То Хоай - Западный край. Рассказы. Сказки
Все снова расхохотались. Смеялись беззлобно: ну, не потеха ли — взрослый детина, башка, как котел, а несет ахинею. В прежние времена его бы небось сочли одержимым.
— Да он еще, видать, не проспался, вот и мелет вздор! — говорили люди.
А Ниа по-прежнему ничего не мог понять.
— Я сам сдался вам, господин начальник, — заявил он. — Когда этот олух, партизан, явился в лес, он ведь меня не заметил, я сам его окликнул. Эй вы! Ну-ка подтвердите мои слова! Это я по своей собственной воле сдался в плен, а вовсе не вы меня поймали. Что, разве не так? Если вру, помереть мне на месте и обернуться тигром…
Сердце Зианг Шуа сжалось от страха.
А председатель Тоа, стараясь не дать воли гневу, с сочувственным видом сказал:
— Нам-то, соседи, ясно: раз человек столько лет служил империалистам, мозги у него набекрень. Где ему разобраться, кого величать господином, кого — мерзавцем. Вы уж с него не взыщите. Он ведь раскаялся и сам сдался в плен. Мы не должны его убивать… А ты, — обратился он к Ниа, — ты для нас пока диверсант! Диверсант, а вовсе не наш земляк Тхао Ниа. И обращаться с тобой будут, как с пленным, как с теми тэй, что наши солдаты взяли при штурме крепости. Ополченцы скоро отведут тебя вниз, в город. Там разберутся, велика ли твоя вина. Ежели невиновен — отпустят.
— Куда меня поведут?! — изумился Ниа. — Разве я не останусь дома?
— Пойдешь в город. Тебя допросят в Окружкоме.
— Но ведь я нарочно сдался вам здесь!
— Как же так? Снова его уводят? — воскликнула Зианг Шуа.
— Не бойтесь, — отозвался кто-то. — Хорошего человека за решетку не упрячут. Правительство во всем разберется; если за ним нет вины — вернется.
— Ты там не мудри, выложи все как есть! — посоветовали Ниа из толпы.
Но сам он молча слушал, как люди в толпе перебрасываются шутками:
— Одолжить бы разок его полосатую шкуру — да на охоту. Тигры небось за своего примут. Подходи к зверю, бери его голыми руками и тащи прямо сюда.
— А голова-то у него в завитушках, словно улитки обсели.
Вскоре привели лошадь, навьючили на нее сумки с передатчиком и приемником, автомат и множество прочего добра — вплоть до удочки с синтетической наживкой и торбы с рисом. Положили и костюм мео, небрежно скомканный и смятый. Палево-синий цвет его отличался от темно-синего, который носили в здешних краях. Сверху груз накрыли белым парашютом.
Ополченцы, конвоировавшие диверсанта, пробирались сквозь толпу под шутки и смех соседей. Всеобщее веселье пришло на смену напряженному молчанию.
Ниа шел спокойно, в сумбуре обуревавших его мыслей виделось ему то лицо состарившейся матери, то картины родного края… Но в невнятном его бормотанье слышалась прежняя путаница заученных слов…
Тхао Ниа спускался в город.
А в сердце Зианг Шуа жила сейчас одна лишь любовь к уходящему сыну. Столько лет ее первенец маялся на чужбине, вдали от родного дома, а не позабыл, какого он роду и племени. Не стал служить врагу и воротился домой, к ней, к матери. А она так и не сказала ему ни слова. Куда же теперь, куда он опять уходит? В душе ее любовь боролась со страхом.
Ми стояла молча. Давние страшные дни, пережитые в лесной глуши, оставили лишь неясный, туманный след в ее памяти. И в этом чужом человеке, одетом в мерзкий пятнистый комбинезон, пересыпающем свою речь оборотами и словами, какие не услышишь теперь от земляков и соседей, Ми не признавала родного брата.
Зианг Шуа глядела вслед уходящим.
— Выходит, Кхай так и не повидал брата.
— Но ведь председатель Тоа объяснил: он для нас пока диверсант, а вовсе не брат, — спокойно ответила Ми.
— Ему-то пришлось потяжелее, чем вам… Бедный Ниа!
VII
Кхай добрался наконец до Наданга.
Конь его резво шел по деревне, от цокота копыт по камням дрожали сгущавшиеся сумерки. Из домов доносился негромкий шум — люди осторожно подходили к дверям и украдкой выглядывали наружу.
Доехав до поворота, Кхай увидал, как небо вдруг потемнело, словно его заслонила крылом огромная летучая мышь. Но нет, это в ближнем доме погас свет. Кхай удивился: чего испугались люди? Почему они так поспешно гасят огонь в очагах?
Он припомнил рассказы матери. В старину, едва начинало смеркаться, люди тряслись от страха перед грабителями, которые так и валили в деревню, словно покупатели на ярмарку. Хозяева гасили огонь и, хотя холод пробирал их до костей, бежали прятаться в лес.
Кхай огляделся: кругом тишина и мрак.
