Йоханнес Зиммель - Любовь — последний мост
— Понимаю, — сказал Сорель. — Мне очень жаль.
— Вы действительно понимаете? — спросила она. — То есть понимаете, почему мы с Сержем повели себя так, когда он услышал, кто вы по профессии и на кого вы работаете — и почему я тоже повела себя так?
— Да, — ответил он. — Мина…
— Это всего лишь одно из объяснений, одна из причин. Однако это отнюдь не оправдывает нашего с ним поведения. Я хочу поэтому сама попросить у вас прощения от себя лично и от имени Сержа. Мы оба сильно перегнули палку. А когда заходишь слишком далеко, часто бываешь несправедливым. Кто спорит, от информатики вообще и от компьютеров в частности много пользы…
«Пользы, благодати!.. — с горечью вспомнил он слова Вейценбаума. — А я обязан еще в течение пяти лет — целых пяти лет! — быть в распоряжении «Дельфи», если не хочу угодить в ловушку, которую поставили мне Ратоф и его хозяева, которые запросто могут убрать меня, как человека, представляющего для них чрезмерную угрозу. В пятьдесят один год я человек конченый и в профессии, и в личной жизни, хотя мне и позволено жить за чужой счет полгода в отеле «Бо Риваж», на террасе которого я сижу сейчас с этой женщиной, к которой испытываю сильнейшее влечение. Она почувствовала это, совершенно определенно почувствовала, и у нее тоже есть какое-то чувство ко мне, потому что… Немедленно забудь об этом! Что сказала тебе вслед эта старуха с проржавевшей детской коляской: «Будь ты проклят и умри проклятым!» Я приношу людям только страдания и несчастья. И не имею права подпускать близко к себе никого, а уж эту Клод Фалькон — тем более!»
Он сказал:
— Выпьем за Сержа! Ле хаим!
— За Сержа! Ле хаим! — Она подняла рюмку.
Она посмотрела на него, и он не отвел своего взгляда. «Нет, — подумал он с горечью. — Нет, это исключено, совершенно исключено! Я не имею права никого приближать к себе. Если не хочу причинять ему боль…»
— Так вы нас простите?
Он непонимающе взглянул на нее, глубоко уйдя в свои мысли.
— Извините?
— Я спросила, простите ли вы нас с Сержем?
— О-о, — протянул он, кивнув. — Конечно! И больше об этом ни слова! Я отлично понимаю вас — при моей-то профессии…
— Вы увидели в галерее мои снимки… и поэтому вам захотелось поговорить со мной. Мы это наверстаем, не здесь, не сегодня. Вы ведь пробудете некоторое время в Женеве, и мы встретимся.
«Нет, нет, нет! — подумал он. — Нет, этого нельзя допустить! Конечно, это было бы великолепно! Но это исключено. Совершенно исключено!»
— Вы знаете Женеву?
— Нет.
— А когда у вас доклад?
— В следующую среду.
— До этого вы очень заняты?
Он, наконец, посмотрел ей прямо в глаза, и при этом сердце у него заколотилось и заметно начало дергаться левое веко. «Нет, — опять подумал он. — Надо поставить точку! Чтобы не было никаких неясностей! Скажу ей, что я, дескать, страшно занят, буквально ни одной свободной минуты! А жаль…»
— Ничем особенным я не занят, — сказал он и подумал: «Проклятье, вот проклятье!»
— Это хорошо, — сказала она. — Я тоже ничем не занята. Не хотите ли, бы чтобы я показала вам город?
— Конечно, хочу, — согласился он. — Но ничего не выйдет…
— Почему? Разве вы сами не сказали только что, будто никаких неотложных дел у вас нет?
«Этого мне не выдержать, — подумал он. — После стольких лет. Такая женщина. Но нельзя! Я не имею права навязывать ей себя…»
— Это было бы прекрасно, — сказал он.
— Вот видите! — она снова улыбнулась. — Может быть, встретимся завтра? Перед вашим отелем, часов в десять утра?
— В десять… замечательно, — произнес он думая: «Что с того, если она покажет мне город? Завтра осмотрим город — и после этого встречаться больше не будем. Хотя и это с моей стороны уже ошибка, потому что даже такая встреча — это слишком много, слишком много! Надо было твердо говорить «нет!» — и только! Да, а теперь уже поздно давать задний ход. Надо что-то сказать. Надо сказать что-то…»
— У вас пустой стакан, — сказал Филипп Сорель. — Еще виски?
— Да, пожалуйста. Надо же нам выпить за примирение!
Она подозвала обходительного молодого официанта и жестом дала понять, чего хочет.
Тот кивнул.
Когда он принес заказ и Сорель опять разлил виски в стаканы, Клод Фалькон предложила:
— На этот раз выпьем за вас!
— Нет, спасибо, прошу вас, не нужно.
— Обязательно нужно, — сказала она. — И без всяких возражений! Я вам и от имени Сержа говорю! Ле хаим!
