Алессандро Пиперно - Ошибка Лео Понтекорво
«Хорошая мысль… чай… Да, я бы выпила чаю», — живо ответила она.
И на этот раз реакция Камиллы была неожиданной. Но почему Лео думал, что все его слова будут восприняты этой девочкой неправильно? Откуда столько энтузиазма из-за простого чая? Уже вечерело. Снег не прекращался. Стало ужасно холодно. Чай сейчас пошел бы отлично. Но все-таки почему такая радость?
На кухне Лео удалось успокоиться. Он поставил кипятить воду, вынул из упаковки два пакетика Twining Earl Grey, нарезал дольками лимон и налил в кувшинчик немного молока. Он опасался, как бы ни появилась Камилла, чтобы, не знаю, помочь ему. Но слава богу, она этого не сделала. Она ограничилась тем, что снова запустила «Последнее Рождество».
Вернувшись в гостиную, Лео застал ее у камина, в котором почти погас огонь. Она пыталась разжечь его, бесполезно суетясь, как это делают люди, которые никогда в жизни не разжигали огонь.
«Оставь, оставь», — сказал он ей и подошел, оставив поднос на низком столике, заваленном комиксами Филиппо. Деликатно, но решительно он отобрал у нее щипцы. Ему показалось, что Камилла, прежде чем отпустить руку, немного помедлила. И почему она устроилась рядом с ним? Почему не уселась снова на диван? Сейчас она стояла слишком близко к нему, склонившись над огнем с клочком бумаги.
«Нет-нет, бумагу нельзя! Она сразу же сгорит!»
Лео почувствовал, как Камилла коснулась его своей маленькой ручкой, пока разгибалась, как будто хотела опереться на него. После того как она закончила свою суету у камина, Лео окатил острый и резкий запах рассерженной девчонки: более разбавленный и женственный вариант душка, исходящего из комнаты подростков. Он снова почувствовал в воздухе раздражающий дух соблазна. Ощущение не ушло даже тогда, когда ему удалось разжечь угасающий огонь и вернуться на диван. Вопрос заключался в том, кто кого соблазнял. Точно не он. Но с другой стороны, в поведении этой девчонки не было ни явного, ни тайного намека спровоцировать его. Но если она не собиралась провоцировать его, почему он начал думать о том, что раньше ему даже в голову не приходило?
Лео как будто только сейчас осознал, что она девушка и к тому же девушка его Самуэля. А еще он понял, что это благодаря ему она сейчас здесь, в гостиной, где семеиство Понтекорво годами проводило свои идиллические семейные посиделки. Именно он, безответственный отец, позволил сыну-подростку взять с собой на каникулы подружку, как будто он взрослый. Лео только сейчас понял то, что Рахиль пыталась объяснить ему несколько недель назад: неуместность Камиллы здесь. Как бы то ни было, осознавать это было весьма неприятно. И дело не в морали, пуританских предрассудках, стыде и всех этих ученых словах, при помощи которых Лео разбил возражения жены. Все дело в здравом смысле.
Итак, это девушка Самуэля. Его Самуэля, самого веселого и непроблемного из его сыновей, ребенка, с которым всегда было просто. Но именно поэтому не было ничего странного в том, что уже в двенадцать лет у него появилась девушка. Раннее созревание, а также эклектизм — эти черты он унаследовал от родителей, которые так им гордились. Удивительно, как этот маленький одаренный человечек мог иметь такого легкомысленного отца.
Да, это девушка Самуэля. А это означало, что между ними, пусть даже в неполной форме, должны были быть какие-то физические отношения. Простая констатация факта поразила профессора. Хорошо, он был медиком, более того — детским врачом. Кое-что он знал и представлял. Он вспомнил случай, когда к нему в кабинет в Санта-Кристине ворвалась запыхавшаяся медсестра и сообщила, что только что застала в ванной двух детишек, занимавшихся, мягко скажем, не совсем приличным делом… Но зачем использовать эвфемизмы? Детишки трахались. Эти два больных лейкемией подростка трахались. «Как взрослые», — уточнила медсестра, а Лео еще подумал про себя, как будто существуют другие способы.
Лео вспомнил, как горячо он защищал — сначала перед медсестрой, а потом перед Лореданой, своей знакомой-психологом — право несчастных детишек развлечься немного в этой жизни, которая и так у них не задалась. Он вспомнил, как яростно, с каким красноречием защищал законы природы. Жаль, что сейчас речь идет не о чужих детишках. Жаль, что сейчас, представляя своего любимого сыночка Сэми с Камиллой, наше светило не столь уверено в своей правоте.
Внезапно ему стало не по себе. Его собственные мысли привели его в замешательство. Он должен был отвести взгляд от Камиллы, опасаясь, что его взгляд слишком долго задержался на особенностях этого маленького тельца, покрытого веснушками, которое принимало ласки Самуэля и еще бог знает кого.
Запретный плод всегда сладок. Это суровая правда жизни. Если вожделение агрессивно, настойчиво, брутально — это не вожделение. Возможно, это объясняет, почему Лео чувствовал себя смущенным. У края чего-то, что он не осознавал и что отказывался осознавать.
