Михаил Попов - Колыбель
— Я не хочу!
— Да и я не хочу, охота мне в такую жару махать палкой. Но я должен исправить твой умственный вывих. Тебе придется понять, что ты не человек, выбирающий какую–то там свою судьбу, а подданный царя царей и он может сделать с тобой все, что захочет.
С этими словами его величество опустил розгу на коричневую спину. Не изо всех сил, но Ян Гус ойкнул. Признаться, его величество опасался, что эти благодушные животные и боли не боятся — скажем, по той же причине, по которой практически не болеют. Боя–а–тся. И он ударил куда сильнее, потом еще раз и еще сильнее. Свободный человек орал во всю глотку. Никаких гордо сжатых зубов, ни малейшего намека на силу воли и гордость.
— Ты не потомок Камо. Ладно, теперь ты — Сульт.
Маршал взял розгу. Вздохнул, наклонился над исполосованной спиной.
— Чего ты ждешь?
Последовал не удар, а шлепок.
— Не надо мне изображать! Бей! И ты давай, Ожеро! Массена! У него спина должна гореть. Понятно?
Маршалы выполняли палаческие обязанности слишком уж формально.
— Так, ладно, вымогатели, всем по магазину готовой одежды: тебе в Барселоне, тебе — в Милане, тебе — в Страсбурге.
Они попытались продемонстрировать старание — уже кое–что, но в целом — плоховато. Меньше, чем хотелось бы. Сколько угодно риса за золотое слово, но чтобы показать служебное старание — с этим пока напряг. Но будем работать. Палачами не рождаются.
Ян Гус перестал орать, вывернул голову и, кажется, даже попробовал улыбнуться. Политика пряника давала неудовлетворительный результат.
Его величество, приходя в озлобление, схватил Ожеро за локоть:
— Ложись, тогда ложись сам! Начнем обучение искусству повиновения царю царей с тебя.
— Меня нельзя бить.
— Почему это?!
— У меня не такое имя, чтобы гореть.
— Ах вот оно что! А я вам вот что скажу: я не только правитель земель, ручьев, лесов и ваших спин, а еще и правитель ваших имен. Да–да–да, и если захочу, то тебя, Ожеро, дорогой мой, назову…
— Как? — без вызова в тоне, а просто с большим интересом поинтересовался маршал.
— Я назову тебя Иона, и тебя сожрет большая рыба, которая плавает в океане.
— А я не пойду в океан.
— Не–ет, дорогой мой, если твое имя будет Иона, ты как миленький отправишься в океан, и тебя там найдет огромный кит с вот такой пастью. А ты, Массена…
В общем, Янгуса (его стали звать так, слитно) кое–как высекли. Его величество предпочитал считать, что урок подданным преподан хороший. Боли они боятся и больших рыб тоже. Только ведь Ионой больше одного барана не испугаешь. Надо припомнить про запас с десяток хотя бы таких же полезных кличек. Полностью пряник отменять не следует, но и кнут надо отращивать. И с пряником все не просто. Его величество вспомнил, как одному из крестьян пообещал за его телят Джанкойский порт и как он долго кочевряжился, не желая принимать сомнительное предложение. Приходится признать, что бараны имеют какое–то, пусть и не отчетливое, представление о реальных свойствах «того» мира. Надо быть осмотрительнее.
3
А камо мы, собственно говоря, грядешим? И зачем вся эта ненасытная до новостей толпа тащится за нами?
Несколькими решительными командами его величество сократил свиту. Гарем отправил в гарем, где гарему и место. Буншу с большей частью свитских погнал вслед за ними, оставил при себе только маршалов и Астерикса, который все порывался завести с ним серьезный разговор.
— Да в чем дело?
— Башка болит, барин ваше величество.
— Чего это?
— Новые слова не влазят.
— И что ты предлагаешь, мне самому все помнить?
Астерикс выразил робкую надежду на тот метод, применение которого наблюдал при игре в преферанс. Что если палкой заостренной начертать обещания для народа на особом участке суши за башней, пусть приходят и смотрят — все на месте.
— Их же всех придется грамоте учить, башка твоя больная. Ты знаешь, что такое грамота?
Выяснилось, что Астерикс все продумал: никакой всей грамоты каждому отдельному убудцу знать не понадобится; каждый отдельный убудец просто запомнит конкретные очертания своей персональной записи, и запомнит твердо, и не позволит, чтобы хоть одна–единственная черточка стерлась из записи.
— Скрижали, блин! — воодушевился его величество. — Ладно, вернемся — покумекаем. А вот сейчас прямо мы куда движемся?
Ах да, его величество вспомнил, что собирался посетить берег — то место, где поймали с поличным Петрония.