— Ле хаим! — ответил он и с неожиданной грустью подумал: «Повезло же ему, этому Сержу!..»
— Вы уже давно с ним знакомы?
— С кем?
— С Сержем.
— А, с Сержем. Очень давно. С тех пор, как я живу в Женеве… Погодите… Сейчас мне тридцать шесть… Одиннадцать лет назад я переехала из Парижа…
«Одиннадцать лет назад, — подумал он, я перебрался из Гамбурга во Франкфурт…»
— С тех пор мы и знакомы с Сержем. Он оказался здесь примерно в то же время, что и я. Десять лет назад открыл свою галерею, в Старом городе на площади Ле Карре.
— А почему он уехал из Парижа?
— Знаете ли вы, кто такой Ле Пен?
— Еще бы.
— Тогда он был во Франции на гребне успеха. Неонацисты не только в Германии водятся, месье. Вот так Серж и попал в Женеву. Здесь он чувствовал себя увереннее. Надеюсь, на это у него есть все основания.
— А как здесь оказались вы?
— Здесь много фотоагентств, — сказала Клод. — И одно из них предложило мне договор с очень хорошими условиями. А через два года я с этим агентством рассталась и работаю теперь как свободный художник. Для фотографов это хороший город. Здесь делается большая политика… Да и само положение города… Из Куантрена самолет за какие-нибудь несколько часов доставит меня на любой театр военных действий. Вы меня понимаете?
Он кивнул.
— Вы с Сержем… Вы очень большие друзья… — Его рука случайно коснулась ее руки.
Она отпрянула. Лицо ее стало суровым, голос прозвучал холодно, в нем слышался вызов:
— Желаете узнать, что у нас да как? Вас интересуют детали?
Он ошарашено посмотрел на нее.
— Мадам Фалькон, с чего вы взяли? Что это с вами?
Она отвернулась.
— Не обращайте внимания. Я иногда бываю не в себе. Вы это, наверное, уже заметили.
Он все еще был под впечатлением ее недавней вспышки.
— Не в себе… Я тоже часто бываю не в себе. Все мы тронутые. Но я вовсе не хотел быть бестактным…
— Так почему же вы спросили?..
«Что с ней происходит, с этой женщиной? — подумал он. — Она и впрямь не в себе, причем у нее это серьезнее, чем у многих из нас».
Спустя мгновение она снова выглядела милой и дружелюбной.
— Мы с Сержем такие друзья, что лучше не бывает, — сказала она.
— Приятно слышать. — «Что с ней все-таки? — недоумевал он. — Она как-то излишне резко реагирует на вполне обычные вопросы…»
Снова посмотрев ей прямо в глаза, он весь оказался под властью ее очарования и магнетизма.
— Мне что-то не по себе, — сказала она.
«Ее глаза…»
— Это ничего, — сказал он. — Это ничего…
— Да, ничего хорошего. Я устала, мне давно пора бы идти. — Она приподнялась со стула.
— Подождите! Еще по глоточку. Как говорится, на дорожку…
Она подняла свой стакан и выпила до дна.
Он сказал:
— Ле хаим.
— Ах да, конечно. Ле хаим! — И встала.
Он быстро допил содержимое стакана и тоже встал, В ресторане уже почти никого не было. У стеклянной двери, ведущей в отель, стоял их официант.
— До свидания, мадам Фалькон, месье…
— До свидания и спасибо. — Она улыбнулась молодому официанту.
Он поклонился, сильно покраснев при этом. Рядом на маленьком серебряном подносе лежал счет. Сорель подписал его и дал официанту чаевые.
— Мерси, месье, — поблагодарил официант, провожая их.
10
Они вышли на улицу.
— У вас есть машина? — спросил Сорель.
— Да.
— Где?
— В моем гараже. Сейчас она нам не нужна.
Синий «ягуар» выехал из-за угла и остановился. Человек, вышедший из машины, был в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке. Лицо у него было смуглое.
— Добрый вечер, месье Сорель!
— Добрый вечер, Рамон, — ответил тот.
Человек, мечтавший о том, чтобы обзавестись в Мадриде собственным такси, прошел мимо них ко входу в отель.
— Кто это? — спросила Клод Фалькон.
— Рамон Корредор. Шофер. Он встречал меня в аэропорту. Вы хотите сказать, что живете где-то неподалеку?
— Набережная Монблан, дом двадцать три. Через квартал отсюда.
Они прошли мимо ресторана «Набережная, 13», относящегося к гостиничным корпусам. Здесь, на воздухе, сидели еще несколько посетителей. Ночь была теплая. На палубах прогулочных судов танцевали, горели шары уличных фонарей. Световая реклама с крыш высотных домов по другую сторону реки отражалась во всем своем многоцветии в воде озера, и золотая струя фонтана была сейчас, кажется, совсем близко. По набережной Монблан проезжали редкие в это время суток автомобили. Светофоры были переключены на желтый свет.
