Лев Ленчик - Свадьба
Я представлял себе разъяренного Кирилла. Он и в спокойном состоянии (если допустить, что таковое совместимо с ним) хорош. А тут — сущий дьявол, видимо. Полицейский, протоколировавший происшествие, чуть было не увез его с собой.
Где же честность, господин Кирилл? Где же ваша честь, героический защитник Масады, фантазер и мудак? Или все средства хороши для достижения цели? Но какова же цель? И что вы намерены Потапову сделать?.. Не пора ли уняться? Историю не переписать ни новыми чернилами, ни новой кровью…
С такими мыслями попробуй уснуть. Нинуля тоже всю ночь ворочалась. Не знаю, спала ли. Обычно, в таких случаях, мы разбегаемся по разным спальням. А тут — полный дом гостей. Все четыре спальни заняты. Боишься нарушить покой дорогих и близких. Не покурить, не выйти. Словно в камере.
Под утро я все же задремал, но, видимо, не глубоко, поскольку пробудился от касания солнечного луча. Думал, что проспал все на свете, взглянул на часы — еще шести не было. Голова тяжелая, как чурбан. В глазах — песок. Вышел в кухню: все наши женщины уже не спят. Сидят на веранде, обсуждают, каких холодных закусок покупать и сколько. Нинуля записывает, мама с Цилей наперебой подсказывают, спорят, диктуют. Колбасы, сыры, различные виды соленой рыбы, селедки. Все они знают: имена, вес. «Не страшно, что купим больше. Пусть лучше останется, чем не хватит».
Я уже, кажется, упоминал, что в рент свадебного помещения входит и стол, то есть еда. Однако американский метод сервировки стола ни при какой погоде не может удовлетворить нашу русско-еврейскую публику.
У американцев как? Сначала бар с напитками — без всякой еды, потом три блюда, подающиеся и убирающиеся по очереди одно за другим. И ни крошки больше. Скажем, на первое — салат, на второе — что-нибудь мясное с гарниром, на третье — кусочек торта или мороженное. Вот и все. Точно в столовке. Поели, убрали столы — и все. Дальше только танцы при голых столах. Бар с напитками — пожалуйста, может быть открыт и во время танцев, но никакой закуски. На американских вечеринках вся процедура наполнения утробы занимает, от силы, часа полтора, ну, максимум, — два.
Стыд и позор!
Этот ничем не оправданный изъян буржуйского обычая («скупые они или нажрались уже на всю жизнь?») решено было исправить собственными силами. В дополнение к американскому трехблюдному обеду, напечем пирожков, нажарим котлет, накупим изысканной холодной снеди — и превратим свадебные столы в постоянно действующие источники чревоугодия и сладострастия.
Пировать — так пировать по-нашенски. Как говорит наш родственник Дима, а што-о? А што-о, они нас будут учить, как есть?
Сегодня нам предстоит хорошенько помотаться по магазинам. Летний день — большой день, жара. За завтраком решаем совершить коллективный утренний поход на озеро, на пляж. Мама, Сема с Цилей, Гриша с женой и дочкой и мы с Нинулей.
Прекрасно. Озеро смоет последние остатки сонливости, взбодрит, и кто знает, авось, удастся вымести из головы весь хлам, занесенный в нее неуемной кирилловской гнусью.
Озеро — моя гордость.
Озеро — как Россия. В нем много поэзии и мало смысла.
Озеро — музыка, живописная гамма, русская песнь. Россия и озеро, и береза — у нас на озере русские березы — дар судьбы, вдохновенный выброс природы в момент ее наивысшего просветления.
Озеро воздушно, прозрачно, призрачно и свинцово. Да, да, оно — полет и оно свинец. Оно — Россия.
Мы пришли… пардон — мы приехали на озеро ранним дымчатым утром. Не дымчатым, а парным. Пар — как молоко. Зеленые великаны и великанши из племени Флора-Магия со всем своим подрастающим поколением стояли почти неподвижно, плечом к плечу, образуя вокруг зеркальной глади кольцеобразную стенку. У их ног, то там то сям, виднелись белые очертания домов, выглядевших на их фоне игрушечными, а в двух-трех точках водяного зеркала бросались в глаза неподвижные статуэтки одиноких лодчонок с полусогбенными фигурками одиноких рыбаков с удочками.
Тишина и красота.
Пляж — небольшой квадрат песчаной насыпи. А для купания — примерно, такого же размера квадрат воды, очерченный плавучей ниткой разноцветных пробковых бус. Никакой свободы. Все — как для детей. Взрослому человеку — не поплавать, не развернуться. И вдобавок — несколько внушительных табличек со строгим предупреждением: «В отсутствии спасателя в воду не входить».
Смешно, конечно.
И гости мои, как водится в таких случаях, немедленно ударились в зубоскальство. Куда ты нас притащил, лужа, а не озеро, курам на смех.
