в доме, это случилось.
— Врач был?
— Конечно. Хотя непонятно зачем.
— Как ты сама, мама?
— Я… что ж… жду.
— Папа… он останется дома?
— Он так хотел. Ты знаешь, как он относится к больницам. Позвони, пожалуйста, Гермионе сама.
— Хорошо, — сказала Розамонда, — я тогда не стану ничего тебе рассказывать, это слишком длинный разговор.
— Если ты про Теда, не нервничай, Рози. Тот, кто нажил одно состояние, наживет и другое, а Тед еще молод. Дом вам, наверное, придется продать.
— Мама, — сказала Розамонда, — мне бы не хотелось…
— Пришел врач. Мне надо идти.
Розамонда сжала трубку обеими руками.
— Мама, одну минуту. Я завтра не буду подходить к телефону, если тебе что-нибудь понадобится, звони два раза: три звонка, потом еще три, тогда я сниму трубку.
— Три звонка, потом еще три, — с тупой покорностью повторила Грета. — Хорошо, родная. До свидания, не тревожься.
Розамонда положила трубку и расплакалась; вода в гавани заискрилась серебряными звездами. Розамонда уже давно не смотрела на гавань сквозь слезы, со времен первых ссор с Тедом, когда они еще только поженились и снимали квартиру на берегу Элизабет Бей. Розамонда вытерла глаза и позвонила Гермионе, но у Гермионы никто не ответил, тогда Розамонда позвонила Гарри. Выслушав ее, он вежливо, почти официально, сказал:
— Мне очень жаль, Рози.
— Судя по твоему тону, ты ничуть не удивлен.
— Видишь ли…
— Я одна. Тед скрывается, как в кино, — поторопилась добавить Розамонда, — приходите.
— Мы с Сильвией как раз собрались пойти к маме.
— Но захочет ли мама…
— Мне не понравился ее голос по телефону. Сильвия имеет право… Он умирает, ты знаешь.
— Знаю.
— Сильвия никак не может поверить. Не тоскуй, Рози. Где Мин?
— Я звонила, никто не отвечает.
— Позвони кому-нибудь из подруг.
— Скажи: «Мой муж отъявленный негодяй» — и посмотри, что будет? Одна сумеет этим пренебречь, может быть, две, но как раз их мужья наверняка не сумеют. Инстинкт. Так легче сохранить душевный покой, а заодно дом. Ничего, Гарри. Не беспокойся обо мне. Я сейчас снова позвоню Мин. Да, Гарри, если тебе что-то понадобится, звони два раза: три звонка, потом еще три, тогда я сниму трубку.
Розамонда снова набрала номер Гермионы, к телефону подошел Джейсон.
— Они все поехали смотреть дом, тетя Рози.
— В воскресенье?
— Частная продажа. Простите, тетя Рози, мне надо идти.
— Что случилось?
— Мы играем. Я играю с Николасом Смитом.
— Джейсон, попроси маму позвонить мне, когда она вернется. Скажи, что это важно.
— Хорошо.
— Скажи ей, пусть звонит два раза: три звонка, потом еще три.
В гавани начался шторм, на синевато-сером небе появились фиолетовые облака, по зеленой воде стремительно побежали сверкающие белые барашки. Через несколько минут в комнату с шумом ворвались промокшие возбужденные мальчики.
— Идите и обсушитесь, — сказала Розамонда, — мне нужно с вами поговорить.
— Мы же только переодеться, — сказал Доминик. — Мы идем к Дереку.
— Вы, кажется, хотели узнать о банкротстве отца? Я расскажу вам, когда вы переоденетесь.
Мальчики немедленно примолкли.
— Скажи сейчас, — попросил Доминик.
— Неприятностей нам и так хватит, незачем добавлять к ним еще воспаление легких. Идите и переоденьтесь.
Пока мальчики переодевались, дождь прекратился, ветер унес фиолетовые тучи, небо вновь радостно засияло.
— Так вот, — сказала Розамонда, отпив глоток джина, — некоторые из компаний отца оказались неплатежеспособными, но сам он не обеднел, ему не придется продавать дом.
— Это не имеет значения, — сказал Доминик.
— Если только он не мошенник, — неуверенно проговорил Метью.
— Этот вопрос вы зададите ему сами, когда он вернется.
— А когда он вернется? — спросил Метью.
— Да, и где он все-таки сейчас? — спросил Доминик.
— Его не будет дома ни сегодня, ни завтра. Я не знаю, где он. И еще, отец хочет, чтобы вы завтра не ходили в школу, потому что вас могут изловить репортеры или телевизионщики.
