Алексей Швецов - Как я съел асфальт
Все это, конечно, не вдохновляло Сашу на высокую поэзию. Но что-то в ее глазах сильно его поразило. И это не синяк, лиловый фингал, украшавший почти всю левую щеку женщины. Это было нечто другое. Какая-то неудовлетворенность и безграничная тревога заставили Сашу пристальнее вглядеться в женщину. Такую тревогу он видел в детстве в далеком Ейске. Эта жуткая тревога была в глазах отца, когда Саша с матерью решили вернуться от бабушки пораньше, а папа был не один. Вот тогда Саша отчетливо понял, что такое тревога.
Вглядываясь в женщину, Саша одновременно прислушивался и к своему сердцу.
А потом он захотел написать поэму о судьбе этой нищенки. Ему захотелось написать настоящие, зрелые стихи. И вот когда ему никто не мешал, Саша сел за компьютер.
Первая строчка, точнее, даже, первое слово никак не удавалось. Выходило как-то коряво и неотчетливо. Не так, как надо, как хотелось. А потом он почувствовал приток энергии. Почувствовал так много мыслей, которые думал в своей голове, что едва успевал стучать пальцами по клавиатуре. От этого Саше стало легко и свободно. Легко и свободно он писал и радовался этой легкости и свободе. Радовался, как ребенок новой игрушке, как запойный пьяница утренней бутылке пива. Мысли, которые Саша думал так много времени, воплотились в следующий текст:
Я посмотрел на тебя,
Ты взглянула на меня.
Я, свой галстук теребя,
Попросил у тя огня.
Ты дала мне прикурить,
Прикрывая свой синяк.
Я тебя благодарить
Не решился. Вот слизняк!
Угораздило в бомжиху
Мне влюбиться в этот раз.
Мне б бежать скорее, психу,
А я стою, как… водолаз.
Вместо водолаза в голову ему почему-то приходила какая-то другая, глупая рифма, совсем некрасивая, но Саша не решался ее написать, хотя она и подходила по смыслу. «Ну что ж, водолаз – тоже неплохо, ведь водолаз может стоять», – успокаивал себя Саша, когда в десятый раз перечитывал написанные строки. А потом закончил поэму одним махом:
А еще стою и плачу,
А еще точней, в тоске.
Денег от жены заначу,
Принесу тебе в носке.
Ты снимай свою фуфайку,
С рожи выведи синяк,
Выбрось на хрен балалайку,
Приходи в мой особняк!
Правда, балалайки в ее руках Саша не замечал, точнее, ни разу не видел. Скорее всего, у нищенки не было вообще никакой балалайки, как не было и особняка у Саши. Но своей поэмой он остался очень доволен, да и особняк с балалайкой очень метафорично отражали те мысли, которые он обдумывал так много дней.
А еще Саша с удивлением обнаружил, что, дописав поэму, он совершенно потерял всякий интерес к женщине в ватнике.
Когда Саша закончил с поэмой, он взглянул на часы. Удивился, что за работой потратил так много времени. И что еще больше поразило его, так это то, что время, потраченное на поэму, прошло совершенно незаметно. А еще Саша не считал время, потраченное на поэму, потраченным временем. Точнее, он не считал, что потратил время впустую. Он перечитывал и перечитывал поэму вновь и вновь. Читал и ничего не исправлял. Поэма казалась совершенной. И Саша радовался этому, отчетливо радовался. Он упивался собственным талантом и хорошим слогом.
А еще Саше стали приходить в голову сюжеты. Много сюжетов будущих поэм. Так, он подумал, что, возможно, захочет написать поэму о том, как женщина – руководитель предприятия однажды выглянула в окно и увидела бомжа в ватнике с синяком под глазом. А тоска, тревога и тоска в глазах бездомного поразили ее, и она в него влюбилась. Саша даже придумал последние строчки поэмы: «Ты бросай свою гармошку, приходи меня любить».
Саше понравилась та мысль, которую он обдумал, и он записал эти слова, чтобы не забыть.
А потом Саша подумал, что можно написать поэму про то, как руководитель крупного предприятия однажды выглянул в окно. Выглянул в широкое окно своего большого кабинета и посмотрел на улицу. А на улице, прямо напротив окна его офиса, стоял бездомный, но не в ватнике, а в порванной рубашке, потому что было лето. И тревога с тоской в глазах просящего милостыню мужчины поразили другого мужчину, того, что находился в офисе. И он, этот мужчина, влюбился в того, что не из офиса, а в рубашке, с протянутой рукой. Влюбился и… Поэму можно было закончить так: «Приноси свою гитару, будем мы с тобой дружить!»
