Хуан Бас - Скорпионы в собственном соку
– Насколько тебе делают честь эти благодушные слова, и какой ум они таят за собой! Я, со своей стороны, оставил эти политические бредни много лет назад и посвятил себя жизни священника и заботам о тебе. Хоть я и был невиновен, но чувствовал свою ответственность за тебя, особенно после того, как нас покинула твоя святая мать.
– Спасибо еще раз, падре. Позвольте мне поцеловать вам руку.
– Боже упаси! Нет! Это я должен целовать тебе… ноги… Ты – редкий пример кротости и сдержанности.
Я решил сменить тему, дабы он, кроме всего прочего, не возбудился от такого поцелуя.
– Просто из любопытства. Кто такой был мой дядя Пачи?
– Я мало что знаю о нем. То же, что и все. Я не захотел снова иметь с ним дело после столь огромного злодеяния по отношению к тебе. Кстати, он исчез из Тулузы через несколько дней после произошедшего… Он по-прежнему в ЭТА, в ее военной группировке, теперь он уже на заметке у полиции… Он продолжает действовать, подпольно, вероятно, на юге Франции, продолжает свое безумное дело ненависти и кровопролития.
– Тем хуже для него. Кто железом убивает – от железа и погибнет.
– Аминь.
– Падре…
– Говори, сын мой.
– Когда я внезапно проснулся, – Кресенсио обильно сглотнул слюну, я наслаждался этим, – я заметил свет, очень белый, и ощутил какое-то огромное удовольствие, – он посмотрел в землю, на гравий дорожки, – блаженство… Я думаю, если это не богохульство, что то была Божья благодать… Думаю, что Иисус явил мне чудо, чтобы я проснулся… И что я тоже должен посвятить жизнь ему… В меня вошла великая вера, невиданная вера…
Похотливый священник вздохнул с облегчением. Он осторожно взял меня за руку.
– Как это может быть богохульством, совсем наоборот! Я думаю так же, возлюбленный сын мой. Ты ведь знаешь, что это счастливейшее мгновение, когда ты вернулся к жизни, я был у твоих ног и молился за твое скорейшее излечение. – Бесстыдство этого педика не имело пределов. – Я предлагаю тебе сейчас сделать то же самое, – то же самое? – встать здесь на колени и вместе прочитать молитву… Возрадуемся в вере через молитву! Через бесконечную милость и славу нашего Господа! Через Иисуса Христа!
23
Я покинул Лойолу в конце января 1976 года, пообещав Кресенсио, что мы будем продолжать держать связь. Он посоветовал мне укрепляться в своей вере и заверил меня, что, если, узнав мир, я захочу испытать себя в религиозной жизни, он поможет мне осуществить это на практике.
Это было неплохое средство, на крайний случай.
Я вернулся домой, в Альсо. Деревня за все эти годы изменилась очень мало. Поначалу мое возвращение несколько привлекло внимание местных, и они устроили некоторую суету вокруг меня, но вскоре они включили меня в инертную повседневную жизнь своей деревни и оставили в покое.
В уединенном доме и благодаря наградной пенсии (которая, кроме того, накопившись за многие годы, вместе с процентами, превратилась в целый капитал) я получил необходимый покой, чтобы размышлять, собирать информацию и учиться жить как мужчина тридцати одного года со скудным опытом восемнадцатилетнего юноши.
Пометив для себя Кресенсио и дядю Пачи, я стал искать следы остальных.
Из прочих четырех в живых оставались трое.
Уроженец провинции Алава, из Арсеньеги, Хуан Карлос Фернандес де Ла Полеа по прозвищу Товарищ так же, как и Пачи Ираменди, продолжил свою деятельности в ЭТА; он был одним из немногих боевиков из Алавы. В 1971 году его схватила гражданская гвардия. Он умер в тюрьме Басаури в 1973 году от кровоизлияния в мозг.
Жаль.
Остальные засветились гораздо больше.
Йосеан Аулкичо из Бильбао был профессиональным футболистом и в свои тридцать три года играл последний сезон в качестве нападающего «Атлетик де Бильбао».
Единственная женщина, Бланка Эреси, стала знаменитой оперной певицей. Рекламировалось ее скорое выступление в «Эль Лисео» в Барселоне. Она пела партию Мими в постановке «Богемы» Пуччини.
А пятый подлежавший уничтожению персонаж превратился во влиятельного бурукидэ[96] НПБ и прославился как профессиональный политик с большим будущим, в свете неизбежной легализации партий и проведения выборов.
Позвольте мне немного поиграть и открыть вам это имя позже, чтобы удивить вас тем, кто это. Если, конечно, вы еще не догадались…
Когда я прочитал эти последние абзацы вызывающей исповеди Астигарраги, меня охватили противоречивые чувства.