Его величество ускорил шаг. И почти сразу наткнулся на препятствие. И сразу же понял — что это.
Мегалит. То есть календарь.
На огромном куске ракушечника, торчавшего меж двумя пальмами, виднелись нанесенные куском более острого камня вертикальные риски. Надо понимать, дни. Дни были сгруппированы в недели, те в свою очередь в месяцы. Можно подсчитать, сколько времени прошло с момента кораблекрушения.
Его величество посчитал.
— Ерунда какая–то.
Выходило раза в два меньше, чем должно было бы по его ощущениям.
— Нет, не может быть. Убудь, конечно, остров особенный, но чтобы у двух людей так не совпадало ощущение времени…
Маршалы, Астерикс и Афраний стояли рядом в полнейшей безучастности. Вряд ли было что–то на свете, что интересовало их меньше, чем время, — так можно было истолковать выражение их коричневых рож.
— Афраний!
— Чем могу служить?
— Кто это делает?
— Приходят сюда из–за Глиняного ручья.
— Каждый день?
— Не знаю.
— Что значит «не знаю»?
— Не было велено следить как следует. Если только случайно увижу.
Это правда. Председатель затеял календарь еще до раздела имущества и даже до появления идеи раздела. И уже теперь есть традиция, что главные часы острова работают на территории Вавилонии.
— Время на нашей стороне! — усмехнулся царь царей.
— Не мешать им? — спросил Афраний.
— Сюда пусть приходят, а на берег, к катеру, — никогда! Держи это место под присмотром. Постоянно.
Вроде бы порядок в этом вопросе был наведен, но порядка в сознании не образовалось. Никак не укладывалась в голове мысль о том, что для него и для Председателя время движется по–разному. А что, если не только субъективно, но и объективно?
Чушь? Какой–то специальный хронотоп для престарелого правителя Глиняной Колоссии!
Вообще, весь этот остров, если вдуматься, полнейшая чушь!
Но по–любому он, царь царей, передвигается по ручью здешнего времени быстрее своего коммунистического конкурента.
Свойство молодости или просто отдельное, ни с чем не связанное свойство.
Жалоба Астерикса появилась вовремя. Рядом с дворцом будет устроен сначала календарь, а потом мы рядом припишем и архив.
Ладно, еще вернемся. Теперь — катер.
Того шторма, что подвинул железную посудину к берегу, его величество не запомнил — видимо, дело было ночью. В любом случае это очень кстати. Надо поставить настоящую охрану, а то люди Председателя повадятся. Им и пластик нужен, и топливо.
Его величество величественно сплавал к подводному складу и шумно нырнул. Добыча была замечательная. Вместо колы, правда, «спрайт», но к нему шампанское французское, пара пакетов дешевого испанского столового и две бутылки скотча «Чивас» и «Джек Дэниэлс». Еще орешки, оливки, темные очки, упаковка кремов от загара.
Попробовал, хотя и без фанатизма, поманипулировать маршалами на предмет загнать их на подводные работы. Уперлись сразу и окончательно. Обещал много, баскетбольные клубы к примеру: бери «Чикаго Буллз», сплавай и бери. Никто ни в какую. И даже новых страшных имен не испугались. Начал с Дантона и Сен — Жюста, а потом дошел до Джордано Бруно и Лазо, это маршалов не сломало, хотя он весьма живописно изложил им обстоятельства гибели первых носителей.
Расстраиваться сильно не стал. Отрицательный опыт — тоже опыт. Океана они боятся больше, чем страшных имен. Что ж, будем знать. А они пусть знают, что у него немало козырей в рукаве на будущее.
Домой его величество шел почти в благодушном настроении. Потрудился на царском поприще на славу. Выпорол кого следует, кого нельзя не выпороть, иначе какое же у нас тут царство. Принял к рассмотрению поступившую от представителя ответственной элиты идею — перейти от голосовой фиксации текста Большого Завета к начертательной. Он же, царь вавилонский, не самодур какой–нибудь. И вообще, если вдуматься — наверно, есть что–то смягчающее в самом воздухе острова, можно, конечно, думать, что тайное лекарство для души впрыскивается каким–то прибором, как кислород в аквариум. Но ведь не исключен и другой вариант: врожденное непротивленство и добродушие аборигенов оздоровляет общую атмосферную ауру. Объяснение не очень–то научное, хотя как глянуть. Вот, к примеру, известно, что на планете миллиард коров, каждая корова в сутки выбрасывает в атмосферу пятьдесят кубических метров метана — вот вам и реальное вмешательство в погоду на шарике; коровы дают метана не меньше, чем автомобили и заводы, — получите ваш любимый парниковый эффект.
