Марти Леймбах - Дэниэл молчит
— Ну? Убедились, порнографии нет? Теперь что — обратно заворачивать? — утомленно вздохнула Виина. По ее мнению, проверять подарки родственников на благонадежность — сущая глупость.
— Непременно, — кивнула я. — Все должно выглядеть в точности так, как было.
— Все равно что на государство работать. Спльошное надувательство, — пробурчала Виина, но все же покорно помогла мне разгладить бумагу и вернуть на место скотч так, чтобы рисунок идеально совпадал. — У тебя чудесные дети, — грустно вздохнула она. — Жалько, что я больше не буду убирать за ними игрушки.
Сегодня Виина у меня в последний раз. Мне не по средствам ей платить, а сократить жалованье, как сама она не раз предлагала, не позволяла совесть. Я буду скучать. Я всегда так ждала, когда придет четверг, а с ним и Виина — с щеткой для батарей собственного изобретения в руке, с радугой ярких заколок в туго заплетенных волосах. Закончив уборку, она всякий раз жаловалась, что чище в доме не стало, и хмурила брови, оглядывая гостиную, словно оскорбленная в лучших чувствах. А когда я протягивала деньги, мотала головой — то ли говоря, что не стоит платить за недоделанную работу… то ли что сумма маловата. И то и другое было правдой. Мне жаль до слез расставаться с ней.
— Что ж, лядно, раз так… Мне давно пора заняться Уольтером Бенджамином, — отозвалась на мою новость Виина. — Да и смотреть, как ты себя гольодом моришь, — радости мальо.
Настало время прощаться. Казалось, из моей жизни один за другим уходили через невидимую дверь все близкие люди.
— Заглядывай в любое время, — попросила я.
— Я оставиля тебе свою щетку для батарей. — Виина перебросила сумку через плечо и прикоснулась к моей щеке изящными темными пальцами.
Виина заблуждалась, я вовсе не морила себя голодом. Коллектив итальянской булочной заваливал меня библейского вида ломтями pane toscano,[4] глазированными ячменными плетенками с блестящими брызгами хвойных семян, сладкими focaccia[5] с веселыми ямочками — отпечатками пальцев сыновей Макса, которые вымешивали сдобное тесто, немилосердно избивая его кулаками.
— Моя жена передала для вас ужин, — сказал Макс, вручая мне увесистый коричневый пакет с домашними равиоли, бережно прикрытый сверху. В пакете была стеклянная миска. Сквозь бумагу пробивался аромат фирменного томатного соуса жены Макса. — По-нашему, вы гораздо лучше выглядите, синьорина.
Я и чувствовала себя гораздо лучше. До совершенства моей жизни далеко, но одно в ней замечательно: Дэниэл заговорил. Он строил железные дороги по всему дому, с мостами для крушений поездов. Для кого-то мелочь, а для него гигантский скачок, в сравнении с бесконечным разглядыванием Томаса у самого своего носа. Поезда у нас теперь сваливались с подоконников, с углов кухонного стола и телевизора, с края ванны. «Бах!» — говорит Дэниэл, и поезд терпит крушение. «Маш!» — и поезд пускается в дорогу. А чтобы добиться моего внимания, он должен сказать «мама». Дергать за руку бесполезно: пока не сказано заветное слово, я даже не взгляну на него. Зато услышав «мама», я вмиг оказываюсь рядом, хватаю на руки, танцую до головокружения, топаю за ним куда пожелает. Я его лучший, хотя и страшно надоедливый друг, вечно влезающий в его игры, его верная собачка, которая всегда трусит следом. Дэниэл каждый день учит новое слово, и пусть нам с Энди приходится потрудиться, но результат того стоит.
Я, радостно улыбнулась Максу.
— Здоровья стало больше. И силы. — Макс согнул руку, сжал кулак и поиграл бицепсом. Потом похлопал себя по щекам: — И тут. Больше краски на щеках.
— Теперь еще грудь нужна, — вставил самый младший, Паоло.
Я подплыла к Паоло — тот стоял на посту у пугающего вида печей с черным нутром и блестящими противнями — и приблизила губы к самому уху этого ребенка пятнадцати лет, не по годам языкастого, за что он регулярно и получал от отца затрещины.
— Пао-о-оло! — проворковала я, под обстрелом черных глаз: все его братья замерли в ожидании представления. — У меня есть грудь.
Кухня взорвалась хохотом; даже Паоло смеялся, конфузливо поеживаясь. Он еще долго краснел и хихикал при взгляде на меня.
Меня ждало прощание еще с одним человеком, с Джейкобом-эскулапом. Откинувшись на спинку своего кресла, вытянув скрещенные ноги, он вертел карандаш обеими руками сразу и шумно отдувался. Из-под толстых стекол очков глаза его смотрели испытующе.
