Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2006)
Отец по-прежнему бывал дома редко, но деньги приносил, и я как умела поддерживала наше хозяйство. Я стала водить к себе подружек, чего прежде, при маме, никогда не делала. Даже угощала их иногда вожделенными деликатесами: шоколадом и апельсинами. В тот год вдвое снизили цену на апельсины. Я становилась все старше, скоро, в мае, мне должно было исполниться четырнадцать. Я заняла второе место на математической олимпиаде нашего района. Отец гордился мной. Многие мои одноклассницы уже вступили в комсомол, но я почему-то не стремилась. Идейных расхождений с советской властью у меня не наблюдалось, но мне сильно не нравился секретарь нашей школьной комсомольской организации.
В тот день нас задержали в школе, после занятий было какое-то собрание, придя домой, я, до ужаса голодная, сжевала ломоть черного хлеба, посыпанный крупной солью, и занялась приготовлением обеда. Чистила у кухонного стола картошку и время от времени поглядывала в окно — просто так, вдруг кто-нибудь из девочек пройдет по улице. Или из мальчиков — мы теперь учились с мальчиками, мужские и женские школы в тот год объединили.
У нас была огромная кухня — ленинградские коммунальные кухни. Высокое дореволюционное окно. И вот, поглядывая просто так в это окно, я вдруг увидела, как снаружи, на стыке улицы с переулком, на моего отца наезжает грузовик. Отец уверенно пересекал перекресток. Наискосок, по диагонали. Допустим, он не видел грузовика, но как он мог не слышать его? Рамы в окне были законопачены на зиму — в России на зиму законопачивают рамы, — если он не слышал рева грузовика, то тем более не мог услышать моего крика. Хотя в последний миг мне все-таки показалось, что он видит грузовик — видит, но не желает свернуть. Не желает уступить. Высокий, крепкий мужчина. Мой отец. Такой еще молодой. Четыре года войны, и какой войны! Сколько пуль небось просвистело рядом, сколько гранат разорвалось, сколько упало снарядов, и он, несмотря на это все, остался жив, цел и невредим, а этому грузовику позволил себя убить. Соседки долго потом обсуждали эту несуразность. Они тоже видели — многие видели: коммунальная квартира, пятнадцать комнаток, многие от нечего делать глядят в окно... Да, необыкновенный был человек.
9
— Пожалуйста, две кружки пива! — прошу я.
— Ну, две — это уж слишком!.. — скромничает он.
— Не слишком — учитывая, что нас двое.
— Извините, не обратил внимания! Не врубился, что вы тоже употребляете. А как на это отреагирует Армия спасения? И главное, что скажет моя законная Павлятина? Ваша приятельница, между прочим. Необходимо считаться.
— А разве мы нарушаем ее интересы?
— Это с какой стороны взглянуть. Вообще-то конечно: птички, фиалки, воробушки — сплошная невинность... — Он обводит окрестности широким щедрым жестом.
Я замечаю — правда, чудесно вокруг, великолепно: весна, цветение, птичьи трели.
— Плюс, я полагаю, — продолжает он, — имеется какая-нибудь достойная причина для нашего свидания. Пивко — это так, для антуражу. А истинная цель... Обсудим какую-нибудь общественно важную проблему, верно?
— Я не знаю, — признаюсь я. — Весна. Уже весна. Как-то неожиданно... А где же зима? Приятно, но вместе с тем, знаете, такое ощущение, как будто у тебя что-то украли. Несколько месяцев жизни... Только что было Рождество, и вдруг — весна. Я мечтала поехать на север, поглядеть северное сияние...
— Северное сияние, — мрачнеет он. — Случалось... Оглянитесь вокруг себя, и вы увидите, что в этом мире везде одна сплошная полярная ночь. Никакого просвета. США, Италия, Австрия и даже Австралия — весь этот так называемый свободный мир — гнусная насмешка! Непробудная полярная ночь!
— Тогда зачем же...
— Извиняюсь, советница, я тут ни при чем, это вы зазвали меня на кружку пива.
— Я?
— Вот именно! Утверждали, что в каждой бочке содержится баррель отличнейшего пива!
Я смотрю на бочки — я утверждала? Я и не думала ни про какие бочки. Ни про какое пиво. Действительно, громадные бочки — настоящие цистерны, бетономешалки! Составлены башней. Где мы — в остроге, в крепости? В осаде? В обороне?
— И ввели меня в заблуждение! — обижается он. — Как выяснилось, в них вовсе не пиво! В них, напротив, нечто совершенно сухое. Первосортный сухой порох! Мы с вами, сударыня, сидим на пороховой бочке. Я бы даже сказал — на груде пороховых бочек!
— Береги-и-ись!.. — просвистывает рядом протяжно.
Откуда-то сверху летит факел, а может, ракета. Я зажмуриваюсь, пытаюсь укрыться от взрыва, — и просыпаюсь.