Интересно, это чувство общности и близости, вызванное упоминанием французских писателей (Франция для Камиллы была равна понятию свободы, была воображаемым, фантастическим миром, в который она могла сбежать из реального и банального мира ее родителей), побудило Камиллу написать ему на четвертый день? Или она тоже почувствовала ту давящую и обволакивающую атмосферу запретного желания в той комнате?
Этот вопрос сейчас задает себе Лео перед зеркалом и не находит ответа. Впрочем, в третьем дне в горах не было ничего дурного, с долей иронии, пока еще оставшейся у него, подумал он. Неужели все началось именно тогда? Или речь идет о ретроспективном смешении фактов? А если это так? Возможно, Лео нужно вспомнить третий день именно таким. Возможно, ему нужно драматизировать его. Придать ему значимости через пафос. Все утратило бы смысл, если бы он не вспомнил этот третий день. Так Лео смог бы убедить себя в неизбежности случившегося позже. Он был не в силах что-либо изменить. Это его история, и все тут! Если бы все пошло иначе, тот третий день не всплывал бы так ярко в памяти. Лео не стал бы так тщательно анализировать его, как важную веху своей жизни. Да он вообще о нем не вспомнил. В общем, если бы то первое письмо никогда в жизни не пришло бы, если бы Камилла не подвиглась написать ему, сейчас, шесть месяцев спустя, Лео не стоял бы здесь и не разбирал с дотошностью педанта этот третий день.
С другой стороны, в тот незабываемый третий день произошли другие события, которые могли спровоцировать ее на ненормальный и неуместный поступок, то есть на письмо.
В конце концов, Самуэль и Филиппо вернулись раньше обычного из-за сильного снегопада, пять минут спустя после раннего же возвращения Рахили. Облепленные снегом, братья напоминали кукол на веревочках. Увидев их, Лео почувствовал внезапное облегчение.
Пять минут в компании с женой и этой девчонкой были не самыми лучшими для него.
Рахиль рассердилась, что Камилла, увидев ее входящую с сумками, даже не шелохнулась, чтобы помочь ей, а уткнулась мордочкой в свои книжки. Лео знал, насколько Рахиль раздражал тот факт, что за все время их пребывания в горах Камилла ни разу не предложила ей свою помощь, хотя бы накрыть на стол. Конечно, если бы она вызвалась помочь, Рахиль не стала бы заставлять ее делать что-либо. Но то, что Камилла ни разу не проявила подобной инициативы, выводило ее из себя. Речь шла о необременительных правилах поведения, которые Рахиль усвоила в своей скромной семье и от которых никогда не отступала. Работа считалась в ее семье единственной настоящей ценностью. Работа была залогом человеческого достоинства. Именно поэтому, когда в дом Понтекорво приходил, например, какой-нибудь плотник со своим сыном или юным подмастерьем, чтобы собрать книжный шкаф, Рахиль, запыхавшись, вбегала в комнату сыновей, где они валялись после обеда на кровати, читая комиксы или смотря телевизор, и приказывала: «Вставайте! Пришел плотник со своим помощником!» Как будто сыновья могли им чем-то помочь. Но плотник и его помощник не должны были видеть ее сыновей, предающихся постыдному безделью! Какой позор! Пусть они лучше покажутся бесполезно деятельными, чем явно бездеятельными. Пусть их видят хотя бы на ногах. Хотя бы из уважения к их ровеснику, который работает. Приведем другой пример. Бывало, к ним приходил мебельщик, чтобы поменять чехлы на диванах. Пока два тяжелых дивана несли из гостиной до грузовичка, припаркованного на бульваре, Рахиль принималась помогать (а скорее мешать) ковровщику и здоровенному детине, которого тот брал себе в помощники.
Для Рахили было лучше, если ее примут за плохую работницу, которая только мешается под ногами, чем за эдакую бездельницу-королеву, которая надменно взирает, как другие работают. Эта этика труда была привита ей отцом — трудоголиком, от влияния которого Рахиль так и не смогла избавиться. Естественно, что наглая бездеятельность Камиллы приводила ее в плохое настроение. Но что здесь можно было поделать? (И вообще, Рахиль, скажи-ка нам, что тебя не устраивает в Камилле. Что тебя угнетает. Давай, выскажи свои претензии. Прекрати скрываться. Не будь лицемеркой. Не выдумывай практические причины или принципы. Объясни, что для тебя невыносимо. Признайся раз и навсегда, что сначала было приятно, волнующе, даже умилительно видеть твоего маленького Самуэля влюбленным голубком, но со временем это стало беспокоить тебя. Сейчас, несмотря на нежный возраст женишка и невесты, дело принимает оборот угрожающий, некоторые вещи становятся недопустимыми. Объясни всем вокруг, почему уже несколько недель твоя внутренняя сирена непрерывно сигналит как безумная. Признайся, если осмелишься, что именно тебе не нравится в этой девчонке. И что никогда не понравится. Признайся, что кроме легкомысленного попустительства твоего мужа, тот факт, что Камилла не еврейка — серьезная проблема. Непреодолимое препятствие. Давай выкладывай все: не для того ты произвела на свет двух прекрасных еврейских мальчиков, чтобы отдать их первой попавшейся шиксе!)
