Джонатан Эймс - Проснитесь, сэр!
Я не последовал совету Маррина – как только Дживс распаковал вещи, уселся за письменный стол и приступил к работе.
Открыл ноутбук, вытащил авторучки, блокноты, поставил под рукой термос с кофе. Моральную и духовную поддержку мне оказывал «Полный оксфордский словарь» 1960 года издания, дополненный предпочитаемыми мной образцами британского произношения и правописания, хоть я слишком труслив для использования такого правописания в собственном произведении.
Так или иначе, вот он я – пилот в кабине. Письменный стол – приборная доска; на втором этаже особняка тем более чувствуешь себя высоко в воздухе.
Я смотрел на прелестный вид за окном: зеленая лужайка, мраморные нимфы, старые деревья, голубое небо, далекие горы. Невидимая птица на дереве, ближайшем к моем окну, испустила единственный крик, потом повторила, чтобы первый был правильно понят. Другая ответила несколько в ином ключе. Мать кликнула ребенка обедать? Ребенок отозвался? Мир прекрасен. Птицы поют. Небо ласково-синее. Я сижу за письменным столом.
Налил чашку кофе из термоса, выпил. Кофе был слабый, жидкий, простая теплая коричневая водичка без всяких последствий. Впрочем, кофе для меня – плацебо, независимо от вкуса. Без него невозможно писать.
Первым делом я вытащил свои заметки, которые держу в большой обувной коробке. Стараясь поддержать какой-то порядок, разложил их примерно в полсотни почтовых конвертов, поэтому коробка набита битком. Записки на разнообразных, причудливых клочках бумаги содержат мои наблюдения, мысли о всяких вещах, но, главным образом, остроумные замечания, импровизированные реплики, длинные речи моего старого компаньона Чарльза.
Сверху на конвертах аккуратно напечатаны пометки для себя с перечислением содержимого, например:
Чарльз о нью-йоркском обществеКак мы однажды пробрались зайцами в оперуЧарльз о женщинахЧарльз о королевской фамилииПроблемы с тараканами, блохами и голубямиМои мысли о ЧарльзеМои мысли о сексеЯ с легкой грустью смотрел на конверты, тоскуя по Чарльзу. Но он больше не хотел иметь со мной дело. Из-за выпивки не мог жить со мной в одной квартире и, когда я очутился в лечебнице – после того, как он меня выгнал, – уже не верил в мое исправление.
Теперь, когда я стараюсь исправиться – не пью целые сутки, – это больше не имеет значения. Пишу о нем роман, который надеюсь однажды издать, зная, что он мне этого никогда не простит, каким бы любовным ни вышел портрет. Сочтет унизительным, что я оповестил мир о его безденежье, о зависимости от сопровождаемых женщин. Но я чувствовал безжалостную потребность написать эту книгу – слишком значительный персонаж, чтоб пройти мимо. Вдобавок я самолюбив – либо я, либо он. Присужденных мне денег на всю жизнь не хватит. Необходимо написать второй роман, чтоб прожить и доказать себе, что первая книга вовсе не случайна и я настоящий писатель. А каждому писателю нужен сюжет, и Чарльз мне его предоставил.
Поэтому надо набраться сил, отбросить всякую жалость. Я, как обычно, отмел сомнения и чувство вины, сосредоточившись на книге, чтобы должным образом воспользоваться предоставленным Колонией Роз замечательным рабочим кабинетом. Кроме того, с началом работы дурное настроение улетучивается, я испытываю непривычную радость, воскрешая и вспоминая проведенное с Чарльзом время, успокаиваю в душе раскаяние, превращая его в героя, каковым он себя никогда не считал.
Сунул руку в обувную коробку, наугад выбрал конверт и, что любопытно, вытащил один с надписью: «Избранные размышления, которые, может быть, можно было бы вложить в уста рассказчика».
Выхватил клочок бумаги, как записку с предсказанием судьбы, на котором моей рукой было написано, хотя я и не помню, чтоб это писал: «Постоянно про себя повторяю: жизнь коротка. Жизнь коротка. Жизнь коротка. Не укорачиваю ли я ее еще больше таким повторением? Пусть об этом подумает списанный с меня персонаж».
Не очень-то полезно, поэтому я вытащил другой клочок с очередной литанией:
«Только бы не облысеть. Только бы не облысеть. Только бы не облысеть. Ничего не помогает. Тройное желание напоминает «Волшебника страны Оз».[41] Разве Дороти не было велено трижды что-то произнести?
Надо бы спеть: «Будь у меня волосы» – на мотив: «Будь у меня мозги». Хотя и ее можно спеть. У меня ни волос, ни мозгов.
