Джулия Стюарт - Тауэр, зоопарк и черепаха
Геба Джонс вошла в Соляную башню, темную, если не считать света в верхнем этаже. Пройдя мимо двери Милона у площадки винтовой лестницы, она подумала, вспомнит ли муж, что завтра их сыну исполнилось бы четырнадцать лет. Пока Геба Джонс переодевалась в спальне в одежду потеплее, она припомнила времена, когда она возвращалась с работы и ее встречали. Она спустилась в кухню и, пока искала в шкафчике сковородку, припомнила времена, когда ей приходилось прикрывать кухонную дверь из-за стоявшего в доме шума. Если муж не играл песни Фила Коллинза на казу Милона — несносная привычка, из-за которой она начала прятать инструмент, — то пытался помогать сыну с домашним заданием. Когда задание было не по английской истории, Бальтазар Джонс расхаживал по гостиной, выдавая ответы наугад. Когда ему попадался вопрос, ответ на который он не знал, ему даже хватало храбрости в этом сознаться. Тогда он выходил из комнаты под предлогом, будто ему нужно в сортир, и лихорадочно листал под кроватью священную книгу, в которой содержался ответ на самый сложный вопрос на свете: как решать дроби? Затем он с видом триумфатора появлялся в дверях гостиной, силясь удержать формулу в голове, и они оба, отец и сын, продолжали сражаться с математикой, пока чудовище не оказывалось поверженным.
Приготовив ужин, она прошла через пустынную гостиную и позвала мужа, покричав на винтовой лестнице в сторону комнаты наверху, куда сама никогда не заходила. Когда они наконец покончили с отбивными, сидя перед телевизором, Бальтазар Джонс тут же отправился мыть посуду, а затем снова скрылся в своем убежище под крышей. Через несколько часов они снова увиделись в постели, и Геба Джонс, поглядев на силуэт мужа, вырисовывавшийся в темноте, подумала про себя: «Только не забудь, какой завтра день».
Глава девятая
Бальтазар Джонс проснулся рано и перевернулся на спину, отдвигаясь от жены, которая что-то бормотала во сне у него под боком. Дожидаясь, пока его снова сморит сон, он вспомнил вопрос, заданный ему Гебой Джонс неделю назад: как бы сейчас выглядел Милон? Он пытался себе представить, какого бы он стал роста, как выглядело бы лицо, всю жизнь представлявшееся ему лицом ангела. Он не узнал счастья научить сына бриться, и бритва, принадлежавшая деду мальчика и объехавшая с ним всю Индию в помятой серебристой жестянке, так и лежала в ящике рядом с носками бифитера, потому что ее было некому передать.
Не в силах больше выносить этих мыслей, он встал и оделся в ванной, чтобы не тревожить жену. Он вышел из Соляной башни, не позавтракав, и почти не обратил внимания на летевшие сверху хлопья снега, похожие на птичьи перья. Он переходил от одного вольера к другому, пытаясь себе представить, как звучал бы теперь голос мальчика. Проводя одиннадцатичасовую экскурсию, он так и не собрался с духом отвести туристов на лобное место и лишь показал, где оно находится, стоя в дверях церкви и прощаясь со словами, что экскурсия уже закончилась. От возмущения даже американцы, которым бифитеры всегда прощали слабые познания в английской истории из-за неизменной щедрости, не оставили чаевых. Он прошел через Тауэрский луг к Водному переулку, но там в толпе туристов ему то и дело мерещился сын. Он отправился проверить, надежно ли запирается загон комодского дракона и готов ли зверинец к приему посетителей, которые ожидались уже через два дня. Однако, проверяя надежность засовов, он был в состоянии думать лишь о том, как Милон радовался бы громадной ящерице, способной опрокинуть лошадь.
Он вспомнил о встрече с посланником из дворца, только когда заметил, как тот шагает по крепости, кутаясь в пальто. Бифитер поспешил в «Джин и дыбу», ругая себя за то, что так и не смог придумать внятного объяснения, куда подевались птицы с желтыми бровями, и резко распахнул дверь.
— Что значит пингвинов нет? — спросил Освин Филдинг, опираясь на столик под вставленным в рамку автографом Рудольфа Гесса.
— Они так и не прибыли, — пояснил Бальтазар Джонс, понизив голос, чтобы не услышали другие.
— Тогда где же они?
Бифитер поскреб белую бороду.
— В данный момент я не могу ответить на этот вопрос, — сказал он. — Водитель говорит, заехал на заправку, а когда вернулся от кассы, обе двери, и задняя, и пассажирская, были открыты, а пингвины исчезли.
— Кто был на пассажирском сиденье?
Бифитер отвернулся.
— Один из пингвинов, — пробормотал он.
— Проклятье, — сказал конюший, проводя ладонью по остаткам волос. — Аргентинцы решат, что мы специально их потеряли. Не хотелось бы нового скандала. Послушайте, если кто-нибудь спросит, где они, отвечайте, что они приболели из-за переезда или что-нибудь в этом духе и что сейчас они у ветеринара. А я тем временем потихоньку все выясню.