Первое и ужасное: мой друг был убийцей-психопатом. Не потенциальным убийцей, а почти несомненно и наверняка таковым – всего через несколько страниц, на словах и на деле.
Воспоминание о жестокой смерти Йосеана Аулкичо с силой застучало у меня в висках, и я вынужден был осушить остаток «Гленморанжи» одним глотком.
Не говоря уже об исчезновении епископа Аиспуруа и его юного секретаря и о смертях, которые посчитали случайными и которые, вероятнее всего, таковыми не были: о гибели Пачи Ираменди в автомобильной катастрофе в Алжире – впрочем, уже тогда возникли некие сомнения по этому случаю, – и о смерти знаменитой сопрано Бланки Эреси от инфаркта миокарда, преждевременно оборвавшей в конце семидесятых ее блестящую карьеру.
Второе: я должен был безотлагательно прервать свое чтение и донести на убийцу, беспрепятственно бродящего по улицам.
Третье: я не мог оторваться от чтения; рассказ захватывал меня, покорял.
Временно я подчинился этому последнему пункту.
Я должен был продолжать читать и не спешить; мне нужно было получить полную информацию, прежде чем поднять тревогу.
Оставалась еще слабая надежда, что по той или иной причине Астигаррага не смог осуществить на практике свои планы мести и что убийство Аулкичо, например, совершено кем-то другим.
Невероятно, я это знал, но возможно.
А кто, черт возьми, мог быть этот последний отравитель, туз в рукаве, этот выдающийся политик-националист?
Хотя и логично предположить, что больше всего мне хотелось покарать дядю Пачи, заняться им в первую очередь было сложно из-за его положения подпольного этарры во Франции.
Кресенсио был гораздо больше под рукой и более доступен, учитывая наши с ним добрые эротико-мистические отношения.
И кроме того, расправиться с ним мне хотелось лишь немного меньше, чем с дядей Пачи.
Однако прежде, чем начать осуществлять столь часто представлявшуюся мне в воображении месть, я постарался спокойно решить некоторые вопросы личной жизни, как, например, получить водительские права или образование.
В отношении этого последнего вопроса я рассудил, что, чтобы смешаться со столь разноперым стадом, мне неплохо было бы получить ту культурную подготовку, какой мне не хватало в восемнадцать лет. В Эспасе я купил полную энциклопедию. Я потратил пять лет на то, чтоб лихорадочно прочесть каждую из ее страниц.
Были и другие насущные дела, не терпящие отлагательств, – например, перестать быть девственником.
Я воспользовался случаем и во время короткой поездки в Барселону сдал этот экзамен.
Я жаждал увидеть выступление Бланки Эреси в «Эль-Лисео». Я достал билет в один из первых рядов и проглотил «Богему» целиком. Бланка исполняла главную женскую партию, нежнейшую Мими (я не мог сдержать слезы в сцене, где она умирает). Достигнув зрелости, она превратилась в красивую женщину с определенной склонностью к полноте, как это случается со многими оперными певицами. Она показалась мне чрезвычайно привлекательной.
Ей много аплодировали, вероятно, у нее был хороший голос (признаюсь в своей невежественной нечувствительности к опере. Грудное «до» звучит для меня почти так же, как корабельная сирена).
Причина моего появления в качестве зрителя, в ожидании момента, когда настанет черед нашей личной встречи, коренилась в том, что я хотел сделать свою ненависть более конкретной, применить ее к современному физическому образу, а не к смутному воспоминанию о молоденькой девушке из 1962 года.
Ту же процедуру я применил и к Йосеану Аулкичо.
Однажды в воскресенье я пришел на стадион «Сан Мамес». «Атлетик» Бильбао играла на домашнем поле против мадридского «Реала».
Почти в конце матча Йосеан забил головой потрясающий гол, определивший победу «Атлетик» и вызвавший восторженные вопли болельщиков.
Аулкичо был настоящим баском, народным героем, очень любимым в Бильбао.
Но вернемся в Барселону: по выходе из оперы я бродил по соседнему китайскому кварталу.
Видимо, недавно пришвартовалось судно североамериканской Армады, и повсюду бродили моряки со шлюхами.
Мне было из чего выбирать.
Мне понравилась одна высокая блондинка, прогуливавшаяся у входа в бар; она была очень хороша.
Однако, вопреки моей сознательной воле, ноги увели меня прочь от блондинки, к другой проститутке, обслуживавшей клиентов в таверне. Это была женщина лет сорока, неприятная, увядшая и толстая, довольно толстая.