— Давайте все-таки продолжим. За меньшую плату, — сказал он. — Вам рано прекращать сеансы.
— А чем они помогут? — На улице потеплело; на мне прошлогодние, порядочно заношенные сандалии и потрепанные джинсы. Светлые тонкие волосы, с которыми не справиться ни заколкам, ни резинкам, свободно падают на уже загорелые плечи. — Без обид, Джейкоб. Просто я теперь знаю, в чем моя проблема. Она не исчезнет, сколько бы часов я ни провела на вашем роскошном диване, перелопачивая свои воспоминания.
— Это вы о Дэниэле? Ваш сын и есть ваша проблема?
— А не пошли бы вы, Джейкоб? — нежно сказала я, и эскулап рассмеялся.
— Вы так молоды, Мелани. Вам кажется, вы взрослая, а я вот смотрю на вас и вижу совсем юного человека. Слишком молодого, чтобы полагаться только на себя.
— Не так уж я и молода.
Джейкоб пошевелил пальцами в воздухе: он не согласен, но спорить не будет.
— Я переживаю за вас, — признался он. — И у меня есть определенные сомнения насчет этого вашего прикладного поведенческого анализа. А вдруг не получится? Что тогда?
Джейкоб не сторонник новой терапии. Поведенческая психология в его понимании ассоциировалась со слабыми электрическими полями и одурманенными лабораторными крысами. Он все спрашивал, не опасаюсь ли я за психику Дэниэла. Что станется с душевным здоровьем мальчика, если мама постоянно требует от него «подать голос» и сует шоколадку за удачную попытку? Его душевное здоровье, без запинки ответила я, будет несравнимо хуже, если он пойдет по жизни бессловесным и не понимающим речь других.
— Я помог бы вам принять случившееся, — сказал Джейкоб.
— Знаете что, Джейкоб? — подумав, ответила я. — Не уверена, что хочу принимать то, что случилось. У меня такое чувство, что мое нежелание смириться с бесповоротностью диагноза как-то помогает Дэниэлу. Да, он аутист, но мне кажется, что если не позволять ему замыкаться в себе, непрерывно тормошить, то он не скатится в пропасть, останется с нами. А вот если пустить все на самотек…
Мысли Джейкоба понятны: я зря теряю время. Возможно, он поражен моей самонадеянностью: другие мамы, значит, недостаточно упорно сражались за своих детей, если у них ничего не вышло? Само собой, я не считала себя ни умнее, ни настойчивее других. Мамы аутистов работали не жалея сил и помогали детям подняться чуть выше, пусть хотя бы на ступеньку, — сколько я слышала таких историй! Именно благодаря этим мамам я получила телефон Энди О'Коннора. И одна из таких мам подошла ко мне в супермаркете, чтобы сказать, какой у меня прелестный сын.
Все они согласны с тем, что попытка не пытка. И что плохого в том, чтобы попробовать спасти своего ребенка?
— Кроме того, — продолжал Джейкоб, — нельзя забывать и о Стивене. Похоже, вам нужно принять еще один факт вашей жизни.
Вот уж о чем мне думать совершенно не хотелось.
— Наши со Стивеном жизненные цели не совпадают, — ответила я.
В воображении я рисовала себя женщиной плотной, крепко сбитой, с мощными икрами и сильными руками; женщиной, которая ведет хозяйство умело и жестко, никому в семье не позволяя отступать от установленного ею графика: понедельник — стирка, вторник — уборка.
Женщину, у которой все под контролем, даже Стивен не посмел бы ослушаться. Увы, я совсем другая. Храбрюсь перед Джейкобом, а в душе творится черт знает что, сплошное месиво. Ногтем поскреби — и тоска всплывет на поверхность, как морская пена.
— Хотите знать, что меня сейчас тревожит, Джейкоб?
Он повел бровью, привычно пощипывая усы.
— Предположим, я добьюсь с Дэниэлом очень немногого и он войдет во взрослый мир не совсем таким, как все. Точнее, совсем не таким, как все. Однажды вечером он будет бродить по улицам, разглядывая, например, ограду, как он любит, а полиция решит, что он накачан наркотиками. Его остановят, он закричит, начнет вырываться. Поскольку он «оказал сопротивление», его изобьют. Он будет звать маму, а я не смогу помочь: меня не будет рядом. — Я поперхнулась, в шоке от собственных слов. Вот до чего запугала себя — едва справилась с приступом тошноты. — Вы понимаете, Джейкоб?
— Прошу вас, Мелани, не отказывайтесь от терапии.
— Да что ваша терапия сделает, когда мой сын окажется в руках полиции?
Джейкоб сдвинул брови, откинул голову, провел ладонью по лицу.
