Марина Палей - Long distance, или Славянский акцент
Он настигает ее лишь возле самого лифта.
Сцена 10
Возле дверей лифта.
Она. Не надо. Ничего не надо. Пожалуйста.
Он (хватая ее за плечи). Что случилось?! Почему?! Я не понимаю!..
Она (пытаясь вырваться). И не надо!..
Он. Почему ты не хочешь мне объяснить? Это нечестно!
Подходит лифт. Двери открываются.
Она (отчаянно вырываясь, в слезах). Смысла нет! Нет никакого смысла!
Он (пытаясь ее удержать). Почему? В чем нет смысла? Почему ты не хочешь со мной разговаривать? Чем я тебя обидел? Господи!..
Она (найдя “ключ”, спокойно). Пожалуйста, убери руки. Ты не имеешь права меня удерживать.
Он как по команде почти рефлекторно разжимает руки. В этот же момент двери
лифта закрываются. Слышно, как лифт уезжает.
Черт!..
Он. Если я что-то сделал не так, то объясни мне, пожалуйста. Объяснить можно все. Обо всем можно договориться.
Она. Не думаю.
Он. У меня почти нет опыта. Я не знаю, как обращаться с девочками...
Она (по-русски). Рассказывай! Так я и поверила!
Он. Что?.. Что ты сказала?.. У меня была только одна герл-френд... Я тебе говорил... И она была американка!.. Остальное не в счет... one night stands...
Слышно приближение лифта.
Она (снова по-русски). А мне плевать, понимаешь?! Мне на это на-пле-вать!!
Он (хватая ее за плечи). Тише!.. Остынь!.. Не надо устраивать здесь скандал, пожалуйста...
Двери лифта открываются, оттуда выходит группа студентов. Ритуальное испуска-
ние позитивных звукосигналов: “Hi!” — “Hi!” — “How are you?” — “Fine! How are
you?” — “Fine!”
(Пытаясь придать теме отвлеченно-лингвистический оттенок.) Что это — “Mnena etana ple-vat”?
Она. Отпусти, слышишь?
Двери лифта закрываются.
У, дьявол!
Колотит по кнопке. Удаляющееся гудение.
Ну, дьявол! Все равно уйду...
Направляется к лестнице.
Он. Подожди. (Берет ее за руку.) Сейчас уедешь. Вот, смотри. (Нажимает на кнопку.) Ты мне только скажи: ты на дискотеку со мной сегодня пойдешь? Я бы хотел, чтобы ты послушала мою любимую группу... Конечно, ты можешь не ходить... Делай как хочешь... Это твое право...
Неожиданно быстро подходит лифт. Двери открываются. Она входит в кабину.
Поворачивается к нему лицом.
Она. Не знаю. Я позвоню. Если нет — найдешь себе кого-нибудь.
Смотрят друг на друга в упор. Пауза. За это время успевает измениться выражение их глаз. И тут двери закрываются. Проходит еще пара секунд. Слышно, что лифт
стоит на месте. Так и стоит. Не уезжает.
Затем за дверями раздается глуховатый небрежный стук.
Он (в щель). Нажми на зеленую кнопку!! Слышишь?! На зеленую!!
Двери открываются. Как пишут беллетристы, — “стараясь сохранять невозмути-
мость”, — она выходит из кабины.
Она. Я забыла выпить мой сок.
Сцена 11
В коридоре. На пути в номер.
Она. Я хотела бы перед дискотекой заехать в свою хибару. Переодеться.
Он. О’кей.
Она. Я хочу надеть такое маленькое черное платье...
Он. О’кей.
Она. И черные ажурные чулки.
Он. О’кей.
Она. И сделать макияж.
Он. Не надо. Пожалуйста!..
Она. Я хочу.
Он. Не делай...
Она. Не буду... Короче, смотри: до меня на машине минут сорок, да у меня час, а от меня до Long Beach, думаю, часа два. Нам надо выехать отсюда часа за четыре до начала.
Он. Почему?
Она. Я же сказала. Там начало в девять, а сейчас, кажется, половина четвертого... Значит, у нас еще часа полтора в запасе...