Стрекотали запоздалые цикады, печальные голоса их отдавались в расщелинах. Где-то вдалеке бормотал ручей. Черные скалы дыбились посреди деревни, будто в дикой лесной чаще.
Кхай задумался. Сам он давно избавился от суеверий и страхов, одолевавших его когда-то в детстве. Теперь он считал себя солдатом, пришедшим освобождать Наданг, и ощущал необыкновенный прилив сил.
Кхай огляделся снова и, приметив неподалеку мерцавший за стеной огонь очага, решил, что это и есть дом старосты Панга.
Он не ошибся. Панг с женой сидели, застыв недвижно, как изваяния. Услышав шаги на лестнице и увидав незнакомца, они даже не встали, лишь обратили ему навстречу печальные лица.
— Здравствуйте, товарищ Панг, — громко сказал Кхай, — я Тхао Кхай, фельдшер. Мне сказали, у вас болен ребенок. Где он, я должен его осмотреть.
Слова эти вывели Панга из оцепенения. Он раздул огонь и зажег лучину.
При свете ее Кхай разглядел хозяев дома и их сыновей — больного малыша и другого мальчика, постарше; все четверо теснились вокруг очага, поближе к огню.
В последние дни, когда сыну стало совсем худо, супруги Панг решили, что младшенький их не чувствует более привязанности к отцу и матери. Просто он не покидает их, пока не угас жаркий огонь очага. И теперь главною их заботой стало поддерживать это живительное пламя, они без конца подбрасывали в очаг припасенный заранее хворост.
Когда ребенка раздели, Кхай подумал сперва, что жизнь уже покинула это исхудавшее тельце с непомерно большой головой. Сероватый цвет кожи казался еще более темным из-за царившего вокруг полумрака, губы едва заметно шевелились. Старший мальчик спал головою к огню, сложив ладошки между колен, и тихо посапывал.
— Зажгите-ка лампу — распорядился Кхай. — И не волнуйтесь, пожалуйста!
Дом наполнился жизнью. Решительные жесты и громкий голос фельдшера словно придали сил Пангу. Пошарив рукой за столбом, он достал кувшин с керосином и лампу, казавшуюся голой без стекла. На этот раз он решился зажечь керосиновую лампу! Он сделал это, не задумываясь — ведь так велел Кхай. На конце фитиля заплясал яркий огонек, словно готовясь сразиться с окружающей тьмой. Лампа озарила весь дом, свет ее проникал даже за спину дальнего столба.
Яркий свет, бодрый и участливый голос Кхая, его «патронташ» (так Панг окрестил кожаный ранец с медицинскими принадлежностями) и винтовка — все эти диковинные вещи из далекого мира как бы вызвали к жизни хозяев дома. Жена Панга, прежде подавленная и безучастная, внимательно следила за Кхаем: держа лампу в руке, он подошел к больному ребенку. В глазах у нее затеплилась надежда.
Панг, словно только теперь увидав Кхая, спросил:
— Выходит, приехали, товарищ Тхао Кхай?
Кхай медленно обвел глазами дом. Взгляд его был сосредоточен и остр, как в те минуты перед приемом, когда он надевал свой белый халат. Прежде всего он перенес старшего мальчика в дальний угол и уложил его на циновку.
— Пускай лучше поспит здесь, — обернувшись, сказал он Пангу. — Не надо класть его рядом с больным.
Потом он достал стетоскоп и подошел к заболевшему ребенку. До сих пор Панг послушно и молча исполнял все указания Кхая, но, когда тот воткнул резиновые трубки в уши и положил руку на тельце ребенка, он произнес негромко:
— Товарищ… Тхао Кхай…
— Успокойтесь, пожалуйста, — сказал Кхай. — Я должен осмотреть мальчика, чтобы узнать, чем он болен.
За спиною Панга всхлипывала жена.
— Мне страшно, — сказал, набравшись духу, староста. Он весь дрожал, казалось, вот-вот заплачет.
Кхай, покосившись на приклеенный к плетеной перегородке бумажный листок и торчавшие рядом огарки благовонных палочек, усмехнулся:
— Шаман молится духам, а я лечу болезни. Кто поднимет больного на ноги, тому и поверит народ. Зря вы волнуетесь, все будет хорошо.
— И все-таки страшно.
— Уж кому-кому, — улыбнулся Кхай, — а старосте не к лицу бояться шамана.
Он спокойно наклонился к ребенку, прослушал сердце и легкие, пощупал пульс.
Панг, не проронив больше ни слова, стоял рядом. Хозяйка притихла; она как будто бы пригляделась к лекарю и больше не боялась его.
Когда хворь у ребенка затянулась, соседи в один голос советовали: надо, мол, изгнать беса. Панг отказался наотрез: «Я служу Революции. Не допущу никаких заклинаний, и все тут!» Но как может Революция вылечить ребенка? А соседи все зудели втихомолку: «Злой дух изводит сына твоего оттого, что ты пошел в старосты».
