Геннадий Головин - Чужая сторона
Тот, что сидел за рулем, попытался перевести разговор:
— Сява говорил, что ему братишка из Питера кассету «Пинк Флойда» прислал.
— Стоп! — сказал вдруг Серый. Лоб непонимающе поглядел на него. — Тормози!
Серый повернулся к Чашкину:
— Здесь, дядечка, нам сворачивать. Так что довидзення! Буба поспешно помог отворить дверь, и Чашкин вылез. Он прошел всего несколько шагов, когда услышал вновь голос Серого:
— Дядя! Эй! А про денежки-то забыл? Нехорошо детишек накалывать!
Серый вылез и подходил теперь к Чашкину.
— Так у меня же нет — растерялся Чашкин. — Я думал, вы просто так…
— Слышишь, Лоб, — крикнул в кабину Серый, — он говорит, что у него денег нет!
— Да что ты?! — с деланным изумлением сказал Лоб и тоже стал выбираться из кабины. — Да не может такого быть!
— Он так говорит.
— А я одного бензина сколько на него пожег… — посетовал Лоб.
— Да-а, — огорченно протянул Серый. — Что ж делать-то? Подержи меня, Лоб.
— Вы что, ребятки? — сказал Чашкин.
Лоб зашел за спину Серого, просунул ему в подмышки руки, и тот, высоко вдруг подпрыгнув, резко дрыгнув ногами вперед, ударил Чашкина, норовя попасть каблуками в лицо.
Он попал ему в грудь. Чашкин упал.
— Ах ты, гад! — вскричал припадочным голосом Серый и стал бить упавшего Чашкина ногами, как футбольный мяч.
Чашкин скрючился, поджал колени к груди, зажал голову руками.
Он очень удачно примостился: близко к машине, спиной к ней, — так что когда они норовили попасть ему по почкам, ничего не получалось у гаденышей.
Вдруг удары прекратились. Чашкин услышал:
— Ты что, Буба?! — Серый пыхтел, кем-то оттаскиваемый.
— Ну и подонок же ты!
— Хочешь, чтобы и тебя так?
— Только попробуй! — В голосе Бубы слышно было полное отсутствие страха.
«Молодец мальчик. Спасибо», — подумал Чашкин, все еще ожидая ударов и сжимаясь в комок.
— А-а! — бессильно и злобно провыл Серый. — На брательника надеешься?
Тут раздался из машины безмятежный, с капризниками голосок девочки:
— Ну, вы поедете когда-нибудь или нет? (Девочке, видите ли, надоело ждать. «Ах, какая сучонка!» — с отчаянием подумал Чашкин.)
— Правда, Серый, — примиряюще сказал Лоб, — уже и машину надо на место ставить. Того и гляди хозяин прочхнется.
— Ладно! — сказал Серый. — Но только ты, Буба, еще попомнишь этот день!
«Переедут еще…»— обеспокоился Чашкин. Он лежал чуть впереди и чуть правее переднего бампера. Когда гаденыши пошли рассаживаться по местам он быстро-быстро, как перекати-поле, перекувырнулся несколько раз и стал лежать рядом с кюветом.
Он так и лежал, в комочек скрюченный, пока не загудел мотор, пока машина не уехала, пока вонь от ее выхлопов не развеялась в чистом воздухе.
Только после этого он позволил себе расслабиться и глубоко вздохнуть.
Вздох отозвался острой болью в груди. Чашкин закашлялся. Дышать после этого стал осторожнее.
В общем-то неплохо отделался, определил Чашкин, пройдя несколько шагов. Кроме боли в груди — от того, первого каблуками удара, — всерьез больно было только ногам, поскольку именно голени в основном-то и принимали все удары. Кисти рук тоже были сплошь в ссадинах и синяках, напоминали пухлые скрюченные клешни, но они не очень-то и беспокоили.
Хорошо хоть спину спрятал, подумал Чашкин, это прямо-таки счастье, что я так ловко приспособился.
Однако через пять минут ходьбы он услышал, что не так уж все ладно обошлось. На разные лады, то тут, то там, стали подвывать все ссадины, ушибы, а может, и переломы, которыми наградили его эти трудные подростки. Особенно стало досаждать то, что он не мог нормально вздохнуть. Каждый более или менее глубокий вдох отзывался болью, от которой Чашкин невольно скрючивался и руки прижимал к горлу.
Но боль, самая острая, с каждым шагом все более свирепеющая, была все же в ногах, где все кости ниже колен были избиты особенно жестоко.
Теперь он шел как на подламывающихся ходулях. И после каждого шага, отдающего ослепительно черной вспышкой боли, все замирало у него внутри — в отчаянии страха перед новым шагом.
Его все время так и тянуло: встать на четвереньки и попробовать передвигаться так, чтобы только не испытывать этой пытки ходьбой.
О тех, кто его бил, ему неохота было думать. Несколько раз со смутным «спасибо» уважительно вспомнил мальчика по кличке Буба. Но в общем-то недосуг ему было думать об этом: боль, ожидание боли, претерпевание боли — вот это занимало его по-настоящему.