Останавливаются перед дверью.
Он. Подожди... Так ты что же, хочешь ехать туда на машине?
Она. А что? Почему нет?
Он (с нарастающим раздражением). Так я что же, по-твоему, должен вместо отдыха три часа провести за рулем? В свой уик-энд?
Она. Я думала...
Он (перебивая.) Имею я право расслабиться?
Входят в номер.
Она. Я думала, бензин дешевле, чем билет на автобус...
Он. Дело не в этом! Должен же я отдохнуть? Туда три часа, назад три часа... Думай, бэби! А если я там немного пива позволю себе выпить?
Она (подлизывается: разыгрывает “практичность”). Ну, я просто думала, что двадцать восемь долларов — это многовато...
Он. Какие двадцать восемь долларов?
Она. Ну, за билет в Long Beach...
Он. Почему? Два билета по двенадцать будет двадцать четыре...
Она. Я имею в виду туда и обратно.
Он. Я и говорю: туда и обратно я езжу за двенадцать долларов.
Пауза.
(Начиная прозревать.) Подожди-ка... Так ты, когда ездила туда и обратно, платила четырнадцать долларов за билет? По пять пятьдесят отдельно за поезд и по полтора за автобус в одну сторону? Я... угадал?.. (Молчание.) Да? Да? О, Джизус! Ты что же, не покупаешь package?!
Она. Что это — package?
Он. Package? Ты не знаешь, что такое package? Are you kiddning?
Она (виновато). Нет.
Он (холодно, оскорбленно). Package — это полный комплект, когда ты сразу берешь на поезд и на автобус туда, а также на автобус и поезд обратно. Сразу. Единовременно. Это понятно? Экономишь два доллара.
Она. Я не знала.
Он. Чего ты не знала?! Ты уже месяц живешь в стране!!
Она. Но мне никто не сказал...
Он. Кто тебе должен говорить?! Неужели Susan тебе не сказала?
Она. Нет...
Он. А Fanny? А Carol? А эта твоя Linda Flaim?
Она. Нет! нет! нет!..
Он. А почему Таня с Игорем не сказали?
Она. Но ведь и ты не сказал!
Он. Я не знал, что ты не знаешь! Разве я мог это знать? Я был уверен, что ты знаешь! Как можно такое не знать?!
Она. О, перестань... прошу тебя... у меня голова начинает болеть...
Он (саркастически). Голова-а-а? Ах, у тебя, оказывается, есть голова-а-а?.. Нет у тебя головы!!! Потому и денег у тебя нет!! И не будет!! (Из последних сил, демократично.) Ну, это твое дело... Это действительно твое глубоко частное дело... (Все-таки не выдержав.) Дискаунтной карточки даже нет, а цветы покупаешь!!
Она. Опять?! (Рыдая.) Опять?! Ты опять!! Опять!!
Хватает с холодильника букетик гордений (они и лежали так, без воды) и вышвыривает его в окно. Затем начинает лихорадочно хватать с полок какие-то мелкие предметы — очевидно, с той же истребительской целью... Весь этот процесс занимает чуть больше секунды, потому что хозяин этих предметов уже мертвой
хваткой держит ее за плечи.
Он. Как ты смеешь?! Как ты смеешь?! Это мое!! Раз ты мне подарила, это теперь мое!! Это моя память!.. Ты не имеешь права!.. (Рыдая.) Зачем ты это сделала?.. Зачем ты выбросила цветы?.. Боже мой!.. Это были мои цветы!..
Она (в его живот). Успокойся... Ну, пожалуйста, успокойся...
Он (громко всхлипывая). Я никогда не был счастлив!.. Никогда!..
Она. Ну, успокойся... Ну, не надо... Не надо, моя ластонька...
Он (с детским интересом).Что это — “laston’ka”?
Она. Это ты и есть... Это ты... Это тебя так зовут, мой хороший!..
Он (настороженно). В позитивном смысле? Да? Или нет?
Она. В позитивном... Моя ты ластонька бедная...