Саша записал и эту концовку уже нового замысла. А еще он подумал, что писать стихи – дело нехитрое. Сюжетов жизнь подкидывает много, только успевай записывать. А писать Саше нравилось. И он тут же всерьез подумал оставить, бросить навсегда этот туалетный бизнес и податься в поэты. А пока он все-таки решил доработать в «Эмжэ» хотя бы этот месяц, а уж потом уйти с головой в поэзию.
Саша распечатал несколько экземпляров своей поэмы и один из них, по его мнению самый лучший, показал Алле. Алла прочитала тогда и… расплакалась. Расплакалась и сказала, что не ожидала от Саши ничего подобного и что ей очень понравилось.
А потом он показал свою работу Оле. Показал и рассказал о дальнейших планах, о планах навсегда связать свою судьбу с мировой литературой. Оля прочла и закурила. А потом сказала:
– Саша, ты же замечательный художник. У тебя получается так точно нарисовать синюю полоску на желтом фоне. Тебе, Саша, просто классно удается выписывать, вырисовывать кляксы. Все, что ты делаешь руками, – это хорошо…
Саша тогда спросил у нее, к чему она это сказала. А Оля пояснила. Пояснила и сказала, что голова – не самое лучшее место, которым Саша может зарабатывать деньги. Видно было, что Саша старался, он нажимал на кнопочки клавиатуры, но…
– …стоит ли биться головой о стену? – сказала тогда Оля. – Уж если тебе совсем нечего делать, то сделай в квартире ремонт, вынеси мусор, в конце концов.
Слава Оли сильно задели и даже зацепили Сашу.
– Я не понял, к чему ты все это говоришь? Ты толком ответь – тебе понравилась моя поэма?
А Оля, отведя взгляд куда-то в сторону, сказала, что не понравилась. Саша тогда в резкой форме сказал ей, что несколько сомневается в ее умственных способностях. А еще он сказал, что Оля ничего не понимает, потому что никогда не сталкивалась с настоящей литературой. И что она читает всякую ерунду, а точнее, полную ерунду и даже мусор.
Саша надолго затаил на Олю обиду. Но после того разговора при знакомствах, в том числе деловых, он поостерегся представляться как поэт или писатель, хотя уже успел заготовить тысячу визиток, где гордо, большими буквами, было написано – поэт.
А вскоре после начала творческой деятельности Сашу познакомили с Антошей. Антоша был веселый парень. Походка у него была такая, какая и должна быть у творческого человека. Порывистая, порой стремительная, а иногда задумчивая и медленная. Ноги Антоша ставил ровно, как человек, прямо идущий к цели и твердо знающий, чего он хочет. Но в минуты творческого поиска Антоша замедлялся, ноги ставил неуверенно, и даже слегка заворачивая носки внутрь. В таком состоянии он быть зациклен на себе и своих мыслях. Он не замечал никого и ничего вокруг. Антоша мог врезаться лбом в столб, а потом рассеянно извиниться перед ним и продолжить свой путь. А мог налететь на человека и совершенно не заметить этого.
Познакомил их Паша. Тот самый Паша, который занимался дорожными знаками и привил Саше любовь и вкус к строительству правильных придорожных туалетов.
– Старик, – спрашивал тогда Паша, – хочешь стать поэтом? Хочешь печататься? Хочешь, чтобы о тебе узнали миллионы?
А поскольку Саша не скрывал от друга, что желания его именно такие и что тайком он даже подумывает о Нобелевской премии, Саша согласно кивал на все вопросы Паши. Кивал с горящими глазами и сильно бьющимся сердцем.
– Я познакомлю тебя с человеком, который может воплотить в жизнь все твои надежды и чаяния.
И Паша позвал его на выставку одного художника.
Когда Саша пришел на выставку, он сильно удивился. Даже очень удивился. Он отчетливо понял, точно осознал, природу этого удивления. Оказалось, что Саша знал этого художника, на чью выставку он сейчас попал. Еще в детстве, в ейском детстве, Саша учился в художественной школе. Вместе с ним учился и один мальчик. И вот на выставку этого мальчика, точнее, уже не мальчика, а, наверное, мужчины пришел Саша. Он без особого интереса побродил по залам. С некоторой завистью посмотрел на работы своего земляка. Отметил, что тот мальчик вырос из своих детских работ. Теперь его работы были куда взрослее. Если в художественном училище они рисовали пейзажи и натюрморты, то теперь повзрослевший мальчик писал только обнаженных женщин, сидевших или стоявших в самых откровенных позах. Посетители-мужчины подолгу останавливались у каждого полотна, восхищенно цокая языками, и неизменно хвалили мастерство художника, сумевшего так точно отобразить самую суть, поймать ту самую изюминку. Женщины же фыркали и тащили своих мужей от полотен с красотками.
