Войцех Кучок - Царица печали
— Что поделаешь, не всех счастье встречает смолоду, некоторых только в старости начинают ценить, видать, и моя судьба такова, хоть, правда, в том, что касается старости, я бы поостерегся говорить. «Не знаете ни дня, ни часа», — говорил Господь, а с какой тогда стати нам мерить жизнь прожитыми днями, ведь в счет идет не то, кто сколько прожил, а то, кто сколько еще будет жить, и что-то мне сдается, что в этом отношении я гораздо моложе не только всех вас, но и многих засранцев, например моложе сына моего дурного, который с этим его образом жизни долго не протянет, это как пить дать; когда еще он жил с нами, на него можно было влиять, но теперь он покатился по наклонной и окажется в сточной канаве; что делать, не удалось отцу уберечь ребенка, это поражение, а что делать, но, как я говорил, со мной уже все несчастья случились, теперь должна пойти полоса удач, теперь должно что-нибудь хорошее случиться, чувствую…
И, философствуя так, так о предчувствии своем разглагольствуя, он со всей страстью предавался игре в лото, с поразительной последовательностью не попадая даже в самые маленькие выигрыши, писал сутяжнические трактаты, разоблачающие фирмы, которые за покупку раскуроченного будильника обещали новый автомобиль или же за заказ энциклопедии, стоящей в два раза дороже, чем в книжном магазине, плюс стоимость пересылки с Сейшельских островов, гарантировали ему высокую денежную премию; он требовал все эти призы, высылая по нескольку писем каждый день, и говорил:
— Что это за время за такое воровское, без зазрения совести средь бела дня человека обманывают, эх, если б у меня были деньги на юриста, эх, если б я был руководителем, я бы истребил эту заразу, с корнем бы выдрал, а им что, им и в тюрьме слишком хорошо, на наши налоги их содержат, и у них там лучше, чем в отеле, надо бы вернуть смертную казнь и не миндальничать, и так людей слишком много, трахаются, как кролики, особенно эти бандитские морды, которые проживают в нашем районе, из них тоже ничего хорошего не вырастет; я, наверное, программу стерилизации разработал бы и охватил ею все дерьмо с недостаточным коэффициентом умственного развития, потому что даже если лопату одному такому или какому другому дать, то он по башке кого треснет и убьет, вместо того чтобы выкопать что надо, ой, я бы уж навел порядок, сперва в этом городе навел бы…
Он даже принял участие в выборах в городской совет, в какой-то из партий обнаружился его старый институтский приятель, и ему разрешили в знак «признания его непоколебимой позиции и бескомпромиссности» выступить в качестве кандидата с последним номером по партийному списку, разумеется при условии внесения соответствующей суммы на «цели раскрутки»; старый К. собрал все пенсии за два месяца — свою, сестры и брата (мать отказала в поддержке: «На старости лет у тебя крыша съехала, мужик, я не дам тебе меня в могилу загнать, у меня есть четыреста пятьдесят злотых на месяц, и я тебе на них жрать готовлю, я этого в грязь не брошу! Старый, а дурной, ты думаешь, что тебя там так и ждут, что тебе уже место в кресле приготовили, что тебе уже стол поставили, чтобы было куда ноги положить, шут гороховый, простофиля!»), и внес на счет партии, и выступил кандидатом, и в течение месяца разражался филиппиками против врагов, рассылал обещания друзьям, делил медвежьи шкуры, а потом, когда провалился с треском, впал в глубочайшую депрессию. Закрылся в своей комнатке и не выходил до тех пор, пока не удалось найти объяснение поражению на выборах, сидел взаперти, отказываясь от пищи, позволяя только сестре приносить ему минеральную воду; он объявил голодовку протеста против двуличных и неблагодарных людей, которые предали его в момент истины, он голодал и произносил монологи, доносившиеся из-за двери. Сначала был библейско-мученический период:
— Ах, Боже мой, Боже, зачем Ты так испытываешь меня, зачем выбрал меня на роль Иова, зачем осыпаешь меня отовсюду поражениями и несправедливостями, о Господи, что сделал я Тебе такого? Всю жизнь только гнусность человеческая язвит сердце мое, зачем же Ты испытываешь терпение мое, зачем измываешься надо мной?!
Через пару дней, когда он уже слегка оголодал, он стал еще более раздражительным:
— Глупая жена, глупый сын, глупая родня, глупая семья, глупые соседи, глупое человечество, глупая жизнь, глупость, все глупость!