Он даже не заметил свет фар, вспыхнувших сзади. Шел себе и шел, как на разболтанных протезах, внимал увечьям.
Машина поравнялась с ним и поехала самым малым ходом.
Передняя дверца распахнулась, и человек в милицейской форме молча и изучающе стал рассматривать Чашкина, преодолевающего дорогу.
— Далеко путь держишь? — бодрым, дневным голосом спросил наконец сидящий в «газике», наглядевшись на Чашкина.
Чашкин прохрипел что-то неопределенное, махнув рукой вперед. Он даже не взглянул на говорящего.
Машина еще немного проехала рядом, потом отстала, и вдруг резким светом озарилось все вокруг Чашкина!
Он словно бы проснулся. Оглянулся. На крыше «газика», слепя глаза, светил маленький прожектор.
Чашкин поспешно отвернулся. Тут перед ним уже стоял милицейский.
— Документы есть?
Чашкин промычал отрицательное.
— Почему?
— Ограбили, — с клекотом сказал Чашкин. — Избили.
— Кто ограбил? Кто избил?
— Пацаны ваши. На машине.
— Описать можешь? Какие они из себя?
— Сволочи, — сказал с усилием Чашкин и закашлялся.
— Где живешь? Адрес?
Чашкин сквозь мучительный кашель отмахнулся:
— Далеко… Не здесь.
— Ну-ка давай-ка! Садись к нам в машину — разберемся! — Милицейский взял Чашкина за рукав. Тот робко попробовал высвободиться.
— Мне в Москву надо! Похороны у меня!
— Ишь ты! В Москву! — восхитился милицейский. — Так тебя там и ждут, такого красивого! Давай-ка для начала к нам заедем, а потом уже в Москву-то!
Задняя дверь «газика» была уже распахнута. Там было что-то вроде клетки.
Взвыв от боли в ногах, Чашкин кое-как забрался. Дверцу захлопнули. На оконце была решетка. Решеткой же отделялась и кабина, где сидел молчаливый штатский и куда бодро-спешно, как после удачной охоты, забрались на переднее сиденье милицейский с шофером.
Машина побежала по шоссе, свернула на плохой асфальт. Чашкин в тоске закрыл глаза. Он всем нутром своим слышал, что его везут в сторону!
— Вылазь! Чашкин вылез.
— Иди! Чашкин пошел.
За прилавком, похожим на тот, что был в отделе перевозок, сидел и иронически улыбался младший лейтенант.
— Вот, товарищ лейтенант! Подобрали на шоссе. Идет, говорит, в Москву. Документов нет.
— Ага. А почему же у тебя, дорогой товарищ, нет документов? — очень искренно, казалось, поинтересовался лейтенант.
— Обокрали.
— Ай-яй-яй! — в шутку ужаснулся лейтенант. — Обокрали?! Ну, и как же тебя обокрали?
Чашкин стал рассказывать. Говорить ему было трудно: болела грудь, да и неохота ему было говорить. Он видел, что натужным, насильственно-кратким его словам не верят.
— Там, в аэропорту, протокол составляли, — вспомнил он. — Вы, так свяжитесь…
— Ага! — совсем развеселился лейтенант. — Прямо сейчас и свяжемся! По спутниковой связи! — Однако тут же стал серьезный и даже грозный. — А теперь давай-ка и мы протокол составим. Но чтобы без вранья у меня! Понял? Фамилия?
— Чашкин.
— А может, Плошкин? Ты подумай! Ну ладно… пусть будет пока Чашкин.
— Я на похороны летел. У меня же телеграмма есть! — Чашкин полез за пазуху.
— Может, у тебя там еще что-нибудь есть? Логвиненко, обыщи-ка его!
Логвиненко обшаривал Чашкина, а лейтенант читал тем временем телеграмму.
— Вот! — сказал Логвиненко. — Кусок батона и бумажка с неизвестным адресом.
— Батон оставь, бумажку давай сюда! Чашкин всполошился:
— Э-э! Это адресок мне один шофер дал!
— Не боись! Все будет в целости! У нас ничего не пропадает. Больше ничего нет? — спросил лейтенант у Логвиненко. — Значит, оформляем как бомжа. По какому, говоришь, адресу проживал?
Опять ни единому его слову не верили. Опять кошмарное возникло ощущение: перед ним уже побывал в этих краях кто-то, так всем налгавший, что теперь уже никто никому не верил.
— Подпиши-ка вот здесь, Чашкин, и иди, отдыхай! Завтра будем с тобой разбираться, Чашкин, Плошкин… — Лейтенант маленько тут задумался и добавил: —…Поварешкин! — И рассмеялся с удовольствием. — А с телеграммой, молодец, это ты что-то новое придумал, — добавил он искренно, — все остальное слыхали, и не раз! А вот такое впервые. Молодец!
Чашкин подписал, где показали.