Освин Филдинг отхлебнул апельсинового сока, внимательно глядя на бифитера.
— Есть что-нибудь еще, о чем мне следует знать? — спросил он. — Я не хочу никаких неожиданностей, когда зверинец откроется для посетителей.
— Все остальное идет строго по плану, — заверил бифитер. — Если не считать странствующего альбатроса, все животные чувствуют себя прекрасно. Жирафам очень понравилось в крепостном рву.
Придворный нахмурился.
— Каким жирафам? — спросил он.
— Ну, таким, с длинными шеями.
— У ее величества нет жирафов.
Бальтазар Джонс смутился.
— Во рву их четыре штуки, — сказал он.
— Я же дал вам список! — прошипел Освин Филдинг. — В нем не было никаких жирафов.
— Ну, наверное, кто-то решил, что они тоже принадлежат королеве. Когда я приехал в зоопарк, они уже были в грузовике. И я подумал, что вы просто забыли включить их в список.
Последовала пауза, во время которой оба джентльмена сердито глядели друг на друга.
— Что ж, подведем итоги, йомен Джонс, — сказал конюший. — Пингвины королевы исчезли, и лондонский Тауэр похитил жирафов, принадлежащих Лондонскому зоопарку.
Бифитер заерзал на стуле.
— Можно отправить жирафов обратно и сказать, что произошло недоразумение, — предложил он.
Освин Филдинг придвинулся к нему:
— Очень сильно сомневаюсь, что можно незаметно провезти через весь Лондон четырех жирафов. Об этом напишут в газетах, и мы с вами будем выглядеть круглыми идиотами. Я позвоню в зоопарк и объясню, что мы позаимствовали животных на время. Будем надеяться, что они не захотят поднимать шум, и мы отправим жирафов обратно через пару месяцев, когда страсти утихнут. Если в зоопарке начнут возмущаться, я им напомню, что они сделали со слоном Джамбо.
— А что они сделали со слоном Джамбо? — спросил бифитер.
— Продали его Барнуму, хозяину американского цирка, за две тысячи фунтов. Это вызвало всеобщий гнев. В «Таймс» посыпались письма. Дети всей страны были в слезах, королева Виктория — в ярости.
Освин Филдинг откинулся на спинку стула со вздохом, способным пробудить мертвеца.
— Хотя бы землеройка жива? — спросил он.
— Я видел утром, как она шевелилась.
— Ну хоть что-то хорошее.
Когда конюший и бифитер расстались, Руби Дор унесла их кружки и выглянула в окно посмотреть, не идет ли снег. Но когда она разглядела улочку сквозь стекло, на котором в восемнадцатом веке кто-то нацарапал оскорбительное высказывание относительно гигиенических привычек хозяина заведения, оказалось, что от снега уже нет и следа. Страшно разочарованная, она вспоминала, какие были зимы в ее детстве: отец катал ее на санках во рву, бифитеры устраивали битвы снежками, куда более яростные, чем вошедшая в историю оборона бифитерами Тауэра во время Крестьянского восстания в 1381 году.
Канарейка скакала в клетке с жердочки на жердочку, а хозяйка вернулась на высокий стул за стойкой бара и принялась дописывать объявление, что тридцатипятилетний запрет на «Монополию» в пабе снят. Запрет был введен ее отцом, возмущенным тем, что тауэрский врач продолжал играть, пока его жена рожала в кухне этажом выше. Запрет на настольную игру вынудил любителей уйти в подполье, и некоторые бифитеры даже начали варить в своих подвалах собственный эль, чтобы топить в нем горечь поражения, какое по-прежнему терпели от доктора, играя у себя дома. Из-за нового обычая, просуществовавшего много лет, доходы таверны заметно упали, и теперь, когда ее жизнь вот-вот изменится навсегда, Руби Дор твердо решила восстановить объем продаж.
Прикрепив объявление на доску рядом с дверью, она перечитала правила, перечисленные ниже. Во избежание обид с далеко идущими последствиями играть «башмаком» запрещается. Любой, кого уличат в жульничестве, обязан следующие полгода доплачивать за свое пиво определенную сумму. И тауэрскому врачу позволяется играть только при отсутствии экстренных медицинских вызовов.
Вскоре после этого преподобный Септимус Дрю толкнул тяжелую дверь, неся свое орудие обольщения, и с облегчением заметил, что он единственный посетитель. Однако Руби Дор нигде не было. Он несколько минут потоптался на истертых плитках пола, гадая, куда же она подевалась, затем положил на стойку свой пряник, сел на один из стульев и размотал шарф. Перевернув ближайшую к нему подставку под пиво, прочел шутку на обороте. Затем окинул кабачок взглядом, не зная, прилично ли священнику отправляться на поиски своей любви с подношением из собственной духовки.