Какая чушь... Вот уж действительно — морока больной головы: ни смысла, ни связи — глупейшие липучие фразы... Пятиведерников. Впился, как заноза. Будто уж не о чем больше подумать... А все оттого, что в комнате слишком жарко и душно. Вот откуда это странное свечение — над катком сияют все лампы, забыли, верно, с вечера выключить. А может, реле какое отказало. Трудно предположить, что кто-то там среди ночи упражняется в фигурном катании. Зато парк — подсвеченный парк — как на японской гравюре: светлые круги вокруг ламп, черные прочерки голых ветвей...
Телефон. Телефонный звонок в ночи... Секунду я еще медлю у окна, и в эту секунду с черных неживых ветвей, с неподвижных деревьев взвиваются в воздух сотни ворон. Будто звонок напугал их. Они не могли его слышать — абсолютно исключено, чтобы с такого расстояния вороны услышали раздавшийся в моей комнате звонок. А если бы и услышали — что им до телефонного звонка? Кружат... Все сразу, как по команде, покинули гнезда. Я и не знала, что там столько ворон...
— Мать?
Денис! Наконец-то! Ну конечно, кто же еще может звонить среди ночи.
— Да-да! — кричу я. — Ты где? Как дела?
— Все нормально, — отвечает он.
— Здоров? Все в порядке? Где ты?
— Да так, в одной деревушке в горах. Деревушка — ничего особенного, пустяк, а храм, мать, замечательный, старинный. Удивительный храм!
— В какой деревушке?
— Название, что ли? Какая тебе разница, мать? Я завтра все равно отсюда снимаюсь.
— Куда снимаешься?
— Не знаю. Не решил еще.
— Как у тебя с деньгами? Нужны деньги? — Главное, не упустить, успеть сказать самое важное — пока он не исчез, не повесил трубку.
— Нет, деньги не нужны, все в порядке, — отказывается он.
— Тебе можно написать куда-то?
— Напиши в Токио — до востребования.
— Ты будешь в Токио?
— Буду. Но не знаю еще когда.
— Как ты себя чувствуешь?
— Нормально.
Нужно спросить о чем-то таком, что ему представляется важным. Чтобы он разговорился. О том, что ему интересно.
— Тебе нравится там? Тебе там хорошо?
— Нормально, — повторяет он. — А как у тебя — здорова?
— У меня все прекрасно. Напиши мне!
— Постараюсь. Ладно, мать, пока, а то жетоны кончаются.
— Скажи номер, я тебе перезвоню!
— Не надо, пока. Будь здорова.
— Звони. Почаще звони!
— Ладно.
Отбой...
Про братьев не спросил ни слова — не волнует. Погружен в себя... Все в порядке. Ничего не в порядке... Но хоть позвонил по крайней мере.
Я держу в руке меленько дребезжащую трубку и медленно-медленно сползаю спиной по стене на пол. Персидский ковер... Где он ночует, как питается? С кем общается? Не может ведь быть, чтобы человек целый год бродил в одиночестве. Какие-то люди окружают его, учат уму-разуму. Чужие люди. Может, хорошие, а может, и плохие... Почему обязательно — Япония? Чем Япония лучше Шотландии? Или Бельгии? Тем, что она далеко?.. Там сейчас уже утро. В то время, когда на северо-западе Европы стоит глухая ночь, отданная во власть черных воронов и серых привидений, в Японии уже восходит ясное розовенькое солнце. Там все другое, даже солнце. Даже вороны и привидения другие. Это, наверно, главная приманка. Хоть бы спросила, какая погода... Говорят, там все ужасно дорого. Как он там перебивается?
Свет, этот свет — заливает всю комнату. Что-то беленькое под письменным столом. Листок. Так вот оно где — Любино письмо! Завалилось за ножку стола. Не догадалась заглянуть... “Здесь страшно холодно. Страшно сыро. По утрам бывает такая крупная роса...” Нет, это не Люба. И не письмо вовсе... Отцовский почерк. Его почерк! Круглый, аккуратный почерк твердого, уверенного в себе человека. Невозможно ошибиться. Но что за странное послание? Откуда, кому? Всего две строчки... Когда он это написал? Где? Почему я не видела раньше? Откуда он взялся, этот листок? Выпал из маминого дневника? Но почему же я никогда прежде не наткнулась на него?.. “Здесь страшно холодно. Страшно сыро...” Где ему страшно? Где ему холодно?.. Отец, скажи, скажи: могу ли я чем-то тебе помочь? Что я должна сделать? Отец, все не так уж плохо — у тебя четверо внуков. Правда! Один совсем взрослый — бродяжничает по Японии. Наверно, ему там тоже сыро и холодно. Но все-таки не так, как тебе... Бродяжничает по той самой Японии, которая была немецкой союзницей. С которой ты воевал... Теперь все иначе: мир, всеобщее процветание, Страна восходящего солнца, никакого Пёрл-Харбора, никаких камикадзе. Утренняя заря над всей планетой... Отец, что же мне делать? Скажи, что мне делать!..