А когда мать убедила домочадцев, что пора психиатра вызывать, старый К. оголодал настолько, что решил выйти из своей кельи, сохранив при этом остатки прежнего фасона; его вывод был таков:
— Ну что ж, не впервой оказывается, что человеческая глупость необорима; я дал им шанс, которым они не воспользовались; нет так нет, эта страна — дрянь, этот город — дрянь, ни этот город, ни эта страна не заслуживают таких, как я, и даже хорошо, что так получилось, потому что в случае победы я раньше или позже понял бы, что управлять ими — значит уподобиться свинопасу, ха, ха, как сказал, а, очень хорошо, ну так вот, свинопасом я не буду, в этой семье никто никогда не падал так низко, чтобы пасти стадо, какой же я был глупый, что раньше не сообразил это, короче, это было победное поражение, короче, последние станут первыми, короче, дайте что-нибудь пожрать, а то я изголодался за все эти дни!
И все вернулось в привычное русло — к шлепанцам, кроссвордам, телетурнирам, утренним болячкам; старость припорошила их, она покрыла пылью даже сны.
Когда я звонил, мать жаловалась, что раньше, пока сны ее не постарели, ей было легче; она говорила:
— Когда-то мне снилось, что у меня крылья, птичьи такие, что я летаю по небу и крылья несут меня сами, и махать не надо, я всегда думала, что именно так должно быть после смерти, когда человека забирают на небо, а теперь… а теперь мне снится, что у меня крылья, но типа как у моли, явственно ощущаю, что это крылышки как у насекомого, только покрытые не пыльцой, а пылью, везде эта пыль, на кровати, под кроватью, под кожей…
Жаловалась на страх перед адом, она боялась, что из этого дома в ад вроде как прямая дорога, что в этом доме даже святой пропил бы свой ореол, даже святой скатился бы и начал лаять, вот и боялась мать, что и она после смерти направится в ад, жаловалась, что ее одолевают мысли о самоубийстве. Могло ли со мной произойти что-нибудь более страшное, думал я, может ли с человеком произойти что-нибудь более страшное, чем признание собственной матери в мыслях о самоубийстве? Она говорила, что и самоубийства ей снятся, что часто во сне она вешается на трубе пылесоса, или режет вены кухонным ножом, или засовывает голову в стиральную машину и включает режим кипячения, жаловалась, что даже самоубийство в этих снах она совершает как кухарка. Она боялась, что из ада при жизни она попадет после смерти в ад еще худший, потому что вечный.
Как-то еще ребенком я спросил ее, каково в аду. Мать ответила мне тогда удивительно уверенно, как будто уже там была, как будто это были не какие-то там фантазии, а ее личные наблюдения:
— При входе в ад, сынок, тебе показывают все не использованные тобой возможности, показывают, как выглядела бы твоя жизнь, если бы в нужное время ты выбрал нужное решение. А потом тебе показывают все те минуты счастья, которые ты потерял, пока предавался сну, знаешь, сынок, что мы просыпаем половину жизни? И всем таким соням, как ты, в аду показывают, чего могли бы они в жизни достичь, если бы вставали вовремя.
— А потом? Мамуля, что потом, когда все это покажут?
— А потом, сынок, тебя оставляют одного с твоими угрызениями совести. На целую вечность. И не будет больше никого и ничего. Только ты и твои угрызения совести…
* * *Долгое время я имел обычай рано ложиться спать. Сестра старого К. всегда мне говорила, что только сон до полуночи по-настоящему восстанавливает организм, а мать убеждала, что только то, что приснилось до полуночи, имеет силу пророчества. Вот мне и снилось, я погружался в сон, мой единственный любимый сон…………
_ _ _ _ _ _ _ Как-то раз позвонила мать и так жалобно запричитала, что от скорби поперепутались провода и то и дело к разговору подключались незнакомые голоса. Их залило дерьмом, вот и все, больше сказать у нее не получилось. Но и этого хватило: я уже был там, с ними, и все это видел. Разразился ливень столетия, старые трубы не выдержали, и прорвало канализацию: в подвалах стояло полметра воды с говном. Все попрятались по своим норам и вслушивались в дождь, раздраженные, что он заглушает реплики любимых героев сериалов, и вынужденные постоянно прибавлять громкость, но пульты были так изношены, что разбитые кнопки не хотели реагировать.
— Потому что в этом доме никому в голову никогда не придет хоть что-нибудь починить, — говорила мать старому К.
И в этот день они были вынуждены поднимать задницы и подходить каждый раз к телевизору, чертыхаясь:
— Чертов пульт! Сколько раз я говорила отдать его в починку!
