Ноэль Реваз - Эфина
Он склоняется над черным провалом. Некоторые зрители сдвигают ладони, чтобы аплодировать, но он снова знаком просит их успокоиться. Т. будет говорить. Он открывает рот, его взгляд устремлен в никуда, в бездну, на краю которой ряд лиц сияет наподобие белоснежных зубов. Спасибо, произносит Т. Спасибо. Аплодисменты. Крики «браво». Спасибо. Спасибо, повторяет Т. Аплодисменты. Т. поднимает руку. Сегодня вечером, произносит великий актер Т., достигший вершины своего искусства. Сегодня вечером, жестким тоном говорит Т. Сегодня мы сыграли в последний раз. Слова вырываются из его горла и улетают куда-то далеко, в темноту. Сегодня вечером я хочу кое-что сказать. Темнота затихла. Этот последний спектакль — мой последний спектакль, я больше никогда не выйду на сцену. Зрители издают дружный крик. Кто-то свистит. Сегодня вечером я покончил с игрой. Я посвящаю этот последний спектакль… Снова свист. Свист не прекращается. Т., кричат зрители. Я посвящаю этот спектакль. Свистки. Я посвящаю его… Т., кричит зрительница. Моей жене. Зал умолкает. Моей жене Эфине… Аплодисменты, буря оваций, ураган эмоций. Люди топают. Овации. Занавес закрывается. Свистки. Платки у глаз. Руки не устают аплодировать. Занавес открывается. Великий актер покинул сцену. Совершенно плоскую сцену. Великий актер удалился в гримерную и никогда и ни за что оттуда не выйдет. Он останется там на веки вечные. Во всех гримерках стоят букеты. Как и каждый вечер, это букеты, источающие тяжелый запах, букеты похоронных лилий. Запах весит тонны и занимает каждый квадратный метр. Ассистентка из лучших побуждений читает вслух имена на карточках. На всех стоят затейливые женские подписи. Из самого большого, самого белого букета извлекается толстая кремовая карточка с золотой каемкой. Выдавленные инициалы составляют изящный вензель. Ассистентка разворачивает листок и начинает читать. Т. развалился на стуле. Он не узнает то, что видит сейчас в зеркале. Он никогда этого не видел. Его рассудок застопорился. Он застрял на этом стуле. Завис в гримерных театра, где в последний раз вышел на сцену. Он растворился среди букетов.
Ассистентка читает: Т., позволь написать тебе во имя нашей былой страсти, нашего брака, которому ты положил конец своим бегством. Девушка бросает взгляд на Т. Он оплыл на стуле. До сих пор я молчала, не беспокоила тебя звонками. Я не пыталась задобрить тебя и ни в чем не упрекала. Я не хотела преследовать тебя, сочтя, что отныне ты для меня недосягаем. Я не могла встретиться с тобой в театре, который ты считаешь своим домом, вход туда для меня закрыт. Театр для меня — куб без окон и дверей. Я много раз обходила его кругом, но входа так и не нашла. Я не вижу окон. Но это не имеет значения, сегодня вечером я буду в зале. Я приду только ради того, чтобы увидеть тебя, и ты знаешь, чего мне это стоит. Я буду там, и мое появление станет знаком того, что мы с тобой связаны. Мы были женаты. Мы делили ложе. Ложку и слюну. Частица тебя пребывает во мне и там и останется. Я хочу обозначить эту связь и продемонстрировать всем, что талант объединил нас навек. Сегодня ты блистаешь на сцене, я — на пленке. То, что было единым целым, разделилось и раздвоилось. Пусть этот букет станет выражением того, что всегда существовало между нами и теперь может снова стать реальностью. Целую тебя с мыслями о нашем будущем. Леона.
Ассистентка, не поднимая глаз на Т., открывает другой конверт. Она достала его из букета, явно купленного в супермаркете. Т., читает она. Мы сочли за лучшее написать тебе на общей карточке, чтобы не захламлять твою гримерку. Мы хотели непременно поприветствовать твой талант в день последнего представления. Повторить на бумаге, что ты, возможно, великий актер и все же остаешься жалким любовником, жалким мужем и неуловимым отцом. Считай эту карточку данью почтения. На память от Твоих Объединившихся Спутниц, далеких и утративших иллюзии.
Из роз появляется очередная карточка. Мой дорогой Т., читает ассистентка. Пишу тебе на черной картонке. Извини мою иронию. Знай: сегодня вечером я жду тебя в своей постели, что бы ни произошло на сцене. Принадлежащая тебе твоя новая спутница.
А вот еще карточки без букетов. Ассистентка читает: Удачи на последнем представлении. «Кафе дю Коммерс».
С… за этот последний вечер — от служащих «Бистро де л’Юньон».
Бистро «Ла Фрит Вагабонд» приветствует Т. и желает успеха спектаклю. С наилучшими пожеланиями — Ева и Синди, твои официантки.
Еще один букет, маленького размера. Ассистентка вскрывает конверт. Т., прими этот простенький букет в знак моего прощения. Я написала тебе вагоны писем. Запомни только это, потому что оно будет последним. Ты был в моей жизни неподъемным, невыносимым грузом. Не знаю, можно ли назвать его любовью. Уверена, ты хорошо сыграл. Я не смогла посетить ни одно из представлений. Э.
