Ричард Йейтс - Пасхальный парад
— Ты что, в городе?
— Ну да.
— Хорошо. А что тебя привело в Нью-Йорк?
— Вообще-то Тони приехал на деловую встречу, но главное, у нас билеты на «Вернись домой, гуляка» с Родериком Гамильтоном, а после спектакля мы с ним увидимся за кулисами.
Родерик Гамильтон, знаменитый британский актер, играл в пьесе, премьера которой недавно состоялась в Нью-Йорке.
— Здорово, — сказала Эмили.
— Когда Тони жил в Англии, они ходили в одну школу, я тебе рассказывала?
— Да, насколько я помню.
— Тони все не решался ему написать, но я его заставила, и вот мы получили совершенно чудное, очаровательное письмо, в котором он писал, что, разумеется, он помнит Тони и хочет его снова увидеть и будет рад познакомиться со мной. Потрясающе, да?
— Не говори.
— Короче. Мы остановились в «Рузвельте», Тони весь день занят, так почему бы нам здесь не поланчевать? У них тут есть очень милое заведение — «Лихой наездник».
— Что ж, подходящее название для двух старых кляч.
— Что ты сказала, дорогая?
— Не важно. Час дня тебя устроит?
Войдя в ресторан, она сначала подумала, что Сары еще нет, — сплошь незнакомые лица, — но затем увидела, что ей улыбается полноватая разодетая матрона, сидящая одна за столиком.
— Садись, дорогая, — сказала Сара. — Ты отлично выглядишь.
— Ты тоже, — ответила Эмили, хотя это была неправда.
В Сент-Чарльзе, одетая по-простому, Сара еще более-менее выглядела на свой возраст — Эмили в уме быстро посчитала: сорок один, — но здесь она казалась старше. Глаза подведены и оттенены, двойной подбородок, плечи опущены. По всей видимости, она никак не могла решить, какие из броских ювелирных украшений надеть к своему дешевому бежевому костюму, и в результате вышла из положения, надев все сразу. За последний год на зубах у нее появились основательные коричневые пятна.
— Дамы желают что-нибудь из бара? — поинтересовался официант.
— А как же, — быстро отреагировала Сара. — Мне сверхсухой мартини, безо льда, с долькой лимона.
Эмили заказала сухое вино («Мне сегодня еще работать»), и они постарались расслабиться.
— Знаешь, о чем я подумала, — сказала Сара — Я девять лет не была в Нью-Йорке. Здесь все так изменилось, просто поразительно.
— Ты должна приезжать сюда чаще.
— Знаю. Я бы с радостью, но Тони терпеть не может Нью-Йорк. Он ненавидит весь этот транспорт, и еще он считает, что здесь все слишком дорого.
— Мм…
— Да! — Сара опять оживилась. — Я тебе говорила, что мы получили весточку от Тони-младшего? — Несколько месяцев назад после разрыва с разведенкой — она нашла партнера постарше — Тони-младший уехал в Калифорнию и записался в морскую пехоту. — Он прислал нам из Кэмп-Пендлтона чудесное большое письмо. Конечно, отец до сих пор в ярости, он даже грозился лишить его наследства…
— Какого наследства?
— Ну, ты понимаешь, поразить его в правах. Я думаю, служба пойдет ему на пользу.
— А другие мальчики?
— Ну, Питер весь в учебе, каждый семестр попадает в список лучших студентов, а Эрик… Трудно сказать, он по-прежнему увлечен только машинами.
Разговор свернул на их мать, которую Эмили давненько не посещала Оказывается, Саре звонил из клиники социальный работник с жалобами на Пуки, нарушающую дисциплину.
— Что это значит?
— Она делает вещи, которые расстраивают других больных. Один раз в четыре утра она зашла в палату к какому-то пожилому мужчине и спросила: «Как, ты не готов? Ты забыл, что сегодня наша свадьба?» Она продолжала все в таком духе, пока он не вызвал сестер, чтобы они ее увели.
— О господи.
— Да, но он был очень любезен — я о социальном работнике. Он просто предупредил, что, если подобное будет продолжаться, нам придется ее забрать.
— Но… куда же мы ее пристроим? Сара закурила.
— «Сентрал Ислип», я думаю, — сказала она, выпуская струю дыма.
— Это что такое?
— Государственная больница. Бесплатная, но, насколько я понимаю, очень хорошая.
— Ясно.
Пригубив второй бокал мартини, Сара смущенно призналась:
— Вообще-то это лишнее. Мой врач сказал мне, что я слишком много пью.
— Так и сказал?
— О, это не было серьезным предупреждением, просто он мне посоветовал сбавить обороты. Он сказал, что у меня… увеличена печень. Ну, не знаю. Не будем о грустном. Эмми, я так редко тебя вижу, что сейчас должна услышать все о твоей работе и личной жизни, всё-всё. Тем более вечером мы встречаемся с Родериком Гамильтоном, и я хочу прийти в хорошем настроении. Будем наслаждаться.