Он. “Bednaja”?.. (Вытирая глаза.) Что это значит?
Она. Это значит, что я дура. Это значит, что у меня нет терпения. Это значит: я буду очень стараться!..
Он (с сомнением). Все в одном слове?.. (Мрачная констатация факта.) Русский язык!..
Пауза, на протяжении которой оба, словно настраивая носы, трубно и довольно
диссонантно сморкаются.
Знаешь, давай действительно поедем машиной. Я думаю, это лучше. Ведь последний ночной автобус оттуда, по-моему, в половине двенадцатого. А если мы захотим остаться еще? Дискотека-то до пяти! А пива я могу и не пить. Я его и не особо люблю. Так, стаканчик вначале. А можно без него обойтись вообще...
С неожиданной игривостью вперяет глаза в ее грудь. Затем осторожно скругляет ладони и как бы надевает их на ее довольно щедрые возвышения. Так и продолжает в явном смущении сохранять эту позу, словно тайком осязает мячи в магази-
не игрушек, заранее зная, что почему-то их не попросит.
Большие груди, ммм? Какие большие!.. О, красиво!.. Ведь красиво, да? (С важным видом.) Это перед периодом, да? Я угадал? Я угадал, да? (Внезапно.) Sorry!.. (Отходит к холодильнику.) Сок хочешь?.. Боже мой, я еще не имел сегодня мой ланч!
Сцена 12
В машине.
Она (на русском, исключительно себе, то есть молча). Разве это не кино? Каждый ребенок с ума сходит, мечтая войти в картинку на стене или в книжке, а мне, вполне, так сказать, пожившей девушке, удалось попасть ажно в картину. Художественную, цветную, широкоформатную. Полнометражную, я надеюсь. Американского производства. Разумеется, со мной в главной роли. Про что? Про любовь. Разумеется. Про любовь. Про ту, стопроцентную, высшего кинематографического качества, где у главных героев всегда такие великолепные зубы и волосы, — да, про такую вот, никогда прежде со мной не бывшую, открыточно-глянцевую любовь.
А на другую не было б нынче моего согласия. Зачем? Других мне и так выпало под завязку, — не счесть даже принципы, кои можно было бы положить в основу бессчетных и, благодарение Богу, не скучных классификаций. И все-таки сам кинотеатр, где на рваной простыне пьяненький киномеханик более-менее регулярно дарил мне эти наркотические видения, — сам, так сказать, театр действий — был удручающе, ужасающе, удушающе неизменным, — и нет у меня ни тени сомнения, что и пребудет он точно таким же, абсолютно таким же, к добру или к худу, в провинции ли, в мегаполии (а в последней его нутряной антураж только четче проступает сквозь валтасарову вонь и разнузданное бесстыдство блядско-светских банкетов) — пребудет он точно таким же ныне, присно и во веки веков; по бессрочной сути своей, как ни крути, это всегда захолустный ДК — с дощатым полом, густо заплеванным, как зажгут свет, серой шелухой, — с обязательной горсткой местных интеллигентов, кичливо теснящихся у выхода в темень и хлад коридора (и, как всегда, подслеповато зашибших какого-то и без того хронически уязвленного собрата), — знакомый до воя захолустный ДК со стайкой подружек бухгалтерско-семейного образца, возбужденно обсуждающих, “кто с кем остался”, — со старухой (в мохеровой , дырьями, шапочке), ухнувшей на билет половину пенсии, — и конечно же с неотменимым, как возмездие, храпевшим на весь зал бедолагой, после включения света всякий раз оказывающимся изгвазданным и тщедушным бомжом, с запрокинутой, как у зарезанного, головой , с синюшным кадыком на горбатом горле, с огромной разверстой дырой черного рта, — снаружи это существо выглядит как-то особенно заброшенным в пустом зале, а внутри себя самого оно, будучи ребенком, наивно блаженствует под летними соснами своего детства, снова обманутое жестоким правдоподобием сна, — пока визгливая, с обвислым задом, билетерша не восстановит наконец ход времени, выпихнув несчастного под ледяной дождь.