Из букета вылетает мошка и садится на лоб Т. Земляной червячок ползет по листику. Пожилой мужчина плачет, уткнувшись носом в цветы. Мошка, сидящая у него на лбу, наливается кровью.
Театр пуст, сегодня понедельник, выходной день. Фасад здания умиротворенно-спокоен. Из гримерных выходит серый человек в плаще. Его новая спутница несет сумку с вещами, скопившимися за месяцы представлений. Букеты достались швейцару. Оставил Т. и свой сценический костюм, подарок труппы в память о потрясающем успехе. Сшитый на заказ из дорогой ткани, костюм остался висеть в шкафу на плечиках. Т. точно знает, что случится с этим оставленным в шкафу костюмом. Появятся другие артисты. Артисты примут участие в спектакле, где не будет костюмов. И декораций. Не будет режиссера, практически не будет актеров и уж точно не будет публики, мысленно ухмыляясь, утешает себя Т. Он представляет себе, как они открывают шкаф, возмущаются, что его не освободили, обмениваются шутками насчет костюма, который, естественно, выглядит смешно, поскольку висит на плечиках. Они повесят на него свои куртки. Возьмут сюртук или пиджак и все-таки выйдут в нем на сцену в своем убогом театре. Люди узнают эту одежду, вспомнят Т. в расцвете славы, подумают, что его перепродали на блошином рынке. А может, актеры выбросят костюмы в помойку, и они достанутся старьевщикам, конечно, если те все еще существуют. Его костюмы сожгут вместе с обычным мусором. Предприятие, отвечающее за переработку отходов, обнаружит, что нечто перерабатывается хуже всего остального. Человек наденет маску, возьмет пику, спустится в отстойник, разворошит мусор и найдет среди отбросов френч с золотыми пуговицами. Холщовые штаны. Странный костюм, не принадлежащий ни к одной эпохе. Та художница по костюмам была одаренной и очень хорошенькой, думает Т., опускаясь на белые подушки. Жаль, что не хватило времени приударить за ней. Люди думают, что проблемы решаются, что от них можно избавиться. Увы, проблемы пребудут вечно, они наваливаются все тяжелее и занимают все больше места по мере того, как старость все удобнее устраивается у вас на коленях. На ваших плечах и ляжках, на вашей спине и вашем затылке, жалуется Т. подруге, и та массирует ему спину и приносит тазик с горячей водой. Т. всегда умел видеть изнутри производимое им впечатление. И что же можно увидеть теперь. Что видит его подруга — та, у которой глаза в морщинах, белая квартира и белая постель, где Т. изредка демонстрирует ей свою мужскую силу. Та, что делает ему ванночки для ног и растирает суставы бальзамами, на которых написано: для лечения старых костей. Или: для облегчения остеосенильных болей. Но Т. — не развалина. Некоторых мужчин его возраста можно даже назвать зрелыми и ретивыми. Некоторые его ровесники женятся на молоденьких, и те вроде не жалуются. Они любовно ластятся к своим пожилым мужьям. Должно быть, Т. преждевременно состарился. Сцена требует жертв. Похоже, театр пожирает плоть и кровь актеров. Театр изнашивает свои «инструменты». Именно так: люди играют, живут чужими жизнями, время исчезает, актеры много раз умирают на сцене, носят накладные седые бороды, расходуют килограммы эмоций, страдают, а потом, в зрелом возрасте, удивляются, что поседели прежде других. Что у них больше мимических морщин. Что горбятся сильнее и что живот слишком выступает. Актеры тратятся до мозга костей, а его запасы, как известно, не бесконечны. Они истощаются и в один разнесчастный день заканчиваются.
Т. объясняет все это своей подруге, которая лежит рядом с ним на кровати. Они обнажены, рука женщины касается бедра Т. Ниже ее рука не продвигается. Т. был бы недоволен, позволь она себе подобную вольность. Т. мог бы повернуться на бок и зарыться лицом в подушку. Пришлось бы ласкать ему плечо, долго гладить по коротко стриженному затылку, чтобы Т. повернулся к ней и показал свое опечаленное лицо. Рука подруги Т. лежит на его бедре, но ниже не опускается. Иначе пришлось бы задуматься об упругости. В голову невольно пришли бы мысли о нежности. И о дряблости. Да, в этом случае ей было бы никуда не деться от мыслей об упругости, а этого допускать нельзя. Обнаженные Т. и его подруга лежат на кровати и беседуют. Они смотрят в потолок. В потолок или на белые стены. На шторы и белые картины. На груди и крепкое смуглое тело женщины. На ее ступни и голени. На ее живот и золотистые волосы на лобке. Взгляд имеет право прогуляться и по телу Т. По ступням и под коленками Т. По его ладоням и предплечьям. Однако на самой середине тела нужно проявить осторожность. На середине тела Т. взгляду женщины пришлось бы оценить напряжение, а этого следует избегать. Можно смотреть на его пальцы. Или скажем, на живот, хотя это тоже не очень приветствуется. Скажем больше — можно даже обозреть его лысину, если вы немного камикадзе. Взгляду женщины позволено скользить по телу Т., но в определенном месте следует делать пропуск, иначе Т. может оскорбиться. Почувствовать себя униженным. Ему может стать неуютно, и тогда день будет испорчен. Или даже вся неделя. Впрочем, есть множество вещей, на которых можно остановить взгляд. На белых стенах. На белых картинах. На белом потолке. На смуглом и горячем теле женщины, которая ничего не прячет.