Но не прошло и нескольких минут, как она уже обводила комнату задумчивым взглядом.
— Здесь мило, правда? Сюда папа приводил меня, перед тем как посадить на поезд. Иногда мы ходили в «Билтмор» или в «Коммодор», но это место мне запомнилось больше всего. Официанты знали его и уже узнавали меня. Они приносили мне два шарика мороженого, а папа пил свой двойной виски. И мы с ним говорили, говорили…
Позже Эмили не могла вспомнить, сколько же мартини в результате выпила Сара, три или четыре; помнила только, что к моменту, когда ей принесли цыпленка по-королевски, сама она уже немного «поплыла» и что ее сестра почти не притронулась к еде. И от кофе отказалась.
— Ох, Эмми, дорогая. Кажется, я немного пьяна, — сказала она. — Смешно, да? Сама не знаю, зачем я… а, ничего страшного. Ненадолго прилягу в номере. До возвращения Тони еще полно времени.
Потом мы с ним поужинаем и поедем в театр. И все будет хорошо.
Ей потребовалась помощь, чтобы встать со стула. И чтобы дойти до выхода. Крепко держа сестру под вялую руку, Эмили довела ее до лифта.
— Все о'кей, Эмми, — повторяла она. — Дальше я сама.
Но Эмили довела ее до номера, где Сара сделала три-четыре неверных шага и рухнула на широкую кровать.
— Я в порядке, — сказала она. — Я только немного вздремну, и все будет хорошо.
— Ты не хочешь раздеться?
— Не надо. Ты за меня не волнуйся, все хорошо.
И Эмили вернулась на работу в рассеянном состоянии. А ближе к концу рабочего дня ее охватило чувство радости, к которому примешивались угрызения совести: пройдут месяцы, а то и годы до ее следующего свидания с сестрой.
Вечер она проведет одна, и, если все правильно спланировать, одиночество не будет ей в тягость. Прежде всего надо переодеться по-домашнему и сделать заготовки для легкого ужина, а пока он томится на плите, налить себе винца — не больше двух бокалов — и посмотреть по Си-би-эс вечерние новости. Позже, вымыв посуду, она сядет в покойное кресло или уляжется на диване с книжкой, и часы пробегут незаметно, пока не придет время укладываться спать.
Когда в девять часов вдруг зазвонил телефон, она вздрогнула, а Сарин слабый, жалобный голос в трубке заставил ее вскочить с дивана.
— Слушай, мне ужасно неудобно тебя об этом просить, но ты не могла бы приехать в гостиницу?
— Что случилось? Почему ты не в театре?
— Я… не пошла. Я объясню тебе при встрече. Всю дорогу в такси, постоянно застревавшем в пробках, Эмили старалась ни о чем не думать; она старалась ни о чем не думать и пока шла по длинному, устланному ковром коридору. Дверь в Сарин номер была чуть приоткрыта. Сначала она хотела ее толкнуть, но потом решила постучать.
— Энтони? — послышался робкий, с затаенной надеждой голос.
— Нет, детка. Это я.
— А, Эмми. Заходи.
Эмили вошла в темную комнату и закрыла за собой дверь.
— Ты в порядке? — спросила она. — Где выключатель?
— Не включай пока. Давай сначала немного поговорим, хорошо?
При слабеньком голубоватом свете из окна можно было разглядеть, что сестра лежит на кровати примерно в той же позе, в которой Эмили днем ее оставила, только постель была разобрана и из одежды на Саре осталась одна комбинация.
— Эмми, ради бога, извини меня. Зря я, наверно, тебе позвонила, но дело в том, что… Можно, я с самого начала? Когда Тони вернулся, я еще была… не совсем трезвая… Из-за этого мы с ним сильно поругались, он сказал, что не возьмет меня в театр и… в общем, он отправился на спектакль один.
— Один?
— Представь себе. Его можно понять, в таком состоянии я не могла встречаться с Родериком Гамильтоном, сама виновата. Но… прошлым летом мы с тобой так славно обо всем беседовали, а тут мне надо было выговориться, и я тебе позвонила…
— Ясно. Ты правильно поступила. Уже можно включить свет?
— Ну что ж, включай.
Рука нашарила на стене выключатель, комната озарилась светом, и Эмили увидела всюду кровь: на смятых простынях и подушке, спереди на комбинации и на опухшем, кривящемся лице, даже на волосах.
Эмили так и села, прикрывая глаза ладонью.
— Это невозможно. Это дурной сон. Он тебя бил?
— Ну да. Ты не дашь мне сигаретку, дорогая?