— Ах, — сказал Гриша, — они же законченные дураки. Такое озеро, а людям поплавать негде.
— Что же в этом удивительного, — невозмутимо подхватывает Семен, — это же ваша хваленная Америчка.
Он произносит амэрычка, чтобы ни у кого не осталось сомнения, что он имеет в виду. А имеет он в виду, что у нас в Израиле такой глупости не встретишь.
Вообще говоря, и он, и мама, и Циля по любому поводу, к месту ли, не к месту, всегда не забывают вставить это сакраментальное «а у нас…» А у нас все разумно и правильно! Мы пьем кофе так-то. Мы любим есть арбуз так-то. У нас это не принято. Мы так не делаем.
Можно слышать это раз, другой, но по двести же раз на день — извините. У Пастернака в «Живаго» есть один врач-еврей, в уста которого вложен длинный монолог насчет того, что мы, евреи, такие-сякие, произведя из своего тела Христа — первую в истории ипостась личности — и отринув ее, тем самым на веки вечные оставили себя в состоянии толпы. Помню, как во время чтения и долгое время после злила меня эта дикая и совершенно ложная идейка. В том-то и дело, что еврейское «я» всегда по-особому гипертрофированно и раздражительно для окружающих. Каждый еврей — хухым, один умнее другого. Не зря говорят, в Израиле три миллиона евреев и три миллиона президентов. Какой-то шутник распустил даже слух о том, что в израильском аэропорту вас встречает плакат: «Не думай, что ты умнее всех: здесь все евреи».
Одним словом, сильно покоробил меня пастернаковский выпад, причем вспоминается он, почему-то не тогда, когда читаю Шафаревича или Гитлера, которые тоже стояли на том, что евреи напрочь лишены личностного, творческого начала, а именно тогда, когда встречаюсь со своей израильской родней.
— Мама, почему непременно мы? Ты можешь любить кофе с молоком, Циля — молоко без кофе, а Сема — кофе без молока. Откуда мы?
— Нет, мой дорогой сыночек. Ты-таки а гройсер хухым, но весь Израиль пьет кофе только с молоком, потому что так мягче и вкуснее.
Вот и поспорь, пойди, с Пастернаком, который отрезал от себя свое еврейство раз и навсегда, и ни одной строчкой, ни одной запятой, ни духом, ни слухом ни в одном стихе, насколько мне известно, об этом не заикнулся. Вроде бы, он сам — никакой не еврей. Видимо, жажда принадлежать к господствующему большинству не заказана даже гению. Так ребенок инстинктивно выбирает всегда команду красивых и отважных, команду победителей, причем не просто выбирает, но непременно отождествляет себя с ней. Инстинкт стада — детский инстинкт, наиболее глубокий и безрассудный. Правда, в зрелом возрасте в него, в большей или меньшей мере, в зависимости от качеств особи и обстоятельств, вкрапляются весьма рациональные, чаще всего, меркантильные мотивы.
Но был ли великий поэт личностью при этом? Ведь Христа он, вроде бы, не принял, как не приняли озера (оставим великих в покое) наши дорогие гости. Правда, не надолго. Поупражнявшись в острословии, в воду все-таки они пошли. Нинуля, словно предчувствуя ропот, предусмотрительно мячик для них припасла. Нате, развлекайтесь, только не скулите. Благодать.
Купаемся, плаваем, фыркаем, мячиком искусно перебрасываемся, как вдруг — я, очевидно, первым его заметил — полицейский. Стоит у самой воды и рукой машет — на берег нас зовет. Купаться — напоминает — в отсутствии спасателя воспрещено. Штраф. Какой штраф?..
Мы все уже на берегу, окружили его, реплики подаем. Какой штраф? Свадьба, мы вот все из Советского Союза, друзья детства, сын женится. Стоит, слушает. С интересом даже. Молодой, красивый — белокурая бестия! — глаза голубые, волосы русые, стройный, подтянутый. Поначалу хотел всем штраф вкатить, но свадьба — смягчается — оштрафует только хозяина.
Поплелись к машине. Я ему права водителя подал — в Америке единственный документ на все случаи жизни. Он все, как полагается, переписал в квитанцию, расписался, пожелал счастливой свадьбы — и убрался на своем новеньком желто-голубом Каприз Классике.
Квитанция пошла по рукам. В ней мне предлагался выбор: либо явиться в суд такого-то, либо признать себя виновным (в квитанции для этого квадратик для крестика) и тогда в течение двухнедельного срока отправить чек на 50 долларов в местное сельпо (указывается точный адрес).
Вот такое мелкое происшествие с самого утра. Не жалко было этих пятидесяти долларов (хотя тоже на улице не валяются), но досада, что вот так нелепо начался день, бередила довольно ощутимо. Плохая примета.