Возможно, я теряю волосы, занимаясь сам с собой сексом. Нехватка минералов. Глядя на других облысевших мужчин, понимаю, что с ними происходит то же самое. Лысина – каинова печать, которая метит тех, кто сам себя губит. Самое поразительное, что волосатые мужчины как-то воздерживаются, хоть многие из них кажутся весьма развращенными. Ну, никогда не знаешь, что происходит в чужой жизни. Порочные с виду люди оказываются на поверку вполне симпатичными. Поэтому рассказчик волен предположить, что Чарльз сам себя не ласкает – шевелюра у него в полной целости и сохранности».
Точно не знаю, когда я это написал. При чтении старых записей, сделанных тем, кем ты был раньше, возникает странное ощущение. Впрочем, я с некоторым удовольствием пришел к мысли о продвижении на одном фронте – с моими волосами в последнее время все в полном порядке. Они пришли в некое постоянное элегантное состояние лысоватости – по крайней мере, как я себя уверяю.
Вытащилась еще заметка:
«Хорошо, когда душа отстраняется от тела. Возможно, это испытает списанный с меня персонаж. Вряд ли со мной такое случится в реальной жизни – пусть будет с персонажем».
– Дживс! – кликнул я.
Дживс просочился в кабинет из спальни.
– Да, сэр?
– Вам удавалось когда-нибудь отстраняться от тела?
– Вы хотите сказать, отделяться от тела, сэр?
– Правильно, я перепутал. Удавалось?
– Что, сэр?
– То есть как это – что? Удавалось вам отделяться от тела, куда-нибудь перемещаться? Мне кажется, это у вас хорошо получилось бы. Поэтому расскажите, что при этом чувствуешь, а я опишу. Хотелось бы поговорить о таких явлениях в книге.
– Прошу прощения, сэр, я ничего подобного не испытывал.
– Правда? Удивительно. Но хотели бы испытать нечто подобное? Я бы вам посодействовал, если бы смог.
– Нет, сэр, не хотел бы.
– А я бы хотел. Можно подумать, будто с моим опытом йоги что-нибудь получится, только, видимо, десяти поклонов солнцу недостаточно… Было бы очень приятно время от времени покидать свое тело. Мне часто кажется, что я расхаживаю в неподходящем костюме.
– Прискорбно слышать, сэр.
– Не лукавьте, Дживс. В данный момент тело на мне неплохо сидит, хотя нос до сих пор побаливает. Было бы очень приятно, если б нос отделился от тела, оставив подходящую временную замену и вернувшись после исцеления. Нечто вроде положительного развития гоголевского сюжета. Вы меня понимаете, Дживс?
– Не вполне, сэр.
– Что ж, это все, Дживс. Мне не терпится вернуться к работе, даже с пульсирующей болью в носу.
– Очень хорошо, сэр.
Я хлебнул еще кофе и, вернувшись к обувной коробке, к конверту «Чарльз о нью-йоркском обществе», вытащил большой листок, на котором записал нашу с ним замечательную беседу о нью-йоркских клубах. По-моему, она состоялась на другой день после разговора о параде в День святого Патрика. Поэтому я настучал на клавиатуре следующий фрагмент:
– Хорошо бы быть членом Йелъскою клуба, – сказал я Чарльзу.
Мы пили по первому вечернему стакану вина вместо коктейля, ибо крепких ликеров у нас не имелось. Он сидел на синем диване, служившем ему и кроватью, а я на белом, закинув ногу на ногу в подражание позе Дугласа Фэрбенкса-младшего.
– В Йельском клубе происходит действие многих рассказов Фицджеральда, – продолжал я. – Очень романтично, когда у тебя есть клуб, куда можно пойти, выпить, пообщаться с приятелями.
– Я уверен, что Йельский клуб погиб, – сказал Чарльз. – Туда наверняка принимают женщин. Доступ женщинам в лучшие клубы закрыт. Лучшие клубы до сих пор придерживаются фашистских принципов. Старый фрукт Рэндолл Чатфилд вышел из «Клуба Игроков», потому что туда допустили женщин. Он хотел, чтоб туда брали только мужчин. «Клуб Следопытов» хорош, но для членства там надо быть следопытом.
– Впрочем, видимо, глупо с моей стороны, – продолжал я, – смотреть на клубы в романтическом свете. ~ Фактически мне хочется быть не каким-нибудь нынешним членом, а членом двадцатых годов, одновременно с Фицджеральдом. Проблема в том, что в двадцатых годах меня никуда бы не приняли, поскольку я еврей.
– Ну, если мысленно можно вернуться во времени, вполне можно сменить и религию. По-моему, путешествие во времени дало бы тебе великую власть.
– Я не стал бы менять религию.
– Тогда не ной, – посоветовал Чарльз. – Брось романтические мечты о клубах. Евреев туда не пускали. Придется примириться. Так уж было принято. В лучших отелях в двадцатых годах вывешивались таблички: «Доступ евреям, неграм и собакам запрещен». Многих это травмировало – люди часто ездили со своими собаками. Богачи до сих пор обожают собак. Больше, чем родных детей. Содержать собак дешевле.
